Я плакала, когда убили отца, но с
той поры прошло целых восемь лет.
Мне было семнадцать, когда убили отца, а Эрду семь - как странно
подумать: я была лишь немного старше Илейны, а мне пришлось стать хозяйкой
Обсерваты - правителем края и военным вождем. И Штурманом - исполнителем
обрядов и наблюдений. Я как-то справилась с этим, а Эрда я воспитать не
смогла. Наверное, его отравила война. Со дня рождения она окружала нас,
она наползала на Обсервату, все ближе и ближе с каждым днем. Мой мальчик
рос дикарем и солдатом, теперь-то я знаю, что он был прав - зачем
обреченному лишние знания? О, если б я знала, что он обречен!
Проклятое бесслезное горе. Царапает горло тупыми когтями, и нечем его
облегчить. Я и тогда не сумела заплакать. Мой мальчик, мой брат, последний
в нашем роду, ведь я - Штурман в юбке, некрасивая старая девка, которой не
суждено никому дать жизнь.
Я не спеша ухожу от поселка. Вверх по тропинке, сквозь густые кусты,
мимо ручья. Я не боюсь - со мною мой самострел. Если бы мне еще хоть
немного надежды!
Страшно быть последней в роду. Страшно хранить в голове последние
крохи знаний. Страшно знать, что все исчезнет с тобой, потому что оно уже
никому не нужно...
Тропинка легла на наклонный лужок и вдруг оборвалась зубчатым
гребнем, и там, за внезапной стеной обрыва раскрылся огромный и грозный
мир.
Волнистая линия Опаленных Гор, зеленых и черных, клубящихся смертью.
Костистый хребет отступившего Изиролда и смазанный дымкой неожиданно
близкий Тингол.
Прекрасный, уже отрезанный мир...
- Эй! - окликнул полузнакомый голос, и человек появился из-за скалы.
Один из вождей локаев - Харт. Высокий, плечистый, со смуглым неожиданно
тонким лицом.
- Что, - спросил он. - Красиво?
- Да. Только это уже чужое.
- То чужое и это недолго нашим будет. Не пойдем мы к илирцам, -
сказал он хмуро. - Всю ночь проспорили - а разве стариков переговоришь?
Оно, конечно, илирцы - враги давние, до и дафены нам не чужие. Они-то нас
все равно не пожалеют... а грех.
- А я думала, что вы тоже ведете род от Экипажа.
- Мешанцы мы, - спокойно ответил он. - Отцы от Экипажа, а матери - от
дафенов. Вот как началась распря, мы от тех и от тех ушли. Сами по себе
жить стали - как нам хотелось. Я-то свой род веду от Боцмана Харта. Только
ты про слово не спрашивай, не знаю, что оно значит.
- Командир отряда, не принадлежащий к Офицерскому роду. В прошлом
веке у Текнов был прославленный боцман Вирк, усмиритель хонов. Это очень
древнее слово, Харт, теперь его мало кто знает.
- А ты?
- Я изучала Древний язык и читала старые книги. А вот откуда ты
знаешь такие слова?
- Из предания, - ответил он просто. - Так у нас заведено. Меня в
Охотничий дом не пустили, пока я всю родословную не отчеканил - от боцмана
Харта до моего отца. У нас так: нет корня - нет человека.
- Какой же корень, если вы наполовину дафены?
- А они что, не с Корабля?
Она резко вскинула голову и взглянула ему в лицо. И спросила
недоверчиво:
- Неужели ты веришь в Корабль?
- Как же не верить?
- Не знаю, - тихо сказала она. - Когда-то я побоялась спросить у
отца. Мне всегда казалось, что это неправда. Наши предки придумали эту
ложь, чтобы сделать священной власть Экипажа. Потому, что если не было
Корабля, то чем мы лучше других? Почему тогда именно мы должны управлять
миром?
- Так и другие с Корабля!
Смотрит и улыбается. Меня тревожит несоответствие: грубая одежда и
грубый язык - он говорит на западном диалекте, скудном наречии охотников и
пастухов, но тонкое умное лицо и быстрый отблеск мысли в глазах - что-то
не так, чего-то я не пойму...
Харт, думаю я, кто ты на самом деле? Неужели оборотень - как Ортан?
- Харт, - говорю я, - вы живете у самой границы. А что за ней?
- Равнина. Сухая равнина - и до самого моря, говорят. Только мы сроду
до моря не доходили. День или два - и назад, да и то не все воротятся.
- И вы... вы часто туда ходите?
- Нет. Вон как поняли, что дафены вас одолеют, выбрали пятерых да
послали - может, теперь пропустит? Нет. Не пускает.
- Что?
- Оно, - сказал он серьезно. - Что сюда нас загнало и взаперти
держит.
- Ильфы?
Он покачал головой и ответил серьезно:
- Про то тебе пускай Черный Всадник скажет. Уж он-то знает.
- Я боюсь его, - сказала Элура и сама удивилась своим словам. - Я
знаю, что это глупо. Он был другом отца и не раз спасал ему жизнь. Он спас
нас от верной смерти и вывел к вам - и все равно я его боюсь.
Что со мной? Почему я так разболталась?
- Оно и не диво, - ответил Харт, - да только он вас, видать, еще пуще
боится. Вон, как очухался - третий день носа не кажет.
- Он... он ушел?
- Нет, - сказал Харт. - Он близко.

Фоилу понравилось у ручья - там сочнее трава, а я поднялся к
сторожевому обрыву. Харт назначил мне встречу в безлюдном месте. Я
догадываюсь зачем. Он - не главный из вождей, но он - Великий охотник, на
большой облаве или в походе ему подчиняются все. Но затевать им облаву или
поход решает совет старшин.
Я пришел, но Харт не один. Стройный юноша в походной кожаной куртке,
меч на поясе, самострел за плечом...
Мне не надо видеть глазами, ее я чувствую издалека. Терпкий,
тревожащий привкус мысли - для меня ее мысли закрыты, только фон. Теплый
холод, мягкая твердость, неразделимое то, что не может быть вместе. Я не
хочу сейчас подходить. Я не могу сейчас подойти. Я еще ничего не решил.
Харт проводил ее до тропы и вернулся к своей скале. Там, за камнями,
нас никто не заметит. Нас - потому что я уже тут: сижу на камне и жду.
С Хартом мне легче, чем с кем-либо из людей - он еще не такой, как
мы, но уже не такой, как те, из Орринды. И он говорит мне без всяких
приветствий:
- Сильная баба. Собой не больно-то хороша, а уж скрутит - вовек не
отпустит.
- Вы не пойдете в долину, - говорю я ему, и он кивает:
- Старики тоже не без ума, Ортан. Больно нас мало. Ввяжемся в драку -
глянуть не успеем, как без мужиков останемся. Да и илирцам веры нет. Что
мы им? Локаи - дикари, локаи - звери...
- Этим летом дафены до вас не дойдут.
- А зимой и подавно! Ортан, - говорит он и смотрит мне прямо в глаза,
- ты что, в Нелюдье их поведешь?
- Да.
- Из-за нее?
- Да.
- И что: есть куда иль наугад?
- Есть, - говорю я. - Но я не верю, что мы дойдем.
Харт не задает ненужных вопросов. Если я что-то делаю - значит, на то
есть причины. Захочу объяснить - значит, скажу о них сам...
- Сообитанию уже не нужны люди. У него теперь есть мы.
- Вы?
- Несколько десятков молодых и здоровых людей, когда-то спасенных им
от смерти. Не знаю, - говорю я, и эти слова отдаются во мне стыдом и
болью, - по доброте или так, как срывают с упавшего дерева плод, чтобы
посадить семечко рядом с домом.
- Там у вас деревня?
- Не знаю, как сказать. Там остров, большой и плодородный... Кто
хочет - сеет. Кто хочет - ловит рыбу. Промежуточное поколение, Харт. Наши
дети войдут в Сообитание и смогут жить, где захотят. Эти - нет. Они не
могут.
- А ты?
- Я - часть Сообитания, Харт. Я могу войти в Общую Память и открыт
для нее. Я многое могу, но я отвечаю.
Он не спросил, что такое Общая память. Жители границы всегда
понимают, что можно спросить. Он спросил:
- Значит, теперь ты против _Н_е_г_о_ идешь?
- Да.
- А выстоишь?
- Не знаю, Харт, - говорю я, и сам удивляюсь себе. Странно, что я
могу сказать это вслух, и совсем непонятно - что человеку. - Я пока
единственный такой в Сообитании. Я не знаю, как оно поступит со мной. Если
оно уже считает меня разумным, оно просто закроется для меня. Мой выбор -
это моя судьба, и я за него отвечу. Но если оно считает мой разум
незрелым, оно может сделать со мной все. Я могу умереть, могу стать
другим, могу сам убить тех, кого надеюсь спасти. Я только надеюсь, оно не
сделает так со мной, я привык доверять его доброте.
- Н-да, - сказал Харт, - а я-то хотел...
- Нет, Харт. Сейчас я не посмею вас повести.
- А я не говорю, чтобы всех! Пяток охотников понадежней...
- Нет, Харт. Они все умрут на второй или третий день, и может быть
это я их убью. Я пойду только с теми, кого я сюда привел. Я открыт для
Общего, - говорю я ему, - и оно будет знать все, что я собираюсь сделать.
Если я сумею дойти и сумею вернуться, я попробую увести вас на Остров.
- Всех?
- Всех, кто захочет пойти.
- Н-да, - сказал Харт. - Не всякий захочет.

Джер не хочет с нами идти.
Вчера, наконец, появился Ортан. Явился, как ни в чем ни бывало, как
будто это в порядке вещей - исчезнуть на несколько дней, не сказав ни
слова.
Ты не права, он думает не так, как мы.
Мне плевать, как он думает, он не смел пропадать так надолго!
Он поведет нас в Нелюдье, если мы согласимся пойти. Есть Остров
Людей, где нам ничего не грозит, но мы туда, скорее всего, не дойдем.
Илейна жалась ко мне, Норт спорил и горячился, а Джер глядел на меня
и молчал, и я подумала: не пойдет. И я подумала: как я пойду без него? Кто
мне поможет? Кто меня защитит? На кого - единственного! - я смогу
положиться? Последний в Мире, кто помнит отца и Эрда. Последний, кто
остался из Обсерваты, от прежней жизни... от жизни... от всего.
Я не хочу уходить из Мира. Я боюсь. Я не могу.
Я не могу остаться - я поклялась, а здесь я не сберегу Илейну и
Норта.
Мне очень хочется увидеть, какое море...
Мы с Джером ушли на обрыв - в безлюдное место, где можно поговорить
наедине. Где можно глядеть на утраченный мир и думать о том, что осталось.
- Странно, - говорю я ему. - Для отца Обитаемый мир был клеткой. Он
страдал от того, что дела политики и войны накрепко привязали его к
Обсервате. Он и тебя полюбил за то, что ты так яростно пробивался к
Границе.
- Да, госпожа. Было. Только ведь тогда было и куда воротиться. А ныне
уйти-то уйдешь, а ворочаться некуда. Ты не гневайся, госпожа, - говорит
он, - а в Нелюдьи я вам не подмога. Вы и с Нортом-то наплачетесь, а со
мной бы и подавно.
- Почему?
- Убивать там нельзя, - говорит Джер. - Хоть малую зверушку убьешь -
а жив не будешь. А у меня-то руки скорей головы: сперва бью - потом думаю.
- Ты - мой старый и верный друг, - говорю я ему. - Неужели теперь ты
меня оставишь? Я боюсь, - говорю я ему, - я все-таки женщина, Джер. Я
всегда притворялась, будто не знаю страха, но это неправда, Джер, я очень
боюсь!
То он глядел под ноги, а теперь посмотрел мне в лицо, и в его глазах
была непривычная ласка.
- Не гневись, госпожа! Мне ведь с тобой расставаться, что душу
терять. Авось не обидишься, коль напоследок скажу: всегда я тебя любил и
на тебя радовался. И не иду с тобой, чтоб не сгубить тебя. Другой у тебя
нынче защитник. Простишь мне дерзкое слово?
- Говори.
- Кровь кровью, госпожа, а плоть плотью. Ортан на тебя сразу глаз
положил, он все для тебя сделает.
- Зачем ты мне это говоришь?
И он отводит глаза и отвечает грустно:
- Не свидимся мы с тобой боле, моя госпожа!

- Завтра мы уходим, леди Элура, - негромко сказал мне Ортан. Он
соизволил явиться к нам - во второй раз за все эти дни - и уселся рядом со
мной. Как хозяин. Как будто имеет на это право.
- Мы готовы, - сухо сказала Элура. - Локаи были очень щедры, снаряжая
нас.
- Нам действительно надо спешить, - мягко ответил он. - В пору
Трехлунья нам надо быть далеко от Границы.
- Почему?
- Так надо. Я пока не смогу объяснить. - Помолчал и сказал: - Нам
придется идти пешком. Ваши рунги здешние. Им нельзя в Сообитание.
- А как же Фоил?
- Он принадлежит Сообитанию. Ему можно.
- А ему ничего не грозит?
- Нет. Это мой поступок. За него отвечаю я.
И впервые он показался мне неуверенным и усталым.
- В чем дело, Ортан? Ты передумал?
Он покачал головой и сказал с трудом:
- Я хотел тебя попросить. Тебе придется меня опасаться, леди Элура.
Как только мы спустимся на равнину, возьми меня на прицел. Я думаю, если
это случится, это случится сразу... вы сможете вернуться назад.
- Что ты говоришь, Ортан? Как ты смеешь так говорить?
- Это буду не я, леди Элура. Если оно... - он замолчал, подыскивая
слова, а потом заговорил медленно и раздельно. - Общее... то, к чему я
приобщен... до сих пор оно было моей силой и моей... свободой? - чуть
усмехнулся, пожал плечами. - Если свобода - это знание о том, что _н_а_д_о
делать, значит, я был свободен. Но теперь я делаю то, что не надо, и оно
может меня изменить. Сделать другим. Заставить делать то, что я не хочу
делать. Я не говорю, что так будет. Только - что это возможно. Если это
случится, тебе придется меня убить, потому что иначе я, скорее всего, убью
вас. Тебе надо будет стрелять наверняка, потому что если я не умру
сразу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14