У кабинета сидел новый посетитель. Кузниц пригласил его в кабинет. Посетитель был самый заурядный, и по его виду никак Кузниц не мог предположить, что перед ним сидит живое опровержение теории профессора Рудаки.
– Так чем могу служить? – спросил он, усадив посетителя у стола.
Услышав вопрос, посетитель вскочил и, вытянувшись в струнку, отрапортовал:
– Прапорщик Страшкевич, командир машины Броневого дивизиона его высокопревосходительства гетмана Скоропадского!
– Да вы садитесь, – сказал Кузниц, – расскажите подробно о себе, а я запишу данные, – и он повернул к себе клавиатуру компьютера.
– Я – прапорщик Страшкевич, убит в бою с Петлюрой в декабре 1918 года, – он с любопытством смотрел, как Кузниц печатает, – приблизительно год тому назад воскрес. Вместе со мной воскрес прапорщик Щур из того же дивизиона, но он к вам идти не захотел. Да вот, – он достал из кармана помятую газетную вырезку и протянул ее Кузницу, – вот тут про нас все написали, когда мы только воскресли, и фотография наша есть в форме.
Кузниц взял вырезку – это была статья из «Городского Телеграфа» годичной давности. Рядом была помещена фотография: двое в коже, перепоясанные ремнями сидели на стульях в явно современном помещении – на заднем плане был виден компьютер.
Один из них был Страшкевич; второй – средних лет мужчина в кожаном шлеме и в старинных автомобильных очках, поднятых на лоб (у Страшкевича такой же шлем и очки лежали на коленях). Вид у обоих был растерянный, и кроме того, Кузницу казалось, что второго он уже где-то встречал. Он начал читать заметку, поглядывая на посетителя, который с нескрываемым интересом рассматривал компьютер Кузница.
«Двое неизвестных, – говорилось в заметке, – были задержаны полицией на платформе станции метро «Театральная». В полицию обратились пассажиры, которым показались подозрительными вид и поведение неизвестных – оба были одеты в кожаные комбинезоны и шлемы, напоминающие одежду летчиков времен зари воздухоплавания, – Кузниц ухмыльнулся, прочитав про «времена зари», – и при приближении поезда пытались укрыться за скамейками. Документов у них не было, и оба в один голос утверждали, что они прапорщики из Броневого дивизиона гетмана Скоропадского, Страшкевич и Щур, и просили позвать командира отряда капитана Плешко, который будто бы мог удостоверить их личность.
Из дальнейших расспросов выяснилось, – писал автор заметки, – что они были ранены во время боя с отрядами Петлюры, наступавшими на город в декабре 1918 года, – здесь в заметке был в скобках поставлен вопросительный и восклицательный знаки, – потеряли сознание, а когда пришли в себя, обратились за помощью к прохожим». Дальше было написано, что эти сердобольные прохожие – студенты находящейся неподалеку Академии коммунального хозяйства на Печерске – накормили и напоили («Как без этого?» – подумал Кузниц) и, желая показать им город, повели гулять и привели их в метро, где те и были задержаны. Статья заканчивалась обычными рассуждениями о мутантах и монстрах, типичными для любимой газеты городских обывателей.
Кузниц еще раз посмотрел на фотографию, вглядываясь в лицо старшего «самокатчика» с очками на лбу, и вспомнил, где он его видел.
«Так это тот самый «Чкалов», которого мы видели год назад на «Театральной», когда от Шварца ехали. Он тогда с полицейским разговаривал, и я еще Инге потом сказал, что он похож на фотографию Чкалова после перелета в Америку». Он собрался было спросить Страшкевича, где сейчас его товарищ и почему не пришел, но посетитель его опередил.
– Разрешите обратиться? – спросил посетитель.
– Валяйте, – усмехнулся Кузниц.
– Разрешите узнать ваше звание?
– Ну лейтенант, – сказал Кузниц, – но давайте без чинов – мы, хотя и армейская контора, занимаемся делами гражданскими. Меня Генрих Эдгарович зовут.
– Хорошо, – сказал прапорщик Страшкевич, – скажите, господин лейтенант, – он замялся, – или надо товарищ?
– Вообще-то, надо «товарищ» по уставу, но я же сказал – я Генрих Эдгарович, а вы?
– Николай.
– Так что вы спросить хотите, Николай? – Кузниц улыбнулся – нравился ему этот розовощекий «прапор». «И у Булгакова он розовощекий», – вспомнил он вдруг, и жутко стало: мало того, что воскресший, так еще и литературный герой придуманный.
– Я вот что хотел спросить, – гражданские обращения прапорщик явно игнорировал, – а Интернет у вас на компьютере есть?
Такого вопроса Кузниц не ожидал. Никто из посетителей: и шарлатанов, и клонов потенциальных ни о чем подобном не спрашивал.
– Есть, – ответил он.
Но прапорщика этот вопрос интересовал не на шутку:
– А какой он у вас, анлимитед?
– Не знаю, – засмеялся Кузниц, – контора платит.
– А… – прапорщик Броневого дивизиона гетмана Скоропадского был явно разочарован.
Задавая стандартные вопросы о жизни прапорщика Страшкевича до и после воскрешения, Кузниц постепенно убеждался в том, что Николай Страшкевич не врет. Могло быть все что угодно – он мог сам стать жертвой обмана, хотя кто его мог обманывать и с какой целью? – но он Кузницу не врал. Даже его неприкрытое увлечение Интернетом, мобилками и прочими игрушками современной молодежи, если подумать, говорило в его пользу. Он не строил из себя жертву непонятных сил, перенесших его из прошлого, он этой жертвой был: искренне сокрушался, что маму больше не увидит и товарищей из старой жизни, но также искренне и радовался всему новому и интересному, что окружало его теперь.
«Это что же получается? – думал Кузниц, отправив прапорщика к историкам, – получается, что не прав Аврам Мельхедекович, что клоны все-таки есть или действует какая-то сила, переносящая из прошлого в наше время. А как быть с Булгаковым? Выходит, не придумал он прапорщика Страшкевича, выступившего в одиночку со своим броневичком против отряда Болботуна на Московской улице. Но с другой стороны, Страшкевич говорит, что и Щур тоже воевал с ним рядом, а у Булгакова Щур – большевик и саботажник. Впрочем, тут ясно – авторский вымысел, не хроники же писал Михаил Афанасьевич. А возможно, что и все придумал и никаких прапорщиков не было, а этот прочитал «Белую гвардию» и решил выхлопотать пособие». Но чувствовал Кузниц, что не врал ему прапорщик.
– Темна вода во облацех, – сказал он вслух, вспомнив выражение профессора Рудаки, – ничего не ясно ни с клонами этими, ни с оружием, – и стал собираться домой.
Он положил бумаги в сейф (тайны, тайны – как власть любит все засекречивать!); выключил компьютер, с усмешкой вспомнив, с каким детским интересом прапорщик относился к этому инструменту, который сам Кузниц считал удобной пишущей машинкой и только, и собрался уже, как говорят англичане «call it a day», но тут на пороге его кабинета возник Хосе.
В отличие от Кузница, который застрял в лейтенантах всерьез и надолго и относился к своей военной карьере легкомысленно, считая свою службу чем-то временным и преходящим, Хосе Мартинес относился к армии серьезно и успешно продвигался по служебной лестнице. Недавно он получил звание капитана и сшил по этому случаю новую форму, и сейчас он предстал в дверях кабинета во всем великолепии своего нового мундира.
– Здорово, боец! – сказал он, снял фуражку и положил ее на стол – заходящее солнце блеснуло на кокарде с трезубцем, – рано покидаешь окопы.
– Здорово, – ответил Кузниц, – посетителей нет – не то что у тебя: то китайцы, то малайцы.
– Замучили меня эти китайцы, – Хосе уселся на стул для посетителей и принялся пускать на стены «зайчиков» своей блестящей кокардой, – идут и идут – спасения от них нет. Особенно сегодня меня один довел: говорит, что он воскресший из периода династии Мин, а сам ни одного иероглифа не знает и по-русски шпарит без акцента.
– Наслышан, – сказал Кузниц, прикрываясь рукой от «зайчика».
– Откуда? – спросил Хосе.
– Рудаки меня в коридоре перехватил, кофе мы с ним пили. И перестань на меня «зайчиков» пускать – я тебе не барышня, это с барышнями так кокетничали на даче в прошлом веке, – Кузниц отобрал у Хосе фуражку и положил в тень на край стола.
– Рудаки… – задумчиво произнес Хосе. – Интересно, что тебе наговорил старый перс?
– Да ничего он не говорил про тебя, сказал только, что ты с китайцем мучаешься, а китаец, скорее всего, с базара, – Кузниц помолчал, – а вот про клонов и перерождение оружия много чего порассказал, – и он пересказал Хосе теорию Рудаки.
– А что? Логично, – заметил Хосе без особого энтузиазма.
«Не зря он ко мне пришел, – подумал Кузниц, – что-то сказать хочет, но не решается, что ли», – и спросил:
– Ты чего пришел? Случилось что-нибудь?
– С чего ты взял? – Хосе изобразил удивление, а потом сказал, помолчав: – Меня в Особый отдел вызывали, про тебя спрашивали.
Кузниц не особенно удивился – его дружбой с Эджби органы интересовались все время – и спросил:
– Опять насчет Эджби? Сколько можно?! Я ведь ничего не скрываю, и Абдул с ними говорил.
– Да нет, не Эджби, – сказал Хосе, – они Гонтой интересовались, Гонтой и твоими отношениями с ним.
– Вот те раз! – удивился Кузниц. – Гонтой-то чего интересоваться? Он же из их конторы гэбэшной.
– Ну, во-первых, он из военной разведки, – возразил Хосе, – а это конкурирующая организация, а во-вторых, он уволился из армии после Островов и создал какое-то то ли общество, то ли союз «условно убитых» – они себя мечеными называют. Вот это и интересовало особистов, а точнее, твоя роль во всем этом. У тебя тут микрофонов нет? Я не должен, вообще-то, тебе об этом говорить.
– Ну, спасибо, что сказал, – усмехнулся Кузниц, – я теперь все компрометирующие документы съем – как раз пойти поесть собирался, вот и съем заодно. Ты не пойдешь?
– Давай, – согласился Хосе, – а то я с этим китайцем пообедать не успел. А куда пойдем?
– А у тебя деньги есть? – спросил Кузниц.
– Немного есть, – Хосе встал и надел фуражку.
– Вот и у меня немного, – сказал Кузниц, – поэтому пошли в нашу столовку.
Уже в столовой, подозрительно разглядывая плов в своей тарелке, Хосе вернулся к теме Гонты и «меченых».
– Тебя особисты тоже дернут, не расслабляйся, – сказал он, – их, похоже, «меченые» очень интересуют – заговор они подозревают против власти.
– Какой заговор? – искренне удивился Кузниц.
– Такой, – загадочно ответил Хосе и замолчал. А Кузница это неожиданно разозлило, разозлил весь этот разговор, который завел Хосе, все эти тайны многозначительные. Надоели они ему не только сейчас, а всю жизнь его преследовали эти многозначительные недомолвки, которые так любила власть и за которыми всегда стояла очередная пакость. С Хосе он дружил и знал, что не в его духе было делать таинственные намеки: «идите работайте, мы подумаем». Тем более неприятно было, что он опускается до этих намеков, и обижало.
– Что ты ведешь себя, как сталинский следователь! – Хосе удивленно поднял голову от плова, который после тщательной экспертизы все же счел достойным своего внимания. – Знаешь что, так и скажи, а не знаешь, не хрена строить из себя «секретоносителя».
– Ты что?! – Хосе чуть не подавился.
– А то, что надоели мне эти секреты-оперетты. Я Гонту после Островов и не видел, понятия не имею, где он и что с ним. Я даже Абдула как-то о нем спрашивал, но Абдул тоже ничего не знал или говорить не захотел. А ты вроде меня подозреваешь в чем-то. Расскажи, что эти гэбисты там придумали, если уж начал, – Кузниц выдал всю эту тираду одним духом и даже пожалел Хосе, настолько тот растерялся.
– Да ничего я не знаю, – сказал он и отодвинул тарелку, – все, что знал, я уже рассказал. Думаю, что это Гонта натворил там что-то и они теперь дергают всех, кто его знал. Меня тоже расспрашивали о нем.
– И обо мне? – Кузниц и сам жалел, что начал этот разговор, но остановиться уже не мог, хорошо, что у Хосе хватило ума не обидеться.
– И о тебе, – подтвердил он, – но я дал тебе превосходную характеристику: сказал, что ты отличник боевой и политической подготовки.
– Так оно и есть, – усмехнулся Кузниц, злость на гэбэшное племя, вдруг охватившая его, прошла: Хосе-то тут при чем? – Ты извини, – сказал он, – просто надоело мне все: и служба, и секреты эти идиотские. Подам я, наверно, рапорт, вот завтра с утра и подам.
– Смотри – твое дело. А куда подашься? К Ариелю? – спросил Хосе.
– Ну да, в свободные художники, – не совсем уверенно ответил Кузниц. – Переводов вроде много стало, и семинары, говорят, опять пошли.
После обеда Хосе вернулся на службу – дело у него там еще какое-то оставалось, а Кузниц пошел домой. Он шел и думал, что внезапно пришедшее решение уйти из армии было, пожалуй, правильным. Ничего ему в армии, как говорится, не светило, и, если признаться честно, то любил он армию исключительно за чувство безответственности и принадлежность к некоему замкнутому ордену со своим сводом правил, придававшим членам этого ордена уверенность и ощущение своей избранности, так ценимые в молодости. «Но пора уже и повзрослеть», – сказал он себе и тут впервые обратил внимание на окружающее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30
– Так чем могу служить? – спросил он, усадив посетителя у стола.
Услышав вопрос, посетитель вскочил и, вытянувшись в струнку, отрапортовал:
– Прапорщик Страшкевич, командир машины Броневого дивизиона его высокопревосходительства гетмана Скоропадского!
– Да вы садитесь, – сказал Кузниц, – расскажите подробно о себе, а я запишу данные, – и он повернул к себе клавиатуру компьютера.
– Я – прапорщик Страшкевич, убит в бою с Петлюрой в декабре 1918 года, – он с любопытством смотрел, как Кузниц печатает, – приблизительно год тому назад воскрес. Вместе со мной воскрес прапорщик Щур из того же дивизиона, но он к вам идти не захотел. Да вот, – он достал из кармана помятую газетную вырезку и протянул ее Кузницу, – вот тут про нас все написали, когда мы только воскресли, и фотография наша есть в форме.
Кузниц взял вырезку – это была статья из «Городского Телеграфа» годичной давности. Рядом была помещена фотография: двое в коже, перепоясанные ремнями сидели на стульях в явно современном помещении – на заднем плане был виден компьютер.
Один из них был Страшкевич; второй – средних лет мужчина в кожаном шлеме и в старинных автомобильных очках, поднятых на лоб (у Страшкевича такой же шлем и очки лежали на коленях). Вид у обоих был растерянный, и кроме того, Кузницу казалось, что второго он уже где-то встречал. Он начал читать заметку, поглядывая на посетителя, который с нескрываемым интересом рассматривал компьютер Кузница.
«Двое неизвестных, – говорилось в заметке, – были задержаны полицией на платформе станции метро «Театральная». В полицию обратились пассажиры, которым показались подозрительными вид и поведение неизвестных – оба были одеты в кожаные комбинезоны и шлемы, напоминающие одежду летчиков времен зари воздухоплавания, – Кузниц ухмыльнулся, прочитав про «времена зари», – и при приближении поезда пытались укрыться за скамейками. Документов у них не было, и оба в один голос утверждали, что они прапорщики из Броневого дивизиона гетмана Скоропадского, Страшкевич и Щур, и просили позвать командира отряда капитана Плешко, который будто бы мог удостоверить их личность.
Из дальнейших расспросов выяснилось, – писал автор заметки, – что они были ранены во время боя с отрядами Петлюры, наступавшими на город в декабре 1918 года, – здесь в заметке был в скобках поставлен вопросительный и восклицательный знаки, – потеряли сознание, а когда пришли в себя, обратились за помощью к прохожим». Дальше было написано, что эти сердобольные прохожие – студенты находящейся неподалеку Академии коммунального хозяйства на Печерске – накормили и напоили («Как без этого?» – подумал Кузниц) и, желая показать им город, повели гулять и привели их в метро, где те и были задержаны. Статья заканчивалась обычными рассуждениями о мутантах и монстрах, типичными для любимой газеты городских обывателей.
Кузниц еще раз посмотрел на фотографию, вглядываясь в лицо старшего «самокатчика» с очками на лбу, и вспомнил, где он его видел.
«Так это тот самый «Чкалов», которого мы видели год назад на «Театральной», когда от Шварца ехали. Он тогда с полицейским разговаривал, и я еще Инге потом сказал, что он похож на фотографию Чкалова после перелета в Америку». Он собрался было спросить Страшкевича, где сейчас его товарищ и почему не пришел, но посетитель его опередил.
– Разрешите обратиться? – спросил посетитель.
– Валяйте, – усмехнулся Кузниц.
– Разрешите узнать ваше звание?
– Ну лейтенант, – сказал Кузниц, – но давайте без чинов – мы, хотя и армейская контора, занимаемся делами гражданскими. Меня Генрих Эдгарович зовут.
– Хорошо, – сказал прапорщик Страшкевич, – скажите, господин лейтенант, – он замялся, – или надо товарищ?
– Вообще-то, надо «товарищ» по уставу, но я же сказал – я Генрих Эдгарович, а вы?
– Николай.
– Так что вы спросить хотите, Николай? – Кузниц улыбнулся – нравился ему этот розовощекий «прапор». «И у Булгакова он розовощекий», – вспомнил он вдруг, и жутко стало: мало того, что воскресший, так еще и литературный герой придуманный.
– Я вот что хотел спросить, – гражданские обращения прапорщик явно игнорировал, – а Интернет у вас на компьютере есть?
Такого вопроса Кузниц не ожидал. Никто из посетителей: и шарлатанов, и клонов потенциальных ни о чем подобном не спрашивал.
– Есть, – ответил он.
Но прапорщика этот вопрос интересовал не на шутку:
– А какой он у вас, анлимитед?
– Не знаю, – засмеялся Кузниц, – контора платит.
– А… – прапорщик Броневого дивизиона гетмана Скоропадского был явно разочарован.
Задавая стандартные вопросы о жизни прапорщика Страшкевича до и после воскрешения, Кузниц постепенно убеждался в том, что Николай Страшкевич не врет. Могло быть все что угодно – он мог сам стать жертвой обмана, хотя кто его мог обманывать и с какой целью? – но он Кузницу не врал. Даже его неприкрытое увлечение Интернетом, мобилками и прочими игрушками современной молодежи, если подумать, говорило в его пользу. Он не строил из себя жертву непонятных сил, перенесших его из прошлого, он этой жертвой был: искренне сокрушался, что маму больше не увидит и товарищей из старой жизни, но также искренне и радовался всему новому и интересному, что окружало его теперь.
«Это что же получается? – думал Кузниц, отправив прапорщика к историкам, – получается, что не прав Аврам Мельхедекович, что клоны все-таки есть или действует какая-то сила, переносящая из прошлого в наше время. А как быть с Булгаковым? Выходит, не придумал он прапорщика Страшкевича, выступившего в одиночку со своим броневичком против отряда Болботуна на Московской улице. Но с другой стороны, Страшкевич говорит, что и Щур тоже воевал с ним рядом, а у Булгакова Щур – большевик и саботажник. Впрочем, тут ясно – авторский вымысел, не хроники же писал Михаил Афанасьевич. А возможно, что и все придумал и никаких прапорщиков не было, а этот прочитал «Белую гвардию» и решил выхлопотать пособие». Но чувствовал Кузниц, что не врал ему прапорщик.
– Темна вода во облацех, – сказал он вслух, вспомнив выражение профессора Рудаки, – ничего не ясно ни с клонами этими, ни с оружием, – и стал собираться домой.
Он положил бумаги в сейф (тайны, тайны – как власть любит все засекречивать!); выключил компьютер, с усмешкой вспомнив, с каким детским интересом прапорщик относился к этому инструменту, который сам Кузниц считал удобной пишущей машинкой и только, и собрался уже, как говорят англичане «call it a day», но тут на пороге его кабинета возник Хосе.
В отличие от Кузница, который застрял в лейтенантах всерьез и надолго и относился к своей военной карьере легкомысленно, считая свою службу чем-то временным и преходящим, Хосе Мартинес относился к армии серьезно и успешно продвигался по служебной лестнице. Недавно он получил звание капитана и сшил по этому случаю новую форму, и сейчас он предстал в дверях кабинета во всем великолепии своего нового мундира.
– Здорово, боец! – сказал он, снял фуражку и положил ее на стол – заходящее солнце блеснуло на кокарде с трезубцем, – рано покидаешь окопы.
– Здорово, – ответил Кузниц, – посетителей нет – не то что у тебя: то китайцы, то малайцы.
– Замучили меня эти китайцы, – Хосе уселся на стул для посетителей и принялся пускать на стены «зайчиков» своей блестящей кокардой, – идут и идут – спасения от них нет. Особенно сегодня меня один довел: говорит, что он воскресший из периода династии Мин, а сам ни одного иероглифа не знает и по-русски шпарит без акцента.
– Наслышан, – сказал Кузниц, прикрываясь рукой от «зайчика».
– Откуда? – спросил Хосе.
– Рудаки меня в коридоре перехватил, кофе мы с ним пили. И перестань на меня «зайчиков» пускать – я тебе не барышня, это с барышнями так кокетничали на даче в прошлом веке, – Кузниц отобрал у Хосе фуражку и положил в тень на край стола.
– Рудаки… – задумчиво произнес Хосе. – Интересно, что тебе наговорил старый перс?
– Да ничего он не говорил про тебя, сказал только, что ты с китайцем мучаешься, а китаец, скорее всего, с базара, – Кузниц помолчал, – а вот про клонов и перерождение оружия много чего порассказал, – и он пересказал Хосе теорию Рудаки.
– А что? Логично, – заметил Хосе без особого энтузиазма.
«Не зря он ко мне пришел, – подумал Кузниц, – что-то сказать хочет, но не решается, что ли», – и спросил:
– Ты чего пришел? Случилось что-нибудь?
– С чего ты взял? – Хосе изобразил удивление, а потом сказал, помолчав: – Меня в Особый отдел вызывали, про тебя спрашивали.
Кузниц не особенно удивился – его дружбой с Эджби органы интересовались все время – и спросил:
– Опять насчет Эджби? Сколько можно?! Я ведь ничего не скрываю, и Абдул с ними говорил.
– Да нет, не Эджби, – сказал Хосе, – они Гонтой интересовались, Гонтой и твоими отношениями с ним.
– Вот те раз! – удивился Кузниц. – Гонтой-то чего интересоваться? Он же из их конторы гэбэшной.
– Ну, во-первых, он из военной разведки, – возразил Хосе, – а это конкурирующая организация, а во-вторых, он уволился из армии после Островов и создал какое-то то ли общество, то ли союз «условно убитых» – они себя мечеными называют. Вот это и интересовало особистов, а точнее, твоя роль во всем этом. У тебя тут микрофонов нет? Я не должен, вообще-то, тебе об этом говорить.
– Ну, спасибо, что сказал, – усмехнулся Кузниц, – я теперь все компрометирующие документы съем – как раз пойти поесть собирался, вот и съем заодно. Ты не пойдешь?
– Давай, – согласился Хосе, – а то я с этим китайцем пообедать не успел. А куда пойдем?
– А у тебя деньги есть? – спросил Кузниц.
– Немного есть, – Хосе встал и надел фуражку.
– Вот и у меня немного, – сказал Кузниц, – поэтому пошли в нашу столовку.
Уже в столовой, подозрительно разглядывая плов в своей тарелке, Хосе вернулся к теме Гонты и «меченых».
– Тебя особисты тоже дернут, не расслабляйся, – сказал он, – их, похоже, «меченые» очень интересуют – заговор они подозревают против власти.
– Какой заговор? – искренне удивился Кузниц.
– Такой, – загадочно ответил Хосе и замолчал. А Кузница это неожиданно разозлило, разозлил весь этот разговор, который завел Хосе, все эти тайны многозначительные. Надоели они ему не только сейчас, а всю жизнь его преследовали эти многозначительные недомолвки, которые так любила власть и за которыми всегда стояла очередная пакость. С Хосе он дружил и знал, что не в его духе было делать таинственные намеки: «идите работайте, мы подумаем». Тем более неприятно было, что он опускается до этих намеков, и обижало.
– Что ты ведешь себя, как сталинский следователь! – Хосе удивленно поднял голову от плова, который после тщательной экспертизы все же счел достойным своего внимания. – Знаешь что, так и скажи, а не знаешь, не хрена строить из себя «секретоносителя».
– Ты что?! – Хосе чуть не подавился.
– А то, что надоели мне эти секреты-оперетты. Я Гонту после Островов и не видел, понятия не имею, где он и что с ним. Я даже Абдула как-то о нем спрашивал, но Абдул тоже ничего не знал или говорить не захотел. А ты вроде меня подозреваешь в чем-то. Расскажи, что эти гэбисты там придумали, если уж начал, – Кузниц выдал всю эту тираду одним духом и даже пожалел Хосе, настолько тот растерялся.
– Да ничего я не знаю, – сказал он и отодвинул тарелку, – все, что знал, я уже рассказал. Думаю, что это Гонта натворил там что-то и они теперь дергают всех, кто его знал. Меня тоже расспрашивали о нем.
– И обо мне? – Кузниц и сам жалел, что начал этот разговор, но остановиться уже не мог, хорошо, что у Хосе хватило ума не обидеться.
– И о тебе, – подтвердил он, – но я дал тебе превосходную характеристику: сказал, что ты отличник боевой и политической подготовки.
– Так оно и есть, – усмехнулся Кузниц, злость на гэбэшное племя, вдруг охватившая его, прошла: Хосе-то тут при чем? – Ты извини, – сказал он, – просто надоело мне все: и служба, и секреты эти идиотские. Подам я, наверно, рапорт, вот завтра с утра и подам.
– Смотри – твое дело. А куда подашься? К Ариелю? – спросил Хосе.
– Ну да, в свободные художники, – не совсем уверенно ответил Кузниц. – Переводов вроде много стало, и семинары, говорят, опять пошли.
После обеда Хосе вернулся на службу – дело у него там еще какое-то оставалось, а Кузниц пошел домой. Он шел и думал, что внезапно пришедшее решение уйти из армии было, пожалуй, правильным. Ничего ему в армии, как говорится, не светило, и, если признаться честно, то любил он армию исключительно за чувство безответственности и принадлежность к некоему замкнутому ордену со своим сводом правил, придававшим членам этого ордена уверенность и ощущение своей избранности, так ценимые в молодости. «Но пора уже и повзрослеть», – сказал он себе и тут впервые обратил внимание на окружающее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30