Как раз в этот момент он перешел дорогу от «красного» корпуса Университета и вошел в парк Шевченко. В небольшом этом парке, окружавшем памятник поэту, в такое время, ближе к вечеру, обычно собирались университетские студенты со своим неизменным пивом и звенящими на разные голоса мобилками, да в одном его углу устраивали шахматные турниры «на интерес» городские старики. Однако сейчас не было видно ни тех, ни других, а парк заполнили «меченые». Они сидели на всех скамейках и стояли большими группами на открытом пространстве перед памятником. Больше всего это было похоже на сбор перед каким-то митингом.
Давно, задолго до независимости, у этого памятника собирались местные, как сейчас говорят, национал-патриоты, находившиеся у прежней власти в немилости – тогда их называли просто националистами. Кузница как-то затащил на такой сбор приятель, и обстановка там была очень похожая – люди собирались тесными группками, говорили вполголоса, оглядываясь на оцепивших парк милиционеров и дружинников. И сейчас тоже у выходов из парка стояли полицейские патрули, вооруженные автоматами.
«Интересно, что это тут у них намечается», – подумал он и сначала остановился у входа возле полицейского патруля, а потом пристроился сбоку на одной из скамеек. Сидевшие на скамейке недовольно на него покосились, но не прогнали.
«Меченые» появились в городе уже давно. Как оказалось, не только на Островах оружие стало «стрелять» безвредными лазерными лучами, были и другие случаи: в России, в Афганистане, на Ближнем Востоке. Разными путями они проникали на Украину – у одних были здесь родственники, кто-то хотел пробраться дальше в Европу, другие просто забрели сюда без определенной цели, уходя от своей незавидной судьбы в других местах.
А судьба их и впрямь оказалась печальна. Пятна, оставляемые лучами, нельзя было ничем вывести – они переходили с одной одежды на другую, и человек с такими пятнами на одежде выделялся в любой обстановке. О них стали ходить сплетни самого гнусного толка: говорили, что они заразны, что это живые трупы, зомби, говорили, что они пьют кровь, как вампиры, и воруют детей. Короче говоря, постигла их участь, которая постигает в этом обществе всех, кто чем-либо явно выделяется, – они стали изгоями. Гонимые отовсюду, они затаили злобу на людей, говорили даже, что они объединяются в банды, безжалостно грабят и убивают.
Однако в городе «меченые» вели себя тихо, бродили по улицам, чаще всего в одиночку, сторонясь прохожих, рылись в мусорных баках и, в сущности, мало чем отличались от прочих городских нищих и бродяг. Кроме, пожалуй, одежды – все они были одеты в черную полувоенную форму, которой, по слухам, снабжал их бесплатно какой-то благотворительный фонд.
Как и все горожане, Кузниц обычно их сторонился и в разговоры не вступал, хотя раньше, сразу после Островов, когда он еще носил форму, они с ним как с военным иногда заговаривали, но разговоры все были одинаковые, с жалобами на начальство, родственников и несчастную судьбу. Он бы и сейчас прошел мимо их сборища, но уж больно любопытно было посмотреть, зачем они здесь собрались в таком количестве.
Он закурил и покосился на соседей: рядом с ним сидели трое – двое молодых солдатиков и один дядька в годах, явно сержантского вида; все они были одеты в черное, и на груди у всех была нашита какая-то эмблема – какая, он не рассмотрел. Он хотел было спросить, что это за эмблема, и вообще, узнать, по какому поводу сбор, чтобы потом рассказать карассу, но тут к скамейке подошел «меченый» очень добродушного вида: низенький, толстенький, щекастый, в левой руке он держал сигарету.
– Подкурить можно? – попросил он тонким голоском.
Как филолог Кузниц ненавидел эти недавно появившиеся новообразования: «подкурить», «проплатить». Он встал, протягивая толстяку зажигалку, и хотел было его поправить, но почувствовал огромной силы удар в живот, задохнулся от невыносимой боли, упал на скамейку, с которой вскочили «меченые», и потерял сознание.
Как сказали ему потом в больнице, в него выстрелили в упор из пистолета с глушителем, но пуля прошла наискосок и важных органов не задела. Он все равно умер бы от потери крови, но его спас полицейский из патруля, который вызвал «Скорую». Выйдя из больницы, он пытался разыскать этого полицейского и поблагодарить, но ему сказали, что тот был убит во время переворота.
7. Переворот
Опираясь на трость, Кузниц с трудом ковылял по аллее, и когда наконец добрался до первой скамейки, с облегчением опустился на нее и вытянул ноги. Рана у него зажила, но выздоровление шло туго, что-то там пуля задела у него такое, что трудно было ходить – даже маленькие расстояния давались ему с трудом. Однако врачи советовали «расхаживаться», и Инга выгоняла его на прогулки несколько раз в день, несмотря на вялые протесты. Гулял он обычно в этом небольшом парке, расположенном вдоль старого русла реки и, если Инги не было рядом, не столько гулял, сколько сидел на скамейке, смотрел на воду и лениво размышлял.
Событий за то время, что он лежал в больнице, случилось много: перестала существовать Украинская служба идентификации клонов, да и сама армия перестала существовать, и Украина тоже, такая, какой она была до его ранения. Он остался без работы, впрочем, без работы оказались почти все его друзья и знакомые, и вся окружающая его привычная жизнь внезапно и резко переменилась. Больше всего изумляло его, насколько непрочным оказался весь прошлый жизненный уклад и как быстро исчезло «общество потребления», казалось, сложившееся прочно и навсегда в этой стране после крушения Империи.
Ржавели вдоль улиц и во дворах роскошные иностранные автомобили, опустели и зияли выбитыми окнами супермаркеты, рестораны и кафе, погасла световая реклама, а торчащие раньше на каждом углу рекламные плакаты и «бигборды» были повалены и искорежены циклоном какой-то японской, нетипичной для этих широт свирепости, вдруг налетевшим на город, да так и остались лежать, перегораживая улицы.
Переворот он пропустил – лежал в это время в больнице и мало что соображал от боли, но по рассказам знал, что свершился он в одну ночь и был почти бескровным – «меченые» захватили власть без боя (было всего лишь несколько убитых и раненых) и распорядились ею решительно. Больше всего новое правление напоминало военный коммунизм, правда, пока без террора.
Первым же указом новой власти были упразднены все виды частной собственности, и на все предприятия и в учреждения были назначены уполномоченные из «меченых». Продукты и одежда распределялись по талонам через предприятия и домоуправления.
«Чего еще можно было ожидать от военных?! – думал Кузниц, сидя на скамейке и рассеянно разгребая тростью опавшие листья. – Хорошо еще, что арестов и расстрелов пока нет. И если подумать, то и мое ранение пришлось кстати, – утешал он себя, хотя и сам понимал неубедительность своих доводов, – а то ввязался бы точно в какую-нибудь борьбу против власти, и шлепнули бы меня, и Инга переживала бы, а так, что с инвалида взять?»
Новая власть Кузницу не нравилась, была это довольно противная, высокомерная власть – всем своим поведением «меченые» показывали, что считают всех остальных безропотным быдлом, с которым можно не считаться. К тому же Кузниц от новой власти вроде бы и пострадал, хотя так и не уразумел, был ли он подстрелен случайно.
«Приняли, наверное, за кого-то, – думал он потом, размышляя об этом случае, – правда, не понятно за кого».
В общем, власть Кузниц, как и большинство горожан, не жаловал. Одно ему у них определенно нравилось – решение языковой проблемы, до переворота стоявшей на Украине довольно остро, нравилось своей парадоксальностью и нетипичным подходом.
Натерпевшиеся от национальных конфликтов в новых странах, объявивших себя независимыми, «меченые» всем назло видимо, объявили официальным государственным языком английский. Все указы и распоряжения новой власти были на не всегда грамотном, но английском языке. Официально обращаться к власти тоже следовало по-английски.
Протесты по этому поводу (как и по всякому другому) «меченые» просто игнорировали: не подавляли, не призывали, не объясняли свою позицию, а просто не замечали протестующих. Украинским националистам удалось собрать возле мэрии довольно большую толпу протестующих против запрета украинского языка как официального. Они простояли там под дождем целый день, покричали и, видя полное отсутствие к ним какого-либо внимания, ворвались в здание и… никого там не застали, даже сторожа – огромное здание было совершенно пустым.
Поспешно написав на стенах несколько своих лозунгов, демонстранты смущенно разошлись – даже на них подействовало такое явное выражение высокомерного презрения новой власти к «народу», именем которого клялись и поддержки которого искали все предыдущие власти.
После случилось так, что, когда демонстранты расходились, на улице появился патруль «меченых» – трое в черной форме с бесцветными лицами, вооруженные короткими автоматами. (Кузниц хорошо помнил лица «меченых», еще когда они бесцельно бродили по улицам и рылись в отбросах, – их лица были лишены всякого выражения, а взгляд устремлен вдаль, на прохожих они не смотрели.) И вот такая троица встретилась демонстрантам, и когда несколько самых заядлых накинулись на них, выкрикивая свои претензии, они, не изменяя равнодушного выражения лиц, расстреляли их короткой очередью и пошли дальше по своему маршруту.
Этот случай потряс всех: если раньше новую власть побаивались, то теперь она стала внушать горожанам настоящий ужас. Тогда и пошли первые разговоры о том, что это не люди, а монстры, мутанты, зомби – как только их не называли.
Была и еще одна черта у власти «меченых», которая делала ее неуязвимой для противников, – эта власть была полностью, просто до неприличия анонимной. Никто не знал, где находятся центральные или вообще какие-нибудь официальные учреждения «меченых» – они являли себя населению города только в виде вооруженных до зубов патрулей, шутить с которыми не рекомендовалось – стрелять они начинали сразу, не вступая в разговоры.
Правда, были еще уполномоченные в каждом учреждении и организации, но тоже анонимные: они сменяли друг друга, никто из них подолгу не задерживался на одном месте и называть их всех надо было Леопардами, обращаться без всяких там «товарищей» или «господ», просто: «Леопард, почему я паек не получил?» или «Леопард, когда у нас наконец лифт починят?».
Обращаться устно можно было по-русски или по-украински, но даже, скажем, заявление о необходимости прочистить раковину на кухне следовало писать по-английски. Леопард забирал заявление, и за этим, как правило, никаких действий не следовало, поэтому скоро заявления писать перестали и обходились своими силами.
Указы и постановления не имели подписи и оглашались просто от имени власти.
– The powers have resolved, – не поднимая глаз от текста, читал по телевизору постановления бесцветным голосом такой же бесцветный ведущий. Кузницу казалось, что видел он его на Островах.
Телевидение и газеты остались прежними – запретили только рекламу, – и сначала ругали там новую власть на все корки на всех языках. Но власть реагировала только на физическое сопротивление и бывала в этих случаях скорой на расправу, на слова же никак не реагировала, и ругать власть скоро перестали, и газеты занялись сплетнями, как и раньше.
«Чтоб тебе жить в интересное время!» – вспомнил Кузниц проклятие, авторство которого приписывали китайцам, и усмехнулся. Подул холодный ветер, река, на берегу которой он сидел, покрылась рябью, зашелестели остатками листьев деревья. Он поднял воротник плаща и встал. «Пора домой», – решил он и медленно побрел в сторону дома.
Набережная, по которой он шел, выйдя из парка, была пуста – ни людей, ни машин, только в дальнем ее конце, у поворота к мосту, виднелась группа людей.
«Наверное, очередь, дают что-нибудь, – подумал он и нащупал в кармане плаща продуктовые талоны, – надо стать, а то дома продуктов почти не осталось».
Пока он добрел до поворота, очередь стала совсем маленькой. Он стал в очередь за старушкой интеллигентного вида в защитного цвета куртке и лыжной шапочке и спросил, что дают. Давали чипсы. Этот продукт американской кулинарной мысли он терпеть не мог, но сейчас выбирать не приходилось – давали то, что забирали из супермаркетов, – и он достал талоны. На талонах была универсальная надпись «Food rations», по одному талону давали что-нибудь одно, и надо было думать, отдавать талон или приберечь до более подходящего случая.
«Наверное, чипсы стоит взять, – думал он, продвигаясь к окошку, в котором Леопард принимал талоны, – из чипсов Инга суп вкусный варит. Интересно, сколько пакетов дают и какие чипсы». И он спросил старушку:
– А какие чипсы, не знаете? И сколько дают на талон?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30