Пять артефактов, Андрюха! Ты представляешь? Смотри, интересные какие. На топливо бы обменяли.
Городок брошен, напарник. Кроме военных с вертолетом и того, кто сигнал SOS подавал, здесь, по-моему, никого. А про грибы эти мы ничего не знаем. Какие у них свойства, насколько они опасны? Вдруг к ним и подходить близко нельзя. И еще непонятно, какая аномалия их породила. Кстати, у меня вопрос не совсем скромный – ты уже придумал, как нам спуститься?
Нет. Что тут придумаешь? Нет вниз ходу! Хотя нижняя часть этого конвейера мимо стены торцевой проходит, то есть рядом с нашим цехом. Если бы перепрыгнуть на нее и по конвейеру к артефактам этим подобраться. Пять штук, эх…
Я лег, положив голову на парапет, и хмуро уставился в ясное утреннее небо.
– Что-то ты не рад, Андрюха, – сказал Пригоршня. – Что случилось?
– Ничего.
– Нет, я ж вижу. Это же артефакты, брат! Ты ж всегда их любил, химичил с ними всякое, потому тебя Химиком и прозвали. А теперь я больше тебя им радуюсь. Что случилось, чего рожа унылая такая?
– Не знаю, – сказал я. – Как-то… невесело мне, надоело. Артефакты, аномалии, бродим туда-сюда… И потом, мы же до сих пор не знаем, как все после той катастрофы изменилось. Может, вся система посыпалась, нет теперь ни скупщиков, ни кланов сталкерских… ни самих сталкеров? Мы как в чулане всё это время просидели, Никита, в подвале глухом, закрытом. А тут еще шатуны эти прямо под нами, а я не люблю их больше, чем… чем кровососов с контролерами вместе взятых.
Усевшись спиной к бордюру, я посмотрел на северо-запад. Там высились холмы, в дымке за ними проступал городской центр, поблескивал в лучах солнца облупленный купол церквушки.
Пригоршня пошел вдоль бордюра, иногда перегибаясь, выглядывая за стену. Пара минут у него ушла на то, чтобы медленным шагом обойти крышу по периметру, и все это время я сидел не шевелясь, прикрыв глаза, подставив лицо солнцу.
– А я не понимаю, за что ты шатунов не любишь, – донесся голос напарника. – Они ж как роботы. Какие-то эти… рефлексы с умениями остались, а остальное… ну, не опасные они, короче, если к ним не лезть.
Вот именно: «остальное». Что у них в голове, в этом, в остальном? Пустота? Или что-то другое?
Он пожал плечами.
– Кто же знает? Ноосфера разве что, так попробуй спроси у нее…
– Никита, шатуны – главная опасность, которая человечеству угрожает, – сказал я.
– Нет, главная опасность – Зона. Видишь, как она изменилась? И разрослась наверняка. А если еще станет увеличиваться, то вообще всю планету, может, накроет. Или вдруг уже накрыла? Мы ведь не знаем, что вокруг происходит, в остальном мире. Ни связи теперь нормальной, ни черта… Короче, залепит если всю Землю – тогда вообще никакой жизни не останется.
– Правильно, но шатуны где, по-твоему, живут? В Зоне. И если она действительно разрастется на всю планету, то они ее целиком и заселят вместо нормальных людей. Короче, нельзя к шатунам соваться.
– А что будет? – спросил он, встав надо мной. – Они набросятся на меня и изнасилуют?
– О! – Я поднял указательный палец. – Молодец, опять пошутил. Да изящно как, обзавидуешься.
Напарник упрямо мотнул головой.
– А все равно – не опасные они, не агрессивные, если их не задевать, конечно. Пошли, глянешь, что там с этим конвейером.
Шатуны все так же бродили внизу, занятые своими делами. Насколько я знал, они никогда не разговаривали между собой, да и вообще не разговаривали, хотя какая-то связь у отдельных особей гнезда должна существовать, как иначе они координируют действия? Кроме телепатии, на ум ничего не приходило, но тогда возникал вопрос: шатуны ментально слышат только друг друга или находящихся поблизости людей тоже? Если последнее верно, то это делало их куда более зловещими. К примеру, они могли уже знать про двух чужаков на крыше, потенциально опасных для гнезда…
– Вот, гляди.
Мы встали на крыше спиной к городу. Наклонная часть конвейера тянулась мимо, заканчивалась она далеко внизу, в стене небольшого цеха. За ним темнели развалы глиняного карьера, где стоял покосившийся экскаватор. Под ногами полоскалась на ветру воздушная паутина – сплошная белесая поверхность, затянувшая пространство между двумя зданиями. Я спросил:
– Ну и что?
– Перепрыгнуть бы отсюда на конвейер, – неуверенно сказал напарник.
– Ты кенгуру, что ли? Он же далеко.
Но если разбежаться…
Я прикинул расстояние, отошел к углу крыши, залез на бордюр и пригляделся еще раз.
– Метра на три ближе – можно было бы попробовать, а так… Во-первых – не допрыгнешь. Во-вторых, даже если допрыгнешь, не сможешь уцепиться, свалишься с этой трубы квадратной. К тому же крыша высокая, падать далеко. Если бы наш цех пониже немного был, тогда еще туда-сюда, а так далеко слишком лететь.
– Так что же делать? – Никита волновался все сильнее. – Химик, ты какой-то спокойный слишком! Заторможенный. Ты, кажется, ситуацию до сих пор не просекаешь. У нас жратвы почти не осталось, воды – полфляги. За сегодня допьем-доедим, и дальше что?
– Все я понимаю, Пригоршня. Я спокоен, потому что бессмысленно из себя выходить.
– Но мы умрем тут, ё! Нет, ты сам посмотри…
– Если бы ты мог хоть ненадолго закрыть эту бездонную грохочущую пропасть, именуемую твоим ртом, я был бы тебе искренне благодарен, – поморщившись, сказал я. – Не шуми, мне все обдумать надо.
Он плюнул и пошел назад.
– Давай тогда в будке еще глянем, может, там все же как-то можно…
Возвращаясь, я опять посмотрел вниз. Шатуны бродили по двору между корпусами, кто-то стоял неподвижно, кто-то копался в огороде. Из дверей кирпичного склада показались двое, волочащие тушу – я узнал обезглавленного кабана-мутанта. Шатуны тащили зверя с трудом, вскоре к ним присоединилась еще одна сладкая парочка, и они втянули кабана в ворота бункеровочного цеха.
Когда я вошел в будку, Никита сидел на корточках возле пролома.
– Ну что? – Я устроился рядом. Пол цеха, где громоздилась гора обломков, был далеко.
Напарник лег на живот и велел:
– Придержи меня.
Я ухватил его ремень, он свесился по пояс, кряхтя, изогнулся.
– Что ты видишь, сестрица Анна? – спросил я.
– Ни хрена не вижу. Ни лестницы пожарной, ни карниза… Эй, что это? Вытаскивай меня!
Я потянул, и Никита выбрался обратно, громко сопя.
– Что увидел?
– Ничего не увидел. Я услышал! Ты что, не слышишь?
– Да ты сопишь, как паровоз… А, теперь слышу.
– Это «вертушка»! – Он бросился наружу, и я поспешил за ним. – Та же, что и ночью…
Когда с пистолетом в руках я вывалился из будки, вертолет был уже близко – темный силуэт несся со стороны города.
«Черный крокодил» – детище одного европейского консорциума. Я не слишком хорошо разбираюсь в военной технике, но напарник говорил, что эта машина напоминает КА-50 «Черную акулу» и одновременно смахивает на АН-64Б, известный как «Апач». Главное, что в этой модели от «Акулы», – экипаж из одного человека.
Длинная узкая машина казалась хищным мутантом, помесью ворона и птеродактиля. Фигуру пилота не разглядеть сквозь скошенный фонарь над носовым обтекателем. Лопасти рулевого винта асимметричные, вращаясь, они напоминали размытую букву «Х». Никита как-то рассказывал, что знакомый всем громкий рокот создает в основном именно рулевой винт, и такая форма позволяет ослабить звук, к тому же благодаря асимметричному винту машину можно загружать в трюм транспортного самолета, не снимая лопасти.
Из корпуса выступали тонкие штанги датчиков воздушных параметров, над осью основного винта торчала металлическая тыква радиолокационной станции.
Должно быть, летчик заметил нас издалека – вертолет не просто облетал территорию, он несся к крыше, задрав хвостовую штангу. Мощные лопасти полосовали воздух, тускло поблескивали бронированные бока. Под каждым крылом висело по паре пилонов со штангами-направляющими, между ними виднелись блоки ПТУР – противотанковых ракет «Си Игл Модификат», – а ближе к корпусу блестели на солнце толстенькие цилиндры пусковых установок неуправляемых ракет.
Никита отпрыгнул в сторону, я упал на колено возле будки, вскинул «файв-севен» и выстрелил, хотя это было бессмысленно: броня на кабине выдерживала попадание двадцатимиллиметрового снаряда.
– Прячься! – заорал напарник, позабыв уточнить, куда именно.
В этот момент вертолет дал залп неуправляемыми ракетами. Вспышки, дробный грохот – мы метнулись в разные стороны от будки, свалились под парапетом. Я сощурился, чтоб не ослепило, и открыл рот, чтоб уменьшить нагрузку на барабанные перепонки. Всё, конец, сейчас нас по всей Зоне разметает…
Дымовые шлейфы вспороли воздух. Одна ракета зацепила вершину будки, другие пронеслись низко над крышей, врезались в здание дальше.
Цех содрогнулся, над ним вырос гриб бетонных осколков и дыма.
Почему он пулемет не использует? Решил действовать наверняка, ракетами? Так не вышло же! Я сжался, бросив пистолет, накрыл голову руками, вокруг загрохотали падающие обломки, мелкие камешки забарабанили по спине и затылку. Вертолет тенью мелькнул над нами, на мгновение скрыв солнце, хрустящий рокот прокатился тяжелой волной и схлынул – «Черный крокодил» пролетел дальше. Я вскочил, схватив «файв-севен».
Вместо будки зиял пролом, по другую сторону на ноги поднимался Пригоршня. Он что-то прокричал, но я не расслышал. Сунув пистолет в кобуру, побежал вокруг дыры, и вдруг увидел гранату – напарник потерял, когда убегал от взрыва. На ходу подхватил ее и повесил на жилет. Никита был уже рядом.
– Разворачивается!
Я и сам видел: «вертушка» описывала крутую дугу над карьером. Странно, что мы ещё живы – ведь пилот явно на нас охотится. Маневренность у «крокодилов» отличная, но она снижается, если машина несет тяжелую боевую нагрузку, полные контейнеры с НУРСами, фугасную авиационную бомбу, блоки ПТУР и локационную станцию. Неужели пилот из-за этого не справился? Да нет, не может быть. Тогда почему он не попал? Вроде бы на «крокодилах» система наведения должна выдавать голографическую картинку прямо в шлем. Хотя летчик мог использовать обычный прицел – или сетку не подсветил, или нарушились функции обеспечения наведения на цель…
Или пилот – лох?
Это в высшей степени маловероятно – в пилоты военных вертолетов олухов не берут, – но я не мог понять, почему он сразу не расстрелял нас из четырехствольного пулемета «ГШГ-Ультра» под обтекателем.
Что бы там ни было, ему понадобились несколько секунд, чтобы повернуть. Я в это время успел заглянуть в пролом – спуститься было по-прежнему невозможно – и, когда рокот усилился, побежал вслед за рванувшим прочь напарником.
До края крыши оставалось метров двадцать, Никита оглянулся и вдруг завопил, схватив меня за плечо:
– Стоять!!!
Он дернул так, что я упал, и сам повалился рядом.
– Ты что?! – заорал я, а он в ответ выкрикнул:
– Не дергайся!
Мы оглянулись – вертолет был уже над крышей. Должно быть, пилот не ожидал, что мы вдруг остановимся, и потому вновь не попал. Но во второй раз он воспользовался не ракетами в контейнерах, а «Иглой».
Боевая мощность у нее такая, что ракета пробивает броню тяжелого танка. Если бы мы бежали дальше, она ударила бы в крышу у наших ног, и души двух отчаянных сталкеров воспарили бы к небесам, оставив бренные тела внизу, – а так с раздирающим уши ревом «Игла» пронеслась над нами.
Ракета с кумулятивным зарядом и сверхтвердым сердечником, пробив бетон, взорвалась. Сквозь грохот я не услышал крика напарника, но он вновь схватил меня, поднимая навстречу волне раскаленного воздуха. «Игла» долбанула крышу далеко впереди, метрах в пяти от края. Теперь фонтан осколков оказался не таким мощным, ведь там не было будки, лишь бетонная плоскость, в которую ракета вонзилась, как гвоздь в фанеру.
Цех содрогнулся. Мы влетели в облако пыли и дыма, кашляя, побежали сквозь него. Крыша накренилась, и я упал. Всё зашаталось; плохо понимая, что происходит, я попытался уползти назад, но провалился куда-то. Застучали, осыпаясь, куски бетона – и часть здания обрушилась.
Под нами образовалась наклонная крошащаяся поверхность, за краем ее, гораздо ближе, чем раньше, виднелась труба конвейера. Впереди «крокодил» разворачивался в опасной близости от соседнего цеха.
У нас не было времени, чтобы толком разбежаться и оттолкнуться, поэтому важнее оказался вес, а не сила. Никита сильнее меня, но и куда тяжелее…
Я прыгнул дальше.
И упал грудью на трубу – зубы лязгнули, выставленные вперед локти врезались в доски, из глаз посыпались искры. Мгновение я висел, потом стал соскальзывать, но успел забросить ногу и уселся верхом. Напарник, не долетев до конвейера какой-то метр, с ревом зашел на посадку по крутой глиссаде – хотя я бы назвал его траекторию не посадочной, а аварийной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Городок брошен, напарник. Кроме военных с вертолетом и того, кто сигнал SOS подавал, здесь, по-моему, никого. А про грибы эти мы ничего не знаем. Какие у них свойства, насколько они опасны? Вдруг к ним и подходить близко нельзя. И еще непонятно, какая аномалия их породила. Кстати, у меня вопрос не совсем скромный – ты уже придумал, как нам спуститься?
Нет. Что тут придумаешь? Нет вниз ходу! Хотя нижняя часть этого конвейера мимо стены торцевой проходит, то есть рядом с нашим цехом. Если бы перепрыгнуть на нее и по конвейеру к артефактам этим подобраться. Пять штук, эх…
Я лег, положив голову на парапет, и хмуро уставился в ясное утреннее небо.
– Что-то ты не рад, Андрюха, – сказал Пригоршня. – Что случилось?
– Ничего.
– Нет, я ж вижу. Это же артефакты, брат! Ты ж всегда их любил, химичил с ними всякое, потому тебя Химиком и прозвали. А теперь я больше тебя им радуюсь. Что случилось, чего рожа унылая такая?
– Не знаю, – сказал я. – Как-то… невесело мне, надоело. Артефакты, аномалии, бродим туда-сюда… И потом, мы же до сих пор не знаем, как все после той катастрофы изменилось. Может, вся система посыпалась, нет теперь ни скупщиков, ни кланов сталкерских… ни самих сталкеров? Мы как в чулане всё это время просидели, Никита, в подвале глухом, закрытом. А тут еще шатуны эти прямо под нами, а я не люблю их больше, чем… чем кровососов с контролерами вместе взятых.
Усевшись спиной к бордюру, я посмотрел на северо-запад. Там высились холмы, в дымке за ними проступал городской центр, поблескивал в лучах солнца облупленный купол церквушки.
Пригоршня пошел вдоль бордюра, иногда перегибаясь, выглядывая за стену. Пара минут у него ушла на то, чтобы медленным шагом обойти крышу по периметру, и все это время я сидел не шевелясь, прикрыв глаза, подставив лицо солнцу.
– А я не понимаю, за что ты шатунов не любишь, – донесся голос напарника. – Они ж как роботы. Какие-то эти… рефлексы с умениями остались, а остальное… ну, не опасные они, короче, если к ним не лезть.
Вот именно: «остальное». Что у них в голове, в этом, в остальном? Пустота? Или что-то другое?
Он пожал плечами.
– Кто же знает? Ноосфера разве что, так попробуй спроси у нее…
– Никита, шатуны – главная опасность, которая человечеству угрожает, – сказал я.
– Нет, главная опасность – Зона. Видишь, как она изменилась? И разрослась наверняка. А если еще станет увеличиваться, то вообще всю планету, может, накроет. Или вдруг уже накрыла? Мы ведь не знаем, что вокруг происходит, в остальном мире. Ни связи теперь нормальной, ни черта… Короче, залепит если всю Землю – тогда вообще никакой жизни не останется.
– Правильно, но шатуны где, по-твоему, живут? В Зоне. И если она действительно разрастется на всю планету, то они ее целиком и заселят вместо нормальных людей. Короче, нельзя к шатунам соваться.
– А что будет? – спросил он, встав надо мной. – Они набросятся на меня и изнасилуют?
– О! – Я поднял указательный палец. – Молодец, опять пошутил. Да изящно как, обзавидуешься.
Напарник упрямо мотнул головой.
– А все равно – не опасные они, не агрессивные, если их не задевать, конечно. Пошли, глянешь, что там с этим конвейером.
Шатуны все так же бродили внизу, занятые своими делами. Насколько я знал, они никогда не разговаривали между собой, да и вообще не разговаривали, хотя какая-то связь у отдельных особей гнезда должна существовать, как иначе они координируют действия? Кроме телепатии, на ум ничего не приходило, но тогда возникал вопрос: шатуны ментально слышат только друг друга или находящихся поблизости людей тоже? Если последнее верно, то это делало их куда более зловещими. К примеру, они могли уже знать про двух чужаков на крыше, потенциально опасных для гнезда…
– Вот, гляди.
Мы встали на крыше спиной к городу. Наклонная часть конвейера тянулась мимо, заканчивалась она далеко внизу, в стене небольшого цеха. За ним темнели развалы глиняного карьера, где стоял покосившийся экскаватор. Под ногами полоскалась на ветру воздушная паутина – сплошная белесая поверхность, затянувшая пространство между двумя зданиями. Я спросил:
– Ну и что?
– Перепрыгнуть бы отсюда на конвейер, – неуверенно сказал напарник.
– Ты кенгуру, что ли? Он же далеко.
Но если разбежаться…
Я прикинул расстояние, отошел к углу крыши, залез на бордюр и пригляделся еще раз.
– Метра на три ближе – можно было бы попробовать, а так… Во-первых – не допрыгнешь. Во-вторых, даже если допрыгнешь, не сможешь уцепиться, свалишься с этой трубы квадратной. К тому же крыша высокая, падать далеко. Если бы наш цех пониже немного был, тогда еще туда-сюда, а так далеко слишком лететь.
– Так что же делать? – Никита волновался все сильнее. – Химик, ты какой-то спокойный слишком! Заторможенный. Ты, кажется, ситуацию до сих пор не просекаешь. У нас жратвы почти не осталось, воды – полфляги. За сегодня допьем-доедим, и дальше что?
– Все я понимаю, Пригоршня. Я спокоен, потому что бессмысленно из себя выходить.
– Но мы умрем тут, ё! Нет, ты сам посмотри…
– Если бы ты мог хоть ненадолго закрыть эту бездонную грохочущую пропасть, именуемую твоим ртом, я был бы тебе искренне благодарен, – поморщившись, сказал я. – Не шуми, мне все обдумать надо.
Он плюнул и пошел назад.
– Давай тогда в будке еще глянем, может, там все же как-то можно…
Возвращаясь, я опять посмотрел вниз. Шатуны бродили по двору между корпусами, кто-то стоял неподвижно, кто-то копался в огороде. Из дверей кирпичного склада показались двое, волочащие тушу – я узнал обезглавленного кабана-мутанта. Шатуны тащили зверя с трудом, вскоре к ним присоединилась еще одна сладкая парочка, и они втянули кабана в ворота бункеровочного цеха.
Когда я вошел в будку, Никита сидел на корточках возле пролома.
– Ну что? – Я устроился рядом. Пол цеха, где громоздилась гора обломков, был далеко.
Напарник лег на живот и велел:
– Придержи меня.
Я ухватил его ремень, он свесился по пояс, кряхтя, изогнулся.
– Что ты видишь, сестрица Анна? – спросил я.
– Ни хрена не вижу. Ни лестницы пожарной, ни карниза… Эй, что это? Вытаскивай меня!
Я потянул, и Никита выбрался обратно, громко сопя.
– Что увидел?
– Ничего не увидел. Я услышал! Ты что, не слышишь?
– Да ты сопишь, как паровоз… А, теперь слышу.
– Это «вертушка»! – Он бросился наружу, и я поспешил за ним. – Та же, что и ночью…
Когда с пистолетом в руках я вывалился из будки, вертолет был уже близко – темный силуэт несся со стороны города.
«Черный крокодил» – детище одного европейского консорциума. Я не слишком хорошо разбираюсь в военной технике, но напарник говорил, что эта машина напоминает КА-50 «Черную акулу» и одновременно смахивает на АН-64Б, известный как «Апач». Главное, что в этой модели от «Акулы», – экипаж из одного человека.
Длинная узкая машина казалась хищным мутантом, помесью ворона и птеродактиля. Фигуру пилота не разглядеть сквозь скошенный фонарь над носовым обтекателем. Лопасти рулевого винта асимметричные, вращаясь, они напоминали размытую букву «Х». Никита как-то рассказывал, что знакомый всем громкий рокот создает в основном именно рулевой винт, и такая форма позволяет ослабить звук, к тому же благодаря асимметричному винту машину можно загружать в трюм транспортного самолета, не снимая лопасти.
Из корпуса выступали тонкие штанги датчиков воздушных параметров, над осью основного винта торчала металлическая тыква радиолокационной станции.
Должно быть, летчик заметил нас издалека – вертолет не просто облетал территорию, он несся к крыше, задрав хвостовую штангу. Мощные лопасти полосовали воздух, тускло поблескивали бронированные бока. Под каждым крылом висело по паре пилонов со штангами-направляющими, между ними виднелись блоки ПТУР – противотанковых ракет «Си Игл Модификат», – а ближе к корпусу блестели на солнце толстенькие цилиндры пусковых установок неуправляемых ракет.
Никита отпрыгнул в сторону, я упал на колено возле будки, вскинул «файв-севен» и выстрелил, хотя это было бессмысленно: броня на кабине выдерживала попадание двадцатимиллиметрового снаряда.
– Прячься! – заорал напарник, позабыв уточнить, куда именно.
В этот момент вертолет дал залп неуправляемыми ракетами. Вспышки, дробный грохот – мы метнулись в разные стороны от будки, свалились под парапетом. Я сощурился, чтоб не ослепило, и открыл рот, чтоб уменьшить нагрузку на барабанные перепонки. Всё, конец, сейчас нас по всей Зоне разметает…
Дымовые шлейфы вспороли воздух. Одна ракета зацепила вершину будки, другие пронеслись низко над крышей, врезались в здание дальше.
Цех содрогнулся, над ним вырос гриб бетонных осколков и дыма.
Почему он пулемет не использует? Решил действовать наверняка, ракетами? Так не вышло же! Я сжался, бросив пистолет, накрыл голову руками, вокруг загрохотали падающие обломки, мелкие камешки забарабанили по спине и затылку. Вертолет тенью мелькнул над нами, на мгновение скрыв солнце, хрустящий рокот прокатился тяжелой волной и схлынул – «Черный крокодил» пролетел дальше. Я вскочил, схватив «файв-севен».
Вместо будки зиял пролом, по другую сторону на ноги поднимался Пригоршня. Он что-то прокричал, но я не расслышал. Сунув пистолет в кобуру, побежал вокруг дыры, и вдруг увидел гранату – напарник потерял, когда убегал от взрыва. На ходу подхватил ее и повесил на жилет. Никита был уже рядом.
– Разворачивается!
Я и сам видел: «вертушка» описывала крутую дугу над карьером. Странно, что мы ещё живы – ведь пилот явно на нас охотится. Маневренность у «крокодилов» отличная, но она снижается, если машина несет тяжелую боевую нагрузку, полные контейнеры с НУРСами, фугасную авиационную бомбу, блоки ПТУР и локационную станцию. Неужели пилот из-за этого не справился? Да нет, не может быть. Тогда почему он не попал? Вроде бы на «крокодилах» система наведения должна выдавать голографическую картинку прямо в шлем. Хотя летчик мог использовать обычный прицел – или сетку не подсветил, или нарушились функции обеспечения наведения на цель…
Или пилот – лох?
Это в высшей степени маловероятно – в пилоты военных вертолетов олухов не берут, – но я не мог понять, почему он сразу не расстрелял нас из четырехствольного пулемета «ГШГ-Ультра» под обтекателем.
Что бы там ни было, ему понадобились несколько секунд, чтобы повернуть. Я в это время успел заглянуть в пролом – спуститься было по-прежнему невозможно – и, когда рокот усилился, побежал вслед за рванувшим прочь напарником.
До края крыши оставалось метров двадцать, Никита оглянулся и вдруг завопил, схватив меня за плечо:
– Стоять!!!
Он дернул так, что я упал, и сам повалился рядом.
– Ты что?! – заорал я, а он в ответ выкрикнул:
– Не дергайся!
Мы оглянулись – вертолет был уже над крышей. Должно быть, пилот не ожидал, что мы вдруг остановимся, и потому вновь не попал. Но во второй раз он воспользовался не ракетами в контейнерах, а «Иглой».
Боевая мощность у нее такая, что ракета пробивает броню тяжелого танка. Если бы мы бежали дальше, она ударила бы в крышу у наших ног, и души двух отчаянных сталкеров воспарили бы к небесам, оставив бренные тела внизу, – а так с раздирающим уши ревом «Игла» пронеслась над нами.
Ракета с кумулятивным зарядом и сверхтвердым сердечником, пробив бетон, взорвалась. Сквозь грохот я не услышал крика напарника, но он вновь схватил меня, поднимая навстречу волне раскаленного воздуха. «Игла» долбанула крышу далеко впереди, метрах в пяти от края. Теперь фонтан осколков оказался не таким мощным, ведь там не было будки, лишь бетонная плоскость, в которую ракета вонзилась, как гвоздь в фанеру.
Цех содрогнулся. Мы влетели в облако пыли и дыма, кашляя, побежали сквозь него. Крыша накренилась, и я упал. Всё зашаталось; плохо понимая, что происходит, я попытался уползти назад, но провалился куда-то. Застучали, осыпаясь, куски бетона – и часть здания обрушилась.
Под нами образовалась наклонная крошащаяся поверхность, за краем ее, гораздо ближе, чем раньше, виднелась труба конвейера. Впереди «крокодил» разворачивался в опасной близости от соседнего цеха.
У нас не было времени, чтобы толком разбежаться и оттолкнуться, поэтому важнее оказался вес, а не сила. Никита сильнее меня, но и куда тяжелее…
Я прыгнул дальше.
И упал грудью на трубу – зубы лязгнули, выставленные вперед локти врезались в доски, из глаз посыпались искры. Мгновение я висел, потом стал соскальзывать, но успел забросить ногу и уселся верхом. Напарник, не долетев до конвейера какой-то метр, с ревом зашел на посадку по крутой глиссаде – хотя я бы назвал его траекторию не посадочной, а аварийной.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49