Письменность у них тоже оказалась основанной на запахах: некоторые деревья и столбы служили им чем-то вроде библиотек, а нестойкие запахи на земле заменяли газеты с последними новостями.
Рудаки поинтересовался их отношениями с котами – Валтасар не мог оставаться у Мамеда вечно и надо было его знакомить с Анатолием Александровичем. Пинчер сообщил, что у них с котами все конфликты на языковой почве: коты, мол, говорят на уродливом диалекте, считая его языком, причем языком, ничем не хуже собачьего, а «господ собак» страшно раздражает кошачье произношение.
– Если для наглядности перевести это на ваш язык, то кошки, например, говорили бы «пыво», а не «пиво», – возмущался Анатолий Александрович. – А какой образованный человек станет терпеть такое вопиющие издевательство над своим родным языком?!
– Вы правы, наверное, – задумчиво сказал Рудаки без особой уверенности в голосе и тут же поинтересовался: – А вот интересно, зачем вы тогда лаете или зачем кошки мяукают, если у вас есть язык?
– Ну как зачем? Неужели не понятно? – удивился Анатолий Александрович. – А зачем вы руками разводите? Брови поднимаете, если удивлены? Лай и мяуканье – это то же, что ваши жесты и мимика. У нас ведь рук нет, и мимика невыразительная, – и брезгливо добавил: – Особенно у котов.
Интересным собеседником был Анатолий Александрович, и Рудаки к нему искренне привязались. И вообще, горожанам заговорившие вдруг животные пришлись по душе – после первых обмороков и истерик, которые случались в основном с женщинами, горожане привыкли к тому, что животные говорят на их языке, и для многих говорящие четвероногие стали настоящими друзьями.
ХРОНИКА КАТАСТРОФЫ
ГОВОРЯЩИЕ ЖИВОТНЫЕ
Период конца света был знаменателен еще и тем, что на третий, самый богатый событиями год после катастрофы вдруг заговорили на человеческом языке животные. В основном это были собаки, кошки и лошади, так как других животных в городе почти не было. Сначала говорящие «братья меньшие» вызвали в городе панику.
Появились пророки, предвещавшие немедленный конец света. Священники разных религий грозили прихожанам карами божьими за грехи, ссылаясь на библейскую притчу о Валаамовой ослице. Однако проходило время, и ничего нового не случалось. Люди постепенно привыкли к говорящим животным, а для многих они стали настоящими друзьями. Постепенно возвращались к людям бездомные собаки и кошки, которым удалось тронуть сердца людей рассказами о своей нелегкой судьбе.
Только Гувернер-Майора заговорившие вдруг животные едва не погубили. Гувернер-Майор принимал ежегодный парад Конногвардейского полка св. Архистратига Михаила. Едва он выехал на дворцовую площадь на своем любимом аргамаке и поднял руку, собираясь приветствовать своих гвардейцев, как благородный конь сказал ему внушительным баском:
– Простите, майор, вы не могли бы чуть-чуть сдвинуться назад, а то мне седло холку натирает.
Могущественный властелин Печерского майората потерял сознание и грохнулся на булыжники площади, сильно ударившись затылком. Мало того, и помощь ему тоже оказать смогли не сразу, так как конь счел необходимым извиниться перед подбежавшим адъютантом и тот тоже хлопнулся в обморок.
Все же могучий организм майора Ржевского осилил недуг, и уже меньше чем через месяц Гувернер-Майор подписал указ о присоединении Подольского раввината в качестве автономного национального образования, и Печерский майорат стал называться Объединенным Майоратом.
16. Картошка «фри»
– Операцию называем «Картошка „фри“», в смысле бесплатная картошка, – сказал Штельвельд, излагая компании свою идею.
Идея была вполне безумная, в духе Штельвельда и состояла в том, чтобы обменять книги на картошку у крестьян.
– Народ тянется к знаниям, – продолжал Штельвельд, – и мы отдадим ему, так сказать, излишки.
– А благодарные крестьяне отдадут нам излишки своей картошки. Так что ли? – поинтересовался Иванов.
– Ну да. Именно так.
Если Штельвельд что-нибудь задумал, то остановить его было невозможно – иронию в вопросе Иванова он просто-напросто игнорировал и стал подробно описывать проект.
Транспорт должен был предоставить Переливцев, книги – Ивановы и Рудаки, у которых имелись излишки, унаследованные от родителей, а ехать предполагалось за сто километров к знакомому Штельвельда – сельскому учителю, по его словам, большому книжнику и вообще интеллигенту.
Компания внимала рассказу молча, только Переливцев, узнав, какая судьба предназначается его заслуженной «Волге», в которой он недавно с большими хлопотами вставил стекла, показательно вздохнул.
Молчали же все потому, что в душе отнюдь не возражали против того, чтобы принять участие в этой явно абсурдной затее, – скучно стало жить в городе, давно ничего не случалось, второй месяц кряду небо было затянуто тяжелыми тучами, из которых сыпался то дождь, то мокрый снег, и главное, делать было совершенно нечего и бесконечно тянулись пустые дни.
Рудаки, который, чтобы как-то заполнить пустые дни, стал писать хроники этого странного времени, как-то, сидя с Ивановым за скучной бутылкой ивановского самогона, пожаловался, что писать стало абсолютно не о чем, и предположил, что после катастрофы все они умерли и находятся сейчас в чистилище.
– Мы в третьем круге, где вечный дождь струится, – вздохнул он, глядя в окно, за которым шел нескончаемый дождь.
– Третий круг – это уже ад, старик, – поправил его любивший точность Иванов, но в принципе согласился. – Как в аэропорту, – сказал он, – когда ждешь самолет, а рейс все откладывается и откладывается.
Поэтому все мужчины одобрительно отнеслись к экспедиции, хотя энтузиазм свой старались не демонстрировать в присутствии жен, которые тоже с удовольствием отправились бы с ними, но понимали, что их наверняка не возьмут, и потому объединились в непримиримую оппозицию.
Обсуждали проект Штельвельда у Ивановых, где традиционно собирались теперь каждую условную неделю и уже не в подвале, как раньше, а в просторной ивановской квартире. Обсуждались два важных вопроса: какие книги нужны народу и кто поедет.
Второй вопрос, в связи с его остротой, постановили решить жребием, и тут же встал третий вопрос – об участии в жеребьевке дамской оппозиции. Штельвельд стремление оппозиции к равенству пресек в корне, воззвав к здравому смыслу: мешок с картошкой весил килограммов двадцать. Оппозиция надулась, но согласилась с очевидным.
И тут встал четвертый вопрос – о числе участников экспедиции. Переливцев считал, что, кроме него, должны поехать еще двое – так получалось оптимальное число грузчиков и для картошки место оставалось не только в багажнике. Выходило так, что и этот вопрос решался вроде как сам собой – Переливцев не обсуждался как водитель, а Штельвельд – как автор идеи и знакомый крестьянского просветителя, и оставалось одно свободное место, которое после короткого спора было решено отдать Иванову – признанному лидеру их маленького сообщества, в котором каждый делал вид, будто он сам по себе и никаких лидеров и диктаторов не признает, как и положено свободомыслящему интеллигенту.
Наконец все с удовольствием занялись первым вопросом: какие книги брать – тут уж все были равны и у каждого было свое мнение о том, что народ любит и что ему предложить для самообразования и культурного роста.
Без возражений прошли Пушкин и Гоголь. Гоголь потому, что ехали в почти гоголевские места.
– Там до Миргорода рукой подать, – сказал Штельвельд. Правда, по карте выходило, что Миргород совсем в другом направлении, но Штельвельда это не смутило.
– Врут карты, – сказал он уверенно.
Пушкина поддержали единогласно.
– Пушкин – он и в Африке Пушкин, в Африке особенно, – сказал Рудаки и неожиданно добавил: – И на Украине.
С ним никто не спорил, а Чинчук внес свою лепту в дело ознакомления крестьян с трудами великого русского поэта. Поблескивая новой наградой – серебряной Звездой Давида, которой его наградил Подольский раввинат по случаю объединения с Майоратом, он вытащил из рюкзака «Сказки» Пушкина на русско-украинском языке.
Это было первое академическое издание Института русско-украинского языка в Объединенном Майорате – внушительный том с иллюстрациями. Кот там назывался «кит», а на дубе был «ланцюг». Книгу решили подарить крестьянам тоже единогласно.
Без возражений прошли украинские классики: Шевченко, Украинка, Франко и иже с ними. Между Ивановыми и Рудаки даже возник спор по поводу того, чьи книги отдавать, – и те, и другие от классиков были не прочь избавиться. Порешили, что возьмут половину у тех и половину у других.
Добавили немного просветительской литературы – энциклопедию садовода и огородника, на случай если туземцы подзабыли искусство земледелия, и начальный курс английского языка для местных детей. Рудаки попытался сбыть учебник языка суахили, утверждая, что этот язык ничем не хуже английского и расширяет возможности контактов, но его попытка провалилась, а Иванов даже сказал, что этот учебник и для перегонки не годится, так как может придать напитку нежелательный и вредный для северного организма экзотический привкус.
На этом тема была исчерпана, и компания стала расходиться – участникам экспедиции на следующий день надо было очень рано вставать.
Назавтра, заехав предварительно за Штельвельдом и Ивановым, Переливцев подъехал к дому Рудаки, чтобы забрать приготовленные книги, и тут участников экспедиции ожидал сюрприз. Рудаки вынесли книги к машине, и вместе с ними появился пинчер Анатолий Александрович, а чуть позже спустился к машине Урия, который накануне у них заночевал.
И Анатолий Александрович, и Урия стали просить, чтобы их взяли в экспедицию.
– Еще не известно, встретите ли вы там людей – что происходит за пределами города, мы вообще почти не знаем, а вот собак вы там встретите обязательно и без меня договориться с ними не сумеете. «Господа дикие собаки» – народ невоспитанный и агрессивный, – представил свои аргументы Анатолий Александрович, а Урия просто сказал, что подыхает от скуки и готов спать на мешках, а уж таскать мешки готов хоть целые дни.
Рудаки не хотели отпускать пинчера, но ему удалось убедить и их, и участников экспедиции, и вскоре он уже сидел на переднем сиденье рядом с Штельвельдом, а около него Ива положила узелок с его миской и пакет с едой для собак. Урию долго не соглашались брать и взяли только после того, как он пригрозил начать пить «по-черному» и умереть под забором.
– Ладно, пусть едет, – наконец согласился Иванов, возражавший больше других, – не будем брать грех на душу.
– Но учти, – сказал он Урии, – в экспедиции почти сухой закон.
– Не страшно, – бодро ответил Урия, – я сейчас пью мало, и у меня с собой есть.
Он встряхнул своим рюкзаком, и там недвусмысленно забулькало. Иванов только усмехнулся.
Из-за всех этих разговоров и сборов выехали поздно, но дорога была хорошая и где-то через полтора условных часа они уже выехали за город. Людей в городе было мало, изредка еще можно было увидеть прохожего и на окраинах, но за городом уже царило полное безлюдье.
Когда они ехали по окраинам, впервые продемонстрировал свои способности Анатолий Александрович. Из ворот какого-то окруженного забором склада или гаража выскочила и помчалась с громким лаем за машиной стая собак. Анатолий Александрович попросил опустить стекло и коротко тявкнул. Свора немедленно замолчала – собаки уселись на дороге и недоуменно поглядывали то на машину, то друг на друга.
– Что вы им сказали? – спросил Штельвельд Анатолия Александровича.
– Ничего, – ответил тот, – просто я жестом убедил их, что мы едем по своим делам и не представляем для них угрозы, – и добавил: – Но это еще городские, достаточно цивилизованные собаки – дальше будет сложнее.
Поехали дальше. Чем более они удалялись от города, тем хуже становилась дорога. Когда-то это было вполне приличное шоссе, ведущее на юг. Всегда на нем, как помнили путешественники, было оживленное движение. Но это было до катастрофы. Сейчас «землетрусы» и полное отсутствие какого-либо ухода превратили шоссе почти в проселок. Из-за трещин и провалов Переливцеву часто приходилось съезжать на обочину, а один раз они едва вытащили общими усилиями застрявшую в грязи машину. Однако, как утверждал Штельвельд – правда, без особой уверенности в голосе, – до цели путешествия было уже недалеко.
– Вот, кажется, за тем леском надо свернуть налево – там еще водонапорная башня должна быть и мостик такой, – направлял он движение экспедиции, – до темноты будем на месте, у Юхима и заночуем. Так участники экспедиции впервые услышали имя крестьянского просветителя.
Вскоре показалась и упомянутая водонапорная башня, напоминавшая своей опасной кривизной Пизанскую, а вот мостика как раз и не оказалось – речка была, довольно широкая, быстрая и мутная, а от мостика не осталось никаких видимых следов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32