Общее
было неправо - нельзя решать за разумных. Я пришел, чтобы услышать тебя и
чтобы дать тебе имя - истинное имя, которое позволит тебе возвращаться.
Помолчи, - сказал он, - мне нужно войти.
Он долго молчал, полузакрыв глаза, а потом открыл их и улыбнулся. Но
улыбка не тронула тонких губ, она просто повисла вокруг него легким
облачком доброты и веселья.
- Бедные дети! - сказал он. - Общее вас боится, потому что не может
понять, а вы - только дети. Неужели в том мире, откуда вы пришли, с вами
не было взрослых?
Мы не дети! подумала я сердито. А если и дети, то лишь потому, что вы
лишили нас мудрости наших предков!
- Но они не были мудрыми, - мягко ответил ильф, и в беззвучном голосе
мне почудились печаль и участие. - Они убивали деревья и губили живущих.
Они портили горы и делали землю мертвой. Они боялись и убивали.
- И вы загнали нас в горы? Заперли в клетку?
- Мы дали вам богатый обширный край, где было все, что надо для
жизни. Мы дали вам время, - сказал старик. - Мы просто хотели узнать, что
вы такое и чем вы станете, если вам не мешать.
А мы истребили друг друга...
- Потому, что мы оставили вас без присмотра. Детей нельзя оставлять
без присмотра - они еще не разумны и могут себе навредить. Смотри в меня,
- сказал он, меня охватило тепло, спокойные, ласковые, золотисто-зеленые
волны качнули меня и поставили на песок, и стало так радостно, так
легко... - Я дал тебе имя, - сказал мне беззвучный голос, - когда ты
станешь взрослой, ты узнаешь его в себе, - и все уже плыло, покачиваясь и
кружась, в прохладную зелень, в горячую дрему...
- Ортан! - вскрикнула я в запоздалом испуге. - Ортан, что это было?
- Я не знаю, - сказал он. - Откройся. Дай мне войти.
И совсем как ильф, он молчал, полузакрыв глаза, и лицо его было
далеким и непонятным. И, как ильф, он улыбнулся, когда открыл глаза. Это
была просто улыбка, улыбка губ, но мне все равно почудилось возле него
легкое облачко доброты и веселья.
- Все хорошо, - сказал он. - Общая Память взяла то, что ей надо.
Теперь, - сказал он, - нам бы только дойти до моря.
- Это твой друг? Один из тех?..
- Да.
- Он тебе помогает?
- Нет, - сказал Ортан. - Он просто сделал то, что считал правильным.
Мне нельзя помогать, - сказал он. - Я выбрал сам и должен сам дойти до
конца и принять то, что влечет за собой мой выбор.
- Ортан, значит, нас оставят в покое?
- Нас - да, - сказал он, и лицо его потемнело. - Это хорошо для нас,
но плохо для всех людей. У нас не будет права на выбор. Сообитание
определит все само, потому что мы неразумны. Поспи, - сказал он. - Мы
будем идти без привалов до самой ночи. Завтра нам не удастся много пройти.
И я спросила, уже уплывая в дрему.
- Ортан, а что такое Первый запрет?
- Нельзя убивать взрослых самок, - ответил он неохотно.

Ортан сменил направление и уводит нас на восток. Мы уходим все дальше
от прежнего курса; местность меняется, появились холмы и все больше рощ -
не сказочных рощ-привалов, а самых обычных - из раскидистых растов.
Мы идем и молчим; сегодня легче идти, нет истомы и этой странной
тревоги. То, что я наговорила вчера... интересно, он сердится на меня или
слова мои для него ничего не значат?
Ортан замер и поднял руку. Он стоит и вслушивается в себя, и лицо его
неподвижно, как камень. Вечный серый гранит, неподвластный страстям...
- Норт! - сказал он. - Мы будем драться. Нам повезло: это только
луры. Если мы не нарушим закон, может быть, удастся спастись.
- Какой еще закон? - спросил, усмехнувшись, Норт. Кажется, он рад,
что удастся подраться.
- Никакого оружия. Только руки и зубы.
- Нич-чего себе! - сказал Норт.
А потом появились звери. Серые хищники, не очень большие, но их было
много. Десятка два или три.
- Элура! Возьми Илейну и поднимитесь на холм. Вас не тронут.
Не думая ни о чем, я взяла за руку Илейну и отошла немного назад. Это
безумие. Им не выстоять против стаи.
Ортан и Норт стояли плечом к плечу, и я вдруг подумала: а это
красиво! Двое сильных мужчин против стаи зверей.
А потом я не думала ни о чем. Серая волна накатилась на них.
Налетела, окружила, сомкнулась. Вой, рычание, хриплый визг. И опять, как
тогда в горах: как будто что-то взорвалось. Мощное движение, за которым не
успевает взгляд, и Ортан уже на ногах, и несколько серых тел распластано
на траве. Он повернулся в Норту, ага, вот и Норт на ногах, но тут дело
хуже: яркая кровь на куртке, кровь течет по лицу, он шатнулся, но устоял,
и опять на них налетела волна, туча серой ярости, воющего безумия.
И снова взрыв, и опять волна откатилась, но что-то не так, зловещая
каменная тишина, словно день вдруг потемнел и превратился в вечер.
И в руке у Норта окровавленный меч...
Ортан глядел на Норта и горько молчал, но Элура была уже рядом с
ними, и в руках у нее был самострел, беспощадный и ловкий, готовый к бою.
- Говори с ними! - велела она. - Скажи: это убивает на расстоянии.
Скажи: я убью всякого, кто сделает шаг...
Один из зверей все-таки сделал шаг, и тонкая стрелка вонзилась в
лохматое горло, и стая ответила хриплым воем.
- Скажи: им придется убить меня, чтобы добраться до вас. Ах, вы не
верите?
Снова свистнула стрелка, еще одно тело бьется на сочной траве, и она
засмеялась недобрым радостным смехом.
- Пусть уходят! - сказала она, - а то и им придется нарушить закон!
И стая медленно отступила.
Она обернулась к Норту, улыбнулась в ответ на его восхищенный взгляд
и спросила:
- Как ты? Крепко порвали?
- Да есть маленько, - ответил Норт.
- Ортан, тут где-то есть вода? Надо заняться ранами.
- Есть, но не очень близко. Ладно, - сказал он. - Теперь уже все
равно.

Теперь уже все равно, и это я виноват. Я должен был драться один.
Норт - человек, он не может драться, как я, и нечестно требовать от
кого-от, чтобы он дал себя убить. Он не мог не нарушить закон, и это я
виноват, что позволил его нарушить.
Норту трудно идти, и я ему помогаю. Он молчит, ему стыдно передо
мной. Я тоже молчу - мне нечем его утешить. Теперь мы обречены. Теперь
все, что может убить в угодьях Трехлунья, поднимется против нас. Два дня и
ночь, думаю я. Нам столько не продержаться. Мне даже не хочется
сопротивляться. Закон черным грузом лежит на мне, и я не могу одолеть его
тяжесть. Кто вне закона - тот вне жизни...
Я вывел их к роще-привалу, здесь нас пока не тронут. Звери Сообитания
обходят жилища гваров.
Я смотрю, как Элура возится с Нортом. Ему досталось - несколько
рваных ран на руках и спине и царапина вдоль щеки до самого подбородка.
- Ну, моя леди, - говорит он Илейне, - каков я красавец? Будешь
любить эдакого вояку?
Я в стороне от них. Я отделен. Тяжесть закона пригибает меня к земле.
- Ортан! - окликает меня Элура. Кипящее спокойствие, яростный покой
закрывает ее. - Хватит молчать с похоронным видом. Что теперь?
- Не знаю. Теперь все, что может убить, постарается нас убить.
- Ах, как страшно! - говорит она, усмехаясь. - До сих пор нас все
обожали!
- Ты не понимаешь. Кто вне закона, - тот вне жизни.
- Я все понимаю, - говорит она, и голос ее холоден и спокоен. - Это
ты кое о чем забыл. Мы все последние, - говорит она, - и поэтому каждый из
нас бесценен. Я не могу пожертвовать Нортом, чтобы спасти Илейну и себя.
Ты можешь уйти, - говорит она, - и будешь чист перед вашим законом. А мы -
или мы все спасем, или мы все умрем. По-другому не будет.
- Неужели ты думаешь: я тебя брошу?
- Нет, - говорит она. - Но если ты не в силах сопротивляться, если
э_т_о_ сильнее тебя, мы тебя бросим. Я люблю тебя, - говорит она, - но я
не встану между тобой и твоим миром.
Они, все трое, глядят на меня, и я безрадостно отвечаю:
- Не торопись, Элура. Я постараюсь.

- Я ухожу в темноту, - говорю я Элуре. - Откройся и слушай, я не
смогу говорить.
И я, ломая себя, опустился вниз, в безумную красную тьму Трехлунья.
Ярость, страх, желание, смерть. Голод, желание, смерть. Смерть. Смерть.
Смерть.
Смерть стеной окружила нас. Смерть в траве - голос, удар, - можно
сделать еще один шаг. Смерть наверху, нет правее, короткий свист, еще один
свист - и снова просвет, и можно идти. Далеко. Много. Очень много. Нет.
Холмы. Утес. Мы бежим. Ближе. Скоро совсем близко. Надо утес. Вот он,
утес. Отвесный. Я поднимаюсь. Руки видят трещины в камне. Веревка. Я
поднимаю. Мы наверху. Налетело. Черная толща тяжелых тел. Ярость. Безумие.
Смерть.
Можно выйти. Я не могу! Я должен подняться хоть ненадолго!
Мир вернулся. Как он прекрасен после жути багровой тьмы! Можно
смотреть. Можно думать. А под утесом у наших ног бушует табун прекрасных
этэи.
Уходите! кричу я им. Мы вне закона. Мы убиваем. Уходите, или я убью
вожака!
Замерли. Вскинули головы. Смотрят.
- Уходите! - молю я их. - Я не хочу вас убивать!
Уходят. Ушли. Исчезли.
- Ортан! - тихо сказала Элура, и ее ладонь скользнула в мою ладонь. -
Как хорошо, что они ушли!

Мы идем. Ортан ведет нас, как поводырь слепых, как следопыт отряд
среди ловушек. Змеи кишат в траве, огромные птицы падают с неба. Я
подбираю все стрелы, какие могу найти, но, опасаюсь, что хватит мне их
ненадолго. Странно, но я совсем не боюсь. Не остается сил, чтобы бояться.
Мысли-приказы, короткие и сухие - и мы замираем на месте или бежим. Лезем
на скалы, взбираемся на деревья, Норту трудно, раны его болят, но он
молчит, а я не даю поблажки: или мы все спасемся, или мы все умрем.
А если нас настигают, мы с Илейной выходим вперед. Мой самострел и ее
кинжал это игрушки, но за нас закон - смешной или мудрый? - плевать, если
он нас хранит! Переговоры, Ортан их убеждает, они рычат или воют и все
стараются подобраться с тыла, но мы с Илейной начеку, и, если звери умны,
они отступают. Какое счастье, что крупные звери умны!
А дважды было и так, что они бросались на нас. Тогда уж мой
самострел, меч Норта, кинжал Илейны, и Ортан, который стоит полсотни
таких, как мы - и надо опять бежать, карабкаться, замирать, пока не
представится случай передохнуть и наспех промыть царапины и обработать
раны. Теперь мы все хороши - и Норт, и Илейна, и я, и только Ортан не дал
мне себя осмотреть, хотя и он, наверное, ранен.
И все-таки мы продержались день, но, кажется, это все. Мы падаем от
усталости, мы не стоим на ногах, не надо еды, не надо питья - только
сон...

Предвечерний час, час Перемирия Сумерек, и можно подняться из
темноты, выйти и стать собой. И только тут до меня дошло, что мы уже
пережили день. Этот день прошел, а мы еще живы. И еще я почувствовал:
близко река. Целый день, не сознавая того, я вел их к реке, и теперь мы
почти пришли и, наверное, проживем эту ночь.
- Элура, - сказал я, - если мы доберемся до реки, то проживем эту
ночь.
- Хорошо, - отозвалась она безразлично. И тоскливая мысль: еще идти.
- Ортан, - сказал Норт; у него был тусклый, измученный голос. -
Боюсь... женщины не могут... идти.
- Еще немного. Если надо, я понесу Илейну.
- А Элура что, из железа?
- Я смогу, - вяло скала она.
- Я тоже, - вяло сказала Илейна.
Они сумели; Перемирие Сумерек нас хранило, и еще не совсем стемнело,
когда мы пришли к реке. И я увидел то место, к которому шел: маленький
остров, почти утес, посередине потока.
- Посмотри! - сказал я Элуре. - Там безопасно!
Но она отвела глаза и ответила неохотно:
- Ничего не получится, Ортан. Мы не умеем плавать.
И я улыбнулся, потому что только это и просто...
- Смотрите, - сказал я им. - Я покажу, как гвары переправляются через
реки.
Я вышел к самой воде и запел Песню Моста. Я пел и уходил в глубину, в
сочную зелень воды, в прохладную плоть потока. Я пел - и вот шевельнулись
на дне уснувшие водоросли моста, тугие зеленые плети _и_х_е_и_. Они
поднимались со дна, шевелясь, как уснувшие змеи, и песня сплетала их, как
сплетают корзину, как прохладной весной ветки сплетаются в спальный навес.
Я пел - и мост поднимался из глубины, и вот он лег на воду широкой зеленой
лентой - от берега к берегу через наш островок.
А когда мы прошли по мосту, я расплел ихеи и погрузил их в сон до
самой весны. Теперь никто не сможет их разбудить, пока не минует зимнее
Междулунье.
И вторая ночь Трехлуния расцвела над рекой.
Ортан дал нам поспать, и я проснулась сама. Был предрассветный час;
серое небо спало над серой водой, и остренький серый холод покалывал тело.
Я медленно села, встала - и вдруг оказалось, что я бодра и здорова, что
раны зажили и ужасно хочется есть.
Ортан не спал; он успел развести костер, и над огнем бурлил котелок с
похлебкой. Я вдруг подумала: я никогда не видала Ортана спящим. Неужели и
этим он отличен от нас?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14