«Куда же наши все подевались? – подумал Иванов. – Наверное, испугались за англичанина и спрятались где-нибудь в лесу. Ну уж я-то прятаться не буду, – решил он, – надо попробовать поговорить с этими людьми, спросить, куда их ведут. И с бабами тоже не мешает контакт наладить. Тоже мне Гаммельнские крысоловы. Мы им не дети. Жаль Корнет убежал. Вдвоем веселее было бы, да и Урия не помешал бы, с его бандитскими замашками».
Колонна приближалась, Иванов стал на обочине дороги и закурил.
Ни флейтистка, ни шедшие за ней барабанщицы не обратили на него никакого внимания – оглушительно визжала флейта, глухо стучали барабаны, отбивая ритм, но люди, которые проходили мимо Иванова, шли нестройно, не в ногу, натыкаясь друг на друга, и смотрели прямо перед собой, тоже не обращая на него никакого внимания. Как он и думал, были это не бродяги, а самые обычные горожане – лица некоторых даже показались ему знакомыми.
– Эй! – крикнул Иванов, перекрывая визг флейты. – Куда это вы? Куда вас ведут?
Ему никто не ответил, только одна из Аборигенок-конвоиров посмотрела на него, как ему показалось, насмешливо. Иванов разозлился и опять крикнул:
– Эй, люди, ответьте! Куда вас?
Ему опять никто не ответил и он собрался было схватить первого попавшегося за руку и выдернуть из строя, но тут в хвосте колонны вдруг увидел всю свою компанию. Первым, часто спотыкаясь и хватаясь за идущего впереди, шел Урия, за ним ковылял англичанин, а чуть дальше шли рядом Штельвельд и Ира.
– Загребли, – ахнул Иванов, – наших загребли! Вот тебе и Аборигены, безвредные, виртуальные, никому не мешают. Загребли как миленьких и тащат. Куда? Зачем? Выручать надо!
Он побежал вниз по склону навстречу колонне, на бегу оттолкнул Аборигенку – та еле удержалась на ногах и взглянула на него изумленно – и, подбежав к Штельвельдам, схватил Вольфа за руку и потянул из строя.
«Похоже на парикмахерскую, – думал Иванов, сидя в кресле, – или на кабинет зубного врача. Нет, скорее все же на парикмахерскую – кресло обшарпанное, зеркала всюду, перед зеркалом вон машинка лежит и бритва. Но как я здесь оказался? Я же в парикмахерскую давно не хожу, да и парикмахерских, наверное, уже не осталось».
Он попытался встать, но что-то мешало. Он внимательно осмотрел себя.
«Нет, не привязан, ремней никаких нет. Отчего же я не могу встать?».
Он опять дернулся, но тут голос сзади произнес:
– Не уходите, пожалуйста. Посмотрите в зеркало – вы должны выбрать себе новое лицо.
Иванов непроизвольно взглянул в зеркало – оттуда ему улыбался повязанный под горло простыней какой-то конфетный красавчик.
– Как вам это? – спросил голос. Голос был мужской, приятного тембра, мужественный такой баритон.
– Какое лицо? – сказал Иванов. – Зачем мне новое лицо? Кто вы? Зачем я здесь?
– Посмотрите, пожалуйста, теперь на это, – продолжал голос. – Может быть, это вам подойдет?
На этот раз из зеркала смотрел на Иванова ковбой с рекламы сигарет «Мальборо», только без шляпы и без сигареты. Иванов разозлился.
– Что за шутки! – крикнул он и дернулся, пытаясь выбраться из кресла.
– Воля ваша, – вздохнул голос.
Иванов сидел на краю забитого опавшими листьями фонтана в своем дворе. Рядом стояла вся компания, включая недавно обретенного англичанина. Вид у них был растрепанный, но решительный. Во двор, ритуально споткнувшись о перекладину ворот, вошел Рудаки.
– Здоровеньки булы, кто по русско-украинскому разумеет! – приветствовал всех Рудаки, доковылял до фонтана, сел и стал растирать ушибленную о ворота ногу.
– Когда ты эту железяку уберешь? – спросил он Иванова.
Иванов не ответил, а Урия длинно и витиевато выругался. Ира встала и отвернулась, а Штельвельд сказал Урии:
– Перестань матюгаться, сколько можно…
– Пардон, – сказал Урия и закурил. Закурил и Иванов.
– А чего это у вас такой набожный вид, или случилось что? – спросил Рудаки.
– Или, – ответил Иванов, а Урия сказал:
– Будет набожный – меня вон Аборигенки раздеть хотели, – и опять выругался.
– Прошу вас, Юра, – попросила Ира Штельвельд.
– Пардон, – сказал Урия, – пардон, мадам, – нервы.
– Так что случилось-то? – спросил Рудаки.
– Меня Аборигенки загребли, – сказал Иванов, – новое лицо предлагали выбрать, лицо мое, видите ли им не нравится.
Видно было, что он расстроен.
– Странно, – сказал Рудаки, – такой красавец, как вы, сэр… было бы понятно, если бы им моя морда не понравилась, а меня они только в Стамбул отправили на машине времени, так сказать.
– Так ты тоже у них побывал, – заинтересовался Урия, – и что же, они тебя тоже с озера прямо сюда перенесли, как нас?
– Да нет, – ответил Рудаки, – я пешком шел сначала, а потом знакомый на джипе подвез, – и, помолчав, добавил, – хорошо хоть из Стамбула вернули.
– А мне костюмы разные примерить предлагали, комбинезоны разные, – сказал Урия и выругался шепотом, покосившись на Иру.
Рудаки почесал лысину, закурил и спросил у Иры:
– А вы, Ирочка, тоже в аборигенском плену побывали?
– Прямо, в плену, – ответила Ира Штельвельд, – они мне разные планеты показывали, звезды всякие… интересно, прямо, как в кино.
– Один я ничего не помню, как говорится, очнулся – гипс, – заявил Штельвельд как-то слишком бодро.
– Небось скрываешь свои виртуальные дела с бабами аборигенскими? – мрачно заметил Иванов.
– Какие дела? Говорю, не помню ничего, – опять как-то слишком поспешно ответил Штельвельд, покосившись на Иру.
Все замолчали, а Рудаки спросил шепотом Урию:
– Слушай, а кто этот оборванец? Он что, с вами?
– Этот? – сказал Урия. – Это Атлей, англичанин, спрятаться у нас от Аборигенок хотел, но они его тоже загребли, как и нас… суки фашистские.
– Англичанин, – заинтересовался Рудаки, подошел к оборванцу и сказал, протянув руку:
– So, you are British, the name is Rudaki, nice to meet you. И они быстро заговорили по-английски.
– Ну что ж, – сказал Иванов, помолчав, – пошли в подвал – Аборигены Аборигенами, а матч состоится при любой погоде.
Все двинулись к подвалу, и как раз в этот момент открылась дверь и на пороге появилась сначала Ива Рудаки, а потом и Маина Иванова.
– Ты спальник не забыл, Аврам? – спросила Ива Рудаки.
– Вова, – выглядывая из-за ее плеча, сказала Маина Иванова, – в кухне лампочка перегорела, Вова.
9. Подвал
– Мы в подвале побывали – там котельная в подвале, – сказал Рудаки, спускаясь по крутым ступеням.
– Вот котельной как раз, к сожалению, и нет, – откликнулся Иванов, который спускался за ним. – Была бы – было бы где мистера Этли отмыть, а так холодной водой придется у нас дома.
– Может быть, горячая еще есть, – предположила Маина Иванова. – Вчера была горячая – мы с Ивкой на славу попарились.
Они уже спустились в подвал и ожидали пока спустятся остальные. Ступеньки были крутые, свет с улицы едва освещал их, и было слышно, как ругался споткнувшийся Урия и давал по-английски пояснения Этли по поводу того, зачем они спускаются в cellar и что их там ждет. Исходя из того, что слышал Рудаки, ничего хорошего англичанина в подвале не ожидало: крысы и агрессивные Аборигены.
– Не пугай британца, – сказал Рудаки Урии, когда Урия с англичанином наконец спустились, – ему и так сегодня досталось, судя по тому, что он мне сейчас рассказал.
– Да шучу я, шучу, – ответил Урия и успокоил англичанина. – Just joking.
Англичанин неуверенно улыбнулся.
Последними спустились Штельвельды и Ива Рудаки.
– Ну как, Аврам, – спросила она, – встретил своего капитана Нему, или он предпочел на «Наутилусе» остаться?
– Чего ты сразу? Не пришел Нема, не смог, наверное. Ждали его всю ночь. Аборигены кругом, ночь – жуть такая, – обиделся Рудаки. – А ты сразу: встретил, не встретил? Познакомься лучше. Это Ричард Этли, англичанин, Аборигенки его чуть не загребли, как, впрочем, и нас всех тоже. – Рудаки тронул Этли за рукав: – Mr. Atley, meet my wife and Mrs. Ivanova here.
– Атлей, – Этли протянул руку Иве. – Атлей. Мераба.
– Здравствуйте, мистер Этли. – Ива пожала протянутую руку и спросила у Рудаки. – А что значит «атлей мераба»? Это ж не по-английски.
– Звали его так тут «Атлей» – фамилию Этли по буквам в паспорте прочитали, – ответил ей Рудаки. – А «мераба» – это «здравствуйте» по-татарски, у татар он жил два года. И вообще, оставь его в покое – ему досталось сегодня. Поставьте лучше чай.
– Relax, Mr. Atley, tea's coming, – сказал он Этли, который уже здоровался с Ивановой:
– Атлей. Мераба.
– Как там? Мераба? Мераба, мераба, – ответила ему Иванова и потребовала отчет об экспедиции: – Ну давайте, рассказывайте, что там у вас произошло. Где капитан Нема?
– Остался на «Наутилусе», – не успокаивалась Ива Рудаки. – Все ясно, Маина, они просто решили пикник себе устроить на природе без нас. Ира правильно сделала, что Корнета одного не отпустила, надо было и мне пойти.
– Ага! Только тебя там не хватало, – усмехнулся Рудаки, – радуйся, что я вернулся, Пенелопа. И не один, между прочим, у тебя теперь два мужа – один виртуальный и один не очень.
– Мне и одного более чем достаточно, – заявила Ива Рудаки, но потом все же поинтересовалась: – Так что это за второй муж у меня?
– Да Абориген у нас дома поселился, точная моя копия, – и Рудаки принялся рассказывать про свою встречу с двойником: как тот сидел в его любимом кресле, в его «празднично-похоронном» костюме с итальянским галстуком, как выгонял он его с помощью Кислякова.
Слушали его молча, усевшись где попало, но без особого интереса – с каждым что-то подобное, связанное с Аборигенами или Аборигенками, в это утро тоже случилось и каждый думал о своем.
– А дверь ты на два замка закрыл? – спросила Ива Рудаки, как только ее муж закончил свой рассказ.
– Конечно, на два, а то как же, – обиделся Рудаки, – зачем же тогда я крутился там около так долго и Кислякова мобилизовал?
– Мало ли… – не унималась Ива, – а спирт мой вы весь выпили?
– Наверное, весь, но я не пил, – ответил Рудаки и пожалел, что про спирт рассказал.
Его решил поддержать Урия:
– Все знают, что Аврам без тебя не пьет, Ива, а пьет, так сказать, исключительно под наблюдением врача, – и добавил, вопросительно посмотрев на Штельвельда, – а вот я бы выпил – сами понимаете, какие стрессы: хватают, раздевают, примеряют халаты какие-то… хорошо, что жив остался.
Штельвельд выразительно встряхнул свою пустую флягу:
– Теперь вся надежда на хозяина этого уютного и гостеприимного дома, – он широким жестом охватил подвал и указал на Иванова, который уселся на шаткую, грубо сколоченную скамью у стены, покрытой сплетением толстых, по-видимому, канализационных, труб, – все мы отдаем должное его изысканному вкусу: какая мебель, какой рисунок обоев! Выбор напитков, безусловно, соответствующий.
В этот момент трубы за спиной Иванова заревели, забулькали, забормотали.
– Застолье будет сопровождать оркестр, – усмехнулся Иванов. – Сантехническая симфония, адажио. Ладно, Юра, давай выпьем, я тоже, пожалуй, с тобой выпью: у меня тоже стрессы – морду мне меняли, видите ли… Кто-нибудь присоединяется?
На предложение Иванова никто не откликнулся, хотя Урия тут же стал горячо агитировать всех присоединиться, причем Этли он пригласил на «five-o-clock drink», заявив, что это истинно русская традиция пить водку каждый день в пять часов пополудни. Этли вежливо отказался. Отказался и помрачневший после своего рассказа Рудаки, и Штельвельд отказался и сказал, что выйдет на улицу проветриться и посмотреть, не идет ли кто из компании, а уж потом со всеми и выпьет.
Иванов с Урией удалились в дальний угол подвала к импровизированному шкафу для продуктов, сколоченному из ящиков, и звякали там стеклом. Дамы начали разливать поспевший чай и угощать Этли, а Рудаки, получив свою кружку с горячим чаем, сел на место Иванова, прислонился к на время замолкшим трубам и стал лениво вспоминать случившееся в этот день, в который раз пытаясь понять, кто и зачем устраивает все эти зловещие события, похожие на скверные проказы злого мальчика.
Никакого объяснения не приходило в голову, просто тошно становилось на душе и жалко было себя и других оставшихся в городе.
«А хороший был город, – думал он, – только все время ему не везло: то Чернобыль, то вдруг в другой стране очутился, а раньше немцы, революция, Петлюра, а теперь вот это».
Он попытался вспомнить, как выглядел город до катастрофы, но ничего не смог вспомнить, вместо этого в памяти возникали картины безлюдных улиц с разрушенными и обгоревшими домами – город периода конца света, жуткий и по своему красивый в свете четырех солнц, не дававших тени.
Вспомнилась Красноармейская, по которой он шел вчера вечером, широченная, прямая и совершенно пустая – ни людей, ни машин, – она круто спускалась с холма, и холодным отсветом поблескивали в лучах заходящего последнего солнца ее выложенные полированной плиткой просторные тротуары. Потом вспомнилось почему-то, как смотрел он на город с высоты – вскоре после катастрофы один приятель, военный летчик, взял его с собой покатать на вертолете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32