Посредственность лежит полностью за пределами поля совершенно произвольных социальных разграничении.
«Мне это понятно. Вы сказали также, если только я правильно запомнил, что лишь истинно религиозный человек является настоящим революционером и что такого человека нельзя считать посредственным. Я говорю о посредственности ума, а не о посредственности в смысле низко оплачиваемой работы или невысокого общественного положения. Люди, находящиеся на самых высоких и наиболее влиятельных постах, так же, как и те, кто работает в исключительно интересных областях, могут, тем не менее, быть посредственными. Я не занимаю высокого поста, и моя работа не относится к числу особо интересных, но я сознаю, каково состояние моего ума. Это чисто поверхностный ум. Хотя я изучал западную и восточную философию, а также интересуюсь многим другим, мой ум остается самым обыкновенным. У него есть некоторые способности к последовательному мышлению, но, тем не менее, это посредственный и не творческий ум».
В чем же тогда ваша проблема, сэр?
«Прежде всего, мне по-настоящему очень стыдно находиться в таком состоянии, в каком я нахожусь, — стыдно за свою крайнюю тупость; я говорю это без тени сожаления о себе. Глубоко внутри я чувствую, что, несмотря на всю свою ученость, я — человек не творческий, в самом глубоком смысле этого слова. Должна быть возможность иметь этот дух творчества, о котором вы говорили на днях; но как к этому приступить? Может быть, этот вопрос слишком прямолинеен?»
— Давайте подойдем к проблеме совсем просто. Что делает посредственным наш ум-сердце? У вас могут быть энциклопедические знания, большие способности и так далее; но оставим в стороне все эти поверхностные приобретения и способности и зададим вопрос: что же делает ум так непостижимо тупым? Может ли вообще наш ум, когда бы то ни было, быть чем-то иным по сравнению с тем, чем он был всегда?
«Я начинаю понимать, что ум, каким бы он ни был одаренным, способным, может также быть тупым. Его нельзя превратить во что-то иное, ибо он всегда будет оставаться тем, что он есть. Он может быть весьма способным к рассуждениям, к фантазированию и составлению проектов, к вычислениям; но сколь бы ни было широко поле его деятельности, он всегда остается в пределах этого поля. Я уловил смысл вашего вопроса. Вы спрашиваете, может ли ум, который способен проявлять такие удивительные свойства, выйти за пределы самого себя, опираясь на собственную волю и упорство».
— Вот один из вопросов, возникающих в процессе нашего об суждения. Если несмотря на остроту, схватывание и способности, ум остается посредственным, может ли он, опираясь на свою волю, выйти когда-либо за пределы самого себя? Если вы только осуждаете посредственность со всеми ее чудачествами, то это никак не меняет самого факта. Но когда прекращается осуждение и все то, что из него вытекает, не появляется ли тогда возможность установить, что же именно вызывает состояние посредственности? Мы понимаем теперь значение этого слова, будем его придерживаться. Не является ли одним из факторов, обусловливающих посредственность, стремление достичь, получить результат, иметь успех? Когда мы стремимся овладеть творческим состоянием, не обнаруживаем ли мы снова поверхностный подход? Я есть это , а я хочу изменить его в то , поэтому задаю вопрос, как это сделать. Но если творческое состояние есть то, к чему вы стремитесь, результат, которого необходимо достичь, тогда ум низвел это состояние до уровня собственной обусловленности. Вот этот процесс ума мы должны понять, а не стараться превратить посредственность во что-то иное.
«Вы думаете, что любое усилие со стороны ума изменить то, что он есть, лишь ведет к продлению его самого, хотя бы и в другой форме, и что поэтому вообще не происходит никакого изменения?»
— Да, это так, не правда ли? Ум создал свое настоящее состояние путем собственных усилий, желаний и страхов, путем своих надежд, радостей и страданий. Любая попытка с его стороны изменить это состояние есть действие в том же самом направлении. Ограниченный ум, который стремится не быть ограниченным, остается, тем не менее, ограниченным. Наша проблема — это прекращение всяких усилий со стороны ума быть чем-то, в каком бы направлении ни шли эти усилия.
«Несомненно. Но не ведет ли это к отрицанию, к состоянию пустых, бессодержательных мыслей?»
— Если просто слушать слова, без того чтобы улавливать их значение, без того чтобы экспериментировать и переживать, то выводы не имеют никакой ценности.
«Значит, не следует стремиться к творческому состоянию. Оно не является предметом изучения, практики, его нельзя вызвать каким-либо действием, к нему не может быть применена никакая форма принуждения. Я понимаю истинность этого. Если только можно, я буду думать вслух и постараюсь постепенно, вместе с вами, осознать это. Мой ум, который устыдился своей посредственности, теперь сознает значение осуждения. Эта позиция осуждения вызвана желанием измениться; но само желание измениться является следствием ограниченности, так что ум все еще остается таким же, каким он был, и никакой перемены не произошло. До сих пор я все понял».
— Каково состояние ума, когда он не пытается изменить себя, стать чем-то?
«Тогда он принимает то, что он есть».
— Принятие подразумевает наличие какой-то сущности, которая принимает, не так ли? Но не является ли принятие тоже известной формой усилия, направленного к тому, чтобы приобрести и получить дальнейший опыт? Так конфликт двойственности продолжается, и перед нами снова все та же проблема, ибо именно конфликт рождает посредственность ума и сердца. Свобода от посредственности есть такое состояние, которое возникает, когда всякий конфликт прекратился; но принятие — это просто уступка. Может быть, для вас слово «принятие» («acceptance») имеет другое значение?
«Я могу понять, что подразумевает слово «принятие», после того как вы дали мне проникнуть в его значение. Но каково состояние ума, который больше уже не принимает и не осуждает?»
— Почему вы спрашиваете об этом, сэр? Ведь это как раз то, что надо открывать, а не просто объяснять.
«Я не ищу объяснений и не стремлюсь к спекулятивным рассуждениям; но мне хотелось бы знать, возможно ли, чтобы ум оставался тихим, без всякого движения, и даже не сознавал собственной тишины?»
— Сознавать это — значит питать конфликт двойственности, не так ли?
ПОЗИТИВНОЕ И НЕГАТИВНОЕ УЧЕНИЕ
Тропа была неровной и пыльной, она вела вниз, к небольшому городу. Редкие деревья были еще рассыпаны по склону холма, но большая их часть была вырублена на дрова, и надо было подниматься довольно высоко, чтобы найти густую тень. Там, наверху, деревья не были искалечены людьми; они вырастали в полную высоту, с толстыми ветвями и нормальной листвой. Люди обычно срубали ветви, чтобы дать козам объесть с них листья, а потом превращали их в дрова. В нижней части склона лес сильно поредел, и людям надо было теперь подниматься выше, карабкаясь и неся разрушение. Дожди были не так обильны, как обычно; население возрастало, и людям надо было жить. Был голод, и люди относились к жизни так же безразлично, как и к смерти. Диких животных в окрестности не было, они ушли выше. В кустах оставались еще случайные птицы, но и у них был истощенный вид, а у некоторых — поломанные перья. Хрипло ворчала черно-белая сойка, перелетая с ветки на ветку одинокого дерева.
Становилось тепло; к полудню станет совсем жарко. В этих местах уже много лет было мало дождей. Земля высохла и растрескалась, а немногие деревья покрылись коричневой пылью, не было даже утренней росы. Солнце безжалостно жгло день за днем, месяц за месяцем, сезон дождей был под сомнением, и до него оставалось еще много времени. Несколько коз взбиралось на гору, за ними присматривал мальчик. Он удивился при виде путника, но не улыбнулся и угрюмо шел за козами. Это было уединенное место, здесь пребывала тишина приближающегося зноя.
Две женщины спускались по тропе с грузом сухих веток на головах. Одна была пожилая, другая совсем молодая. Их ноша казалась довольно тяжелой, это были длинные связки сухих веток, перевязанные зеленой виноградной лозой. Женщины подкладывали под свой груз куски свернутой ткани и уравновешивали его на голове, слегка придерживая одной рукой. Свободно покачиваясь, легкой, бегущей походкой они спускались с холма. Ноги не были обуты, хотя дорога была каменистая; казалось, ноги сами находили место, куда ступить; женщины ни разу не глянули вниз — они держали голову прямо, глаза были налиты кровью и смотрели вдаль. Обе были очень худы; на теле выступали ребра. Волосы пожилой женщины были спутаны и грязны, а у молодой они, вероятно, были причесаны и смазаны, потому что выбивались чистые, блестящие пряди; но и она была обессилена и выглядела измученной. Должно быть, совсем недавно она еще играла и пела песни с другими детьми, но это уже прошло. Теперь сбор сухих веток на этих холмах — вот ее жизнь, и так до самой смерти, с передышками время от времени, связанными с рождением детей.
Вниз по тропе мы шли все вместе. Небольшой провинциальный город находился в нескольких милях отсюда; там они за гроши продадут свой груз, а завтра начнется то же самое. Изредка они переговаривались, а потом долгое время шли молча. Вдруг младшая сказала своей матери, что она голодна, и мать ответила, что они родились голодными, живут в голоде и умрут голодными, такова их доля. Это была констатация факта; в ее голосе не было ни укора, ни гнева, ни надежды. Мы продолжали спускаться по каменистой тропе. Не было наблюдающего, который бы слушал, испытывал сострадание, идя за ними. Исполненный любви и сострадания, он не был частью их, он был ими; он исчез, а они были. Они не были посторонними, чужими людьми, которых он встретил на холме, они были им; руки, которые поддерживали вязанки хвороста, были его руками; а пот, изнеможение, запах, голод — были не их, чтобы можно было их разделить и ими печалиться. Время и расстояние исчезли. Не было мыслей в наших головах, слишком усталых, чтобы думать; а если мы думали, то мысль была — продать дрова, поесть, отдохнуть и начинать снова. Только бы ноги не сбивать на каменистой тропе, и не жгло бы так солнце. Нас было только двое, спускавшихся по знакомому холму, мимо родника, где мы, как обычно, пьем, и дальше, через сухое русло запомнившегося ручья.
«Я прочел некоторые из ваших бесед и присутствовал на них, — сказал он, — и по моему мнению, то, о чем вы говорите, является слишком негативным; вы не даете ни указаний, ни позитивных установок для жизни. Этот восточный подход к проблемам в высшей степени разрушителей; посмотрите, куда он привел Восток. Ваш негативный подход, а в особенности настойчивые утверждения о необходимости освобождения от всех мыслей, совсем не подходит для нас, жителей Запада, ибо мы деятельны и предприимчивы по своему темпераменту и в силу необходимости. То, чему вы учите, полностью противоречит нашему образу жизни».
— Позвольте обратить ваше внимание на то, что деление людей на западных и восточных является чисто географическим и произвольным, не так ли? Оно не имеет глубокого значения. Живем ли мы на Востоке или на Западе, имеем ли мы коричневую, черную, белую или желтую кожу, но все мы человеческие существа, которые страдают, надеются, испытывают страх, верят; радости и страдания существуют и здесь, и там. Мысль нельзя делить на западную и восточную, однако многие делают это, исходя из принятых условностей. Любовь не зависит от географических условий, она не считается священной на каком-либо одном континенте и не отвергается на другом. Разделение людей диктуется целями экономики и эксплуатации. Это не означает, что они не различаются по темпераменту и прочее; есть сходные черты, есть и различия. Все это вполне очевидно и в психологическом отношении бесспорно, не правда ли?
«Для вас это, может быть, и так, но наша культура, наш образ жизни полностью отличаются от восточного. Наше научное знание, медленно развиваясь со времен античной Греции, сейчас поистине необъятно. Восток и Запад развиваются по двум различным направлениям».
— Видя различия, мы должны в то же время осознавать и черты сходства. Внешнее выражение может отличаться и отличается, но, оставляя в стороне внешние формы и проявления, можно видеть, что стремления людей, их побуждения, желания и страхи — одни и те же. Не будем обманываться словами. И здесь, и там люди хотят мира и благополучия, они хотят найти нечто большее, чем материальное счастье. Цивилизации могут варьироваться в зависимости от климата, окружающей среды, пищи и т.д., но культура в основе своей во всем мире одна и та же: ее нормы — быть сострадательным, избегать зла, быть великодушным, прощать и прочее. Без этой фундаментальной культуры любая цивилизация, все равно — здесь или там, распадается или будет уничтожена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
«Мне это понятно. Вы сказали также, если только я правильно запомнил, что лишь истинно религиозный человек является настоящим революционером и что такого человека нельзя считать посредственным. Я говорю о посредственности ума, а не о посредственности в смысле низко оплачиваемой работы или невысокого общественного положения. Люди, находящиеся на самых высоких и наиболее влиятельных постах, так же, как и те, кто работает в исключительно интересных областях, могут, тем не менее, быть посредственными. Я не занимаю высокого поста, и моя работа не относится к числу особо интересных, но я сознаю, каково состояние моего ума. Это чисто поверхностный ум. Хотя я изучал западную и восточную философию, а также интересуюсь многим другим, мой ум остается самым обыкновенным. У него есть некоторые способности к последовательному мышлению, но, тем не менее, это посредственный и не творческий ум».
В чем же тогда ваша проблема, сэр?
«Прежде всего, мне по-настоящему очень стыдно находиться в таком состоянии, в каком я нахожусь, — стыдно за свою крайнюю тупость; я говорю это без тени сожаления о себе. Глубоко внутри я чувствую, что, несмотря на всю свою ученость, я — человек не творческий, в самом глубоком смысле этого слова. Должна быть возможность иметь этот дух творчества, о котором вы говорили на днях; но как к этому приступить? Может быть, этот вопрос слишком прямолинеен?»
— Давайте подойдем к проблеме совсем просто. Что делает посредственным наш ум-сердце? У вас могут быть энциклопедические знания, большие способности и так далее; но оставим в стороне все эти поверхностные приобретения и способности и зададим вопрос: что же делает ум так непостижимо тупым? Может ли вообще наш ум, когда бы то ни было, быть чем-то иным по сравнению с тем, чем он был всегда?
«Я начинаю понимать, что ум, каким бы он ни был одаренным, способным, может также быть тупым. Его нельзя превратить во что-то иное, ибо он всегда будет оставаться тем, что он есть. Он может быть весьма способным к рассуждениям, к фантазированию и составлению проектов, к вычислениям; но сколь бы ни было широко поле его деятельности, он всегда остается в пределах этого поля. Я уловил смысл вашего вопроса. Вы спрашиваете, может ли ум, который способен проявлять такие удивительные свойства, выйти за пределы самого себя, опираясь на собственную волю и упорство».
— Вот один из вопросов, возникающих в процессе нашего об суждения. Если несмотря на остроту, схватывание и способности, ум остается посредственным, может ли он, опираясь на свою волю, выйти когда-либо за пределы самого себя? Если вы только осуждаете посредственность со всеми ее чудачествами, то это никак не меняет самого факта. Но когда прекращается осуждение и все то, что из него вытекает, не появляется ли тогда возможность установить, что же именно вызывает состояние посредственности? Мы понимаем теперь значение этого слова, будем его придерживаться. Не является ли одним из факторов, обусловливающих посредственность, стремление достичь, получить результат, иметь успех? Когда мы стремимся овладеть творческим состоянием, не обнаруживаем ли мы снова поверхностный подход? Я есть это , а я хочу изменить его в то , поэтому задаю вопрос, как это сделать. Но если творческое состояние есть то, к чему вы стремитесь, результат, которого необходимо достичь, тогда ум низвел это состояние до уровня собственной обусловленности. Вот этот процесс ума мы должны понять, а не стараться превратить посредственность во что-то иное.
«Вы думаете, что любое усилие со стороны ума изменить то, что он есть, лишь ведет к продлению его самого, хотя бы и в другой форме, и что поэтому вообще не происходит никакого изменения?»
— Да, это так, не правда ли? Ум создал свое настоящее состояние путем собственных усилий, желаний и страхов, путем своих надежд, радостей и страданий. Любая попытка с его стороны изменить это состояние есть действие в том же самом направлении. Ограниченный ум, который стремится не быть ограниченным, остается, тем не менее, ограниченным. Наша проблема — это прекращение всяких усилий со стороны ума быть чем-то, в каком бы направлении ни шли эти усилия.
«Несомненно. Но не ведет ли это к отрицанию, к состоянию пустых, бессодержательных мыслей?»
— Если просто слушать слова, без того чтобы улавливать их значение, без того чтобы экспериментировать и переживать, то выводы не имеют никакой ценности.
«Значит, не следует стремиться к творческому состоянию. Оно не является предметом изучения, практики, его нельзя вызвать каким-либо действием, к нему не может быть применена никакая форма принуждения. Я понимаю истинность этого. Если только можно, я буду думать вслух и постараюсь постепенно, вместе с вами, осознать это. Мой ум, который устыдился своей посредственности, теперь сознает значение осуждения. Эта позиция осуждения вызвана желанием измениться; но само желание измениться является следствием ограниченности, так что ум все еще остается таким же, каким он был, и никакой перемены не произошло. До сих пор я все понял».
— Каково состояние ума, когда он не пытается изменить себя, стать чем-то?
«Тогда он принимает то, что он есть».
— Принятие подразумевает наличие какой-то сущности, которая принимает, не так ли? Но не является ли принятие тоже известной формой усилия, направленного к тому, чтобы приобрести и получить дальнейший опыт? Так конфликт двойственности продолжается, и перед нами снова все та же проблема, ибо именно конфликт рождает посредственность ума и сердца. Свобода от посредственности есть такое состояние, которое возникает, когда всякий конфликт прекратился; но принятие — это просто уступка. Может быть, для вас слово «принятие» («acceptance») имеет другое значение?
«Я могу понять, что подразумевает слово «принятие», после того как вы дали мне проникнуть в его значение. Но каково состояние ума, который больше уже не принимает и не осуждает?»
— Почему вы спрашиваете об этом, сэр? Ведь это как раз то, что надо открывать, а не просто объяснять.
«Я не ищу объяснений и не стремлюсь к спекулятивным рассуждениям; но мне хотелось бы знать, возможно ли, чтобы ум оставался тихим, без всякого движения, и даже не сознавал собственной тишины?»
— Сознавать это — значит питать конфликт двойственности, не так ли?
ПОЗИТИВНОЕ И НЕГАТИВНОЕ УЧЕНИЕ
Тропа была неровной и пыльной, она вела вниз, к небольшому городу. Редкие деревья были еще рассыпаны по склону холма, но большая их часть была вырублена на дрова, и надо было подниматься довольно высоко, чтобы найти густую тень. Там, наверху, деревья не были искалечены людьми; они вырастали в полную высоту, с толстыми ветвями и нормальной листвой. Люди обычно срубали ветви, чтобы дать козам объесть с них листья, а потом превращали их в дрова. В нижней части склона лес сильно поредел, и людям надо было теперь подниматься выше, карабкаясь и неся разрушение. Дожди были не так обильны, как обычно; население возрастало, и людям надо было жить. Был голод, и люди относились к жизни так же безразлично, как и к смерти. Диких животных в окрестности не было, они ушли выше. В кустах оставались еще случайные птицы, но и у них был истощенный вид, а у некоторых — поломанные перья. Хрипло ворчала черно-белая сойка, перелетая с ветки на ветку одинокого дерева.
Становилось тепло; к полудню станет совсем жарко. В этих местах уже много лет было мало дождей. Земля высохла и растрескалась, а немногие деревья покрылись коричневой пылью, не было даже утренней росы. Солнце безжалостно жгло день за днем, месяц за месяцем, сезон дождей был под сомнением, и до него оставалось еще много времени. Несколько коз взбиралось на гору, за ними присматривал мальчик. Он удивился при виде путника, но не улыбнулся и угрюмо шел за козами. Это было уединенное место, здесь пребывала тишина приближающегося зноя.
Две женщины спускались по тропе с грузом сухих веток на головах. Одна была пожилая, другая совсем молодая. Их ноша казалась довольно тяжелой, это были длинные связки сухих веток, перевязанные зеленой виноградной лозой. Женщины подкладывали под свой груз куски свернутой ткани и уравновешивали его на голове, слегка придерживая одной рукой. Свободно покачиваясь, легкой, бегущей походкой они спускались с холма. Ноги не были обуты, хотя дорога была каменистая; казалось, ноги сами находили место, куда ступить; женщины ни разу не глянули вниз — они держали голову прямо, глаза были налиты кровью и смотрели вдаль. Обе были очень худы; на теле выступали ребра. Волосы пожилой женщины были спутаны и грязны, а у молодой они, вероятно, были причесаны и смазаны, потому что выбивались чистые, блестящие пряди; но и она была обессилена и выглядела измученной. Должно быть, совсем недавно она еще играла и пела песни с другими детьми, но это уже прошло. Теперь сбор сухих веток на этих холмах — вот ее жизнь, и так до самой смерти, с передышками время от времени, связанными с рождением детей.
Вниз по тропе мы шли все вместе. Небольшой провинциальный город находился в нескольких милях отсюда; там они за гроши продадут свой груз, а завтра начнется то же самое. Изредка они переговаривались, а потом долгое время шли молча. Вдруг младшая сказала своей матери, что она голодна, и мать ответила, что они родились голодными, живут в голоде и умрут голодными, такова их доля. Это была констатация факта; в ее голосе не было ни укора, ни гнева, ни надежды. Мы продолжали спускаться по каменистой тропе. Не было наблюдающего, который бы слушал, испытывал сострадание, идя за ними. Исполненный любви и сострадания, он не был частью их, он был ими; он исчез, а они были. Они не были посторонними, чужими людьми, которых он встретил на холме, они были им; руки, которые поддерживали вязанки хвороста, были его руками; а пот, изнеможение, запах, голод — были не их, чтобы можно было их разделить и ими печалиться. Время и расстояние исчезли. Не было мыслей в наших головах, слишком усталых, чтобы думать; а если мы думали, то мысль была — продать дрова, поесть, отдохнуть и начинать снова. Только бы ноги не сбивать на каменистой тропе, и не жгло бы так солнце. Нас было только двое, спускавшихся по знакомому холму, мимо родника, где мы, как обычно, пьем, и дальше, через сухое русло запомнившегося ручья.
«Я прочел некоторые из ваших бесед и присутствовал на них, — сказал он, — и по моему мнению, то, о чем вы говорите, является слишком негативным; вы не даете ни указаний, ни позитивных установок для жизни. Этот восточный подход к проблемам в высшей степени разрушителей; посмотрите, куда он привел Восток. Ваш негативный подход, а в особенности настойчивые утверждения о необходимости освобождения от всех мыслей, совсем не подходит для нас, жителей Запада, ибо мы деятельны и предприимчивы по своему темпераменту и в силу необходимости. То, чему вы учите, полностью противоречит нашему образу жизни».
— Позвольте обратить ваше внимание на то, что деление людей на западных и восточных является чисто географическим и произвольным, не так ли? Оно не имеет глубокого значения. Живем ли мы на Востоке или на Западе, имеем ли мы коричневую, черную, белую или желтую кожу, но все мы человеческие существа, которые страдают, надеются, испытывают страх, верят; радости и страдания существуют и здесь, и там. Мысль нельзя делить на западную и восточную, однако многие делают это, исходя из принятых условностей. Любовь не зависит от географических условий, она не считается священной на каком-либо одном континенте и не отвергается на другом. Разделение людей диктуется целями экономики и эксплуатации. Это не означает, что они не различаются по темпераменту и прочее; есть сходные черты, есть и различия. Все это вполне очевидно и в психологическом отношении бесспорно, не правда ли?
«Для вас это, может быть, и так, но наша культура, наш образ жизни полностью отличаются от восточного. Наше научное знание, медленно развиваясь со времен античной Греции, сейчас поистине необъятно. Восток и Запад развиваются по двум различным направлениям».
— Видя различия, мы должны в то же время осознавать и черты сходства. Внешнее выражение может отличаться и отличается, но, оставляя в стороне внешние формы и проявления, можно видеть, что стремления людей, их побуждения, желания и страхи — одни и те же. Не будем обманываться словами. И здесь, и там люди хотят мира и благополучия, они хотят найти нечто большее, чем материальное счастье. Цивилизации могут варьироваться в зависимости от климата, окружающей среды, пищи и т.д., но культура в основе своей во всем мире одна и та же: ее нормы — быть сострадательным, избегать зла, быть великодушным, прощать и прочее. Без этой фундаментальной культуры любая цивилизация, все равно — здесь или там, распадается или будет уничтожена.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89