Осознайте дым, тот дым, который есть ; не старайтесь разогнать дым, чтобы увидеть пламя.
«Возможно ли иметь это пламя, или оно существует только для немногих?»
— Существует ли оно для немногих или для многих, вопрос не в том, не правда ли? Если мы пойдем по этому пути, он приведет к неведению и иллюзии. Ваш вопрос касается пламени. Можете ли вы иметь это пламя, в котором нет дыма? Ищите, наблюдайте дым безмолвно и терпеливо. Вы не можете разогнать дым, так как сами вы и есть этот дым. Когда дым разойдется, появится пламя. Это пламя и есть то, что неисчерпаемо. Все, что имеет начало и конец, быстро исчерпывается, изнашивается. Когда сердце становится пустым, освобождаясь от предметов ума, а ум от мыслей, тогда появляется любовь. То, что есть пустота, и есть неисчерпаемое.
Борьба происходит не между пламенем и дымом, а между различными ответами внутри самого дыма. Пламя и дым никогда не могут находиться в конфликте друг с другом. Для того чтобы они находились в конфликте, между ними должны существовать какие-то отношения; но как возможно, чтобы между ними были отношения? Когда присутствует одно, тогда нет другого.
ЗАНЯТОСТЬ УМА
Узкая улица была переполнена людьми, машины ходили не слишком часто. Когда проезжал автобус или автомобиль, приходилось прижиматься к самому краю, почти к ограде дома. Вдоль улицы расположились несколько крохотных лавчонок и небольшой храм с открытым входом. Храм блистал необыкновенной чистотой, в нем находилось несколько местных прихожан. Сбоку одной из лавок, прямо на земле, сидел мальчик и делал гирлянды и букетики цветов; ему было лет двенадцать или четырнадцать. В маленьком кувшине с водой находились нитки, спереди на влажной тряпке лежали пучки жасмина, ноготки, несколько роз и другие цветы. Держа нитку в одной руке, мальчик подхватывал цветы другой, быстрым, ловким движением перевязывал их и составлял букет. Он почти не обращал внимания на то, что делали руки. Глаза его были устремлены на проходящих людей, они сияли улыбкой при встрече со знакомыми, потом снова возвращались к рукам и опять уходили в стороны. К нему подошел другой мальчик, они стали разговаривать и смеяться, но руки мальчика ни на минуту не оставляли работу. Вот уже образовалась целая кучка связанных букетов, но продавать их было еще немного рано. Мальчик прекратил работу, встал, отошел, но вскоре вернулся с другим мальчиком, еще меньше, чем он сам, возможно, это был его брат. Снова он принялся за свою радостную работу с той же легкостью и скоростью. Вскоре к нему стали подходить люди по одному и группами. Это, по-видимому, были его постоянные покупатели, они улыбались и обменивались с ним несколькими словами. Теперь мальчик более часа не трогался с места. Стоял запах цветов, и мы улыбнулись друг другу.
Дорога вела к тропинке, а тропинка — к дому. Как мы привязаны к прошлому! Но мы не только привязаны к прошлому, мы есть это прошлое. А какая сложная вещь – прошлое, эти слои неусвоенных воспоминаний, радостных и скорбных. Оно преследует нас днем и ночью, и весьма редко появляется щель, через которую пробивается ясный свет. Прошлое подобно тени, которая все делает тусклым и скучным; в этой тени настоящее утрачивает свою ясность, свежесть, завтрашний же день становится продолжением этой тени. Прошлое, настоящее и будущее связаны воедино длинной нитью памяти; весь пучок в целом — это память с ее слабым ароматом. Мысль движется через настоящее к будущему и обратно; подобно беспокойному животному, привязанному к столбу, она совершает движения внутри своего собственного круга, узкого или широкого, но она никогда не может освободиться от собственной тени. Это движение есть не что иное, как занятость ума прошлым, настоящим и будущим. Ум есть занятость. Если ум ничем не занят, он перестает существовать; именно занятость ума есть его существование. Будет ли он занят обидами или лестью, Богом или алкоголем, добродетелью или страстью, работой или выявлением самого себя, накапливанием или раздачей, — все это одно и то же; это — та же занятость ума, тревожного, беспокойного. Но любое состояние занятости, занят ли ум домашней обстановкой или Богом, — это состояние мелкого, поверхностного ума.
Когда ум занят, у него создается чувство активности, жизни. Вот почему ум накапливает или отрекается; благодаря тому, что он занят, он поддерживает самого себя. Ум должен быть чем-либо занят. Чем именно — не так уж важно, важно, чтобы он был занят; вполне возможно, что при этом актуальные темы, которыми занят ум, могут иметь значение и социального характера. Пребывать в состоянии занятости — это природа ума, и отсюда вытекает его деятельность. Быть занятым мыслями о Боге, о государстве, о знании — все это деятельность поверхностного, мелкого ума. Занятость влечет за собой ограниченность; Бог, о котором думает ум, — это мелкий бог, как бы высоко его ни ставил ум. Вне состояния занятости ум не существует; страх небытия делает ум беспокойным и деятельным. Подобная непрестанная деятельность имеет видимость жизни, но это — не жизнь; она ведет лишь к смерти — к смерти, которая есть та же деятельность, но в иной форме.
Сон — это другой вид занятости ума, символ его беспокойного характера. Сновидения — продолжение сознательной жизни, проявление той области сознания, которая оставалась скрытой в часы бодрствования. Активность поверхностных и глубинных слоев сознания проявляется в форме занятости ума. Занятый ум может осознавать конец только как длящееся начало. Он никогда не может осознать предельное как таковое, но осознает результат. Результат же всегда имеет характер длительности. Поиски результата — это поиски длительности. Ум с его занятостью никогда не подходит к реальному. Но только то, что завершается, может обладать новизной. Только для того, что умирает, возможна жизнь. Конец состояния занятости, конец деятельности ума — вот начало безмолвия, тотального безмолвия. Не существует отношений между неощутимым безмолвием и деятельностью ума. Для того, чтобы они существовали, необходим контакт, единение; но между безмолвием и умом нет контакта. Ум не может иметь общения с безмолвием; он может иметь контакт только со своим собственным, спроецированным из себя состоянием, которое ум называет безмолвием. Но это безмолвие не является безмолвием, это лишь иная форма загруженности ума. Занятость ума — это не безмолвие.
Безмолвие существует, когда ум перестает загружать себя мыслями о безмолвии.
Безмолвие — вне грез и сновидений, за пределами глубинного ума. Глубинный ум — это экстракт прошлого, явного или скрытого. Этот экстракт, осадок прошлого, не может переживать безмолвия; он может грезить о нем, как часто и делает, но грезы — не реальность. Грезы часто принимаются за реальное, но грезы и тот, кто грезит, — лишь проявление занятого ума. Ум — тотальный процесс, а не какая-то одна часть, исключающая другие. Тотальный процесс деятельности ума, будет ли это экстракт опыта или новое приобретение, не может иметь ничего общего с безмолвием, которое неисчерпаемо.
ПРЕКРАЩЕНИЕ МЫСЛИ
Это был ученый, специалист по древней литературе; и он постоянно приводил цитаты из древних авторов для подтверждения своих собственных мыслей. Интересно, были ли у него мысли, не связанные с книгами. Разумеется, независимой мысли не существует; любая мысль зависима, обусловлена. Мысль — это выражение в словах различного рода влияний. Мыслить — значит быть зависимым; мысль никогда не может быть свободной. Но он был в плену учености, он был обременен знанием и нес его весьма достойно. Начал он с того, что заговорил на санскрите, и был весьма удивлен, даже несколько шокирован, когда увидел, что санскрит неизвестен собеседнику. Ему трудно было этому поверить. «То, о чем вы говорите во время ваших бесед, показывает, что вы или много читали на санскрите, или изучали переводы некоторых великих учителей», — сказал он. Когда же узнал, что это вовсе не так и что в данном случае не было никакого изучения книг по религии, философии или психологии, на его лице выразилось открытое недоверие.
— Странно, что мы придаем такое значение печатному cлову, так называемым священным книгам. Ученые мужи, как и многие другие люди, подобны граммофонам; они воспроизводят содержание пластинок, в то время как пластинки могут часто меняться, они имеют дело со знаниями, а не с состоянием переживания. Знание — помеха переживанию. Но знание — это надежное убежище лишь для немногих; а поскольку те, кто не имеет знания, находятся под сильным его впечатлением, носители знания окружены уважением и почетом. Знание — это такая же страсть, как запой; знание не несет понимания. Знанию можно научиться, но нельзя научиться мудрости. Знание — не монета, за которую покупается мудрость; но человек, который нашел прибежище в знании, не отваживается отойти от него, так как слова питают его мысли, а процесс мышления доставляет ему удовлетворение. Размышление — препятствие для переживания; и не существует мудрости вне переживания. Знание, идея, вера стоят на пути мудрости. Занятый ум не свободен, он лишен спонтанности, но только в состоянии спонтанности возможно открытие. Занятый ум замкнут в себе, утратил открытость, незащищенность, обеспечивая таким образом свою безопасность. Мысль, по своей структуре, является замкнутой в себе; ее нельзя сделать уязвимой. Мысль никогда не бывает спонтанной, никогда не бывает свободной. Мысль — это продолжение прошлого, а то, что является продолжением, не может быть свободным. Свобода существует лишь в завершении.
Занятый ум творит только то, над чем он может работать. Он может создать телегу с воловьей упряжкой или реактивный самолет. Мы можем думать, что мы глупы, и мы глупы. Мы можем считать себя Богом и тогда соответствуем собственной идее «Я есть То».
«Но ведь, конечно, лучше занимать ум мыслями о Боге, чем светскими делами, не так ли?»
— То, что мы думаем, — это мы сами; но важно понимание процесса мышления, а не то, о чем мы думаем. Будем ли мы думать о Боге или о вине, — это несущественно; каждая мысль имеет свое особое воздействие, но и в том и в другом случае мысль занята своими собственными проекциями. На каком бы это ни было уровне, это значит обоготворять себя. Ваше «Я», с большой буквы, — это все еще проекция мысли. Какой бы оно ни было занято мыслью, оно есть эта мысль. А то, что оно есть, это не что иное как мысль. Вот почему важно понять именно процесс мысли.
Мысль есть ответ на вызов, не так ли? Если нет вызова, нет мысли. Совокупность вызова и ответа — это опыт, а опыт, облеченный в слова, — это мысль. Опыт имеет дело не только с прошлым, но и с прошлым в соединении с настоящим; он может проходить через сознание и вне его. Этот осадок, экстракт опыта есть память, фактор, оказывающий воздействие; а ответ памяти, прошлого, — это мысль.
«Но разве все, что есть, относится к мысли? Разве не существует больших глубин в области сознания, чем одни только ответы памяти?»
— Мысль может ставить себя на различные уровни — на разумные и глубокие, благородные и низкие, что она и делает, — но не это остается мыслью, не так ли? Бог как предмет мысли — от ума, от слова. Мысль о Боге не есть Бог, это только ответ памяти. Память длится долгое время и поэтому может казаться глубокой; но по своей структуре она не обладает глубиной. Память может не пребывать на поверхности, может не находиться на виду, но это не делает ее глубокой. Мысль никогда не может быть глубокой или стать чем-то большим, чем то, что она есть. Она может придавать самой себе гораздо большее значение, но при этом она всегда остается мыслью. Когда ум занят собственными проекциями, он не выходит за пределы мысли. Он лишь принял на себя новую роль, новую позу; а под новым покровом остается все та же мысль.
«Но каким образом можно выйти за пределы мысли?»
— Разве вопрос заключается в этом? Вы не можете выйти за пределы мысли; вы — творец усилия, вы сами — результат мысли. В раскрытии мыслительного процесса, что означает самопознание, истина того, что есть , кладет предел процессу мысли. Истину того, что есть , нельзя найти в древних или современных книгах. То, что можно найти, — это слова, а не истина.
«Тогда как же найти истину?»
— Ее нельзя найти. Усилие найти истину ведет к результату, который является собственной проекцией «я», но этот результат — не истина. Результат — это не истина; результат — это продление мысли, расширенной или спроецированной. Только тогда, когда прекращается мысль, существует истина. Мысль не может прекратиться вследствие принуждения, дисциплины, благодаря какой-либо форме сопротивления. Слушание рассказа того, что есть , приносит освобождение. Истина освобождает, а не усилие стать свободным.
ЖЕЛАНИЕ И КОНФЛИКТ
Это была радостная группа; большинство было полно терпеливого ожидания, и только немногие пришли с целью высказать свои возражения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
«Возможно ли иметь это пламя, или оно существует только для немногих?»
— Существует ли оно для немногих или для многих, вопрос не в том, не правда ли? Если мы пойдем по этому пути, он приведет к неведению и иллюзии. Ваш вопрос касается пламени. Можете ли вы иметь это пламя, в котором нет дыма? Ищите, наблюдайте дым безмолвно и терпеливо. Вы не можете разогнать дым, так как сами вы и есть этот дым. Когда дым разойдется, появится пламя. Это пламя и есть то, что неисчерпаемо. Все, что имеет начало и конец, быстро исчерпывается, изнашивается. Когда сердце становится пустым, освобождаясь от предметов ума, а ум от мыслей, тогда появляется любовь. То, что есть пустота, и есть неисчерпаемое.
Борьба происходит не между пламенем и дымом, а между различными ответами внутри самого дыма. Пламя и дым никогда не могут находиться в конфликте друг с другом. Для того чтобы они находились в конфликте, между ними должны существовать какие-то отношения; но как возможно, чтобы между ними были отношения? Когда присутствует одно, тогда нет другого.
ЗАНЯТОСТЬ УМА
Узкая улица была переполнена людьми, машины ходили не слишком часто. Когда проезжал автобус или автомобиль, приходилось прижиматься к самому краю, почти к ограде дома. Вдоль улицы расположились несколько крохотных лавчонок и небольшой храм с открытым входом. Храм блистал необыкновенной чистотой, в нем находилось несколько местных прихожан. Сбоку одной из лавок, прямо на земле, сидел мальчик и делал гирлянды и букетики цветов; ему было лет двенадцать или четырнадцать. В маленьком кувшине с водой находились нитки, спереди на влажной тряпке лежали пучки жасмина, ноготки, несколько роз и другие цветы. Держа нитку в одной руке, мальчик подхватывал цветы другой, быстрым, ловким движением перевязывал их и составлял букет. Он почти не обращал внимания на то, что делали руки. Глаза его были устремлены на проходящих людей, они сияли улыбкой при встрече со знакомыми, потом снова возвращались к рукам и опять уходили в стороны. К нему подошел другой мальчик, они стали разговаривать и смеяться, но руки мальчика ни на минуту не оставляли работу. Вот уже образовалась целая кучка связанных букетов, но продавать их было еще немного рано. Мальчик прекратил работу, встал, отошел, но вскоре вернулся с другим мальчиком, еще меньше, чем он сам, возможно, это был его брат. Снова он принялся за свою радостную работу с той же легкостью и скоростью. Вскоре к нему стали подходить люди по одному и группами. Это, по-видимому, были его постоянные покупатели, они улыбались и обменивались с ним несколькими словами. Теперь мальчик более часа не трогался с места. Стоял запах цветов, и мы улыбнулись друг другу.
Дорога вела к тропинке, а тропинка — к дому. Как мы привязаны к прошлому! Но мы не только привязаны к прошлому, мы есть это прошлое. А какая сложная вещь – прошлое, эти слои неусвоенных воспоминаний, радостных и скорбных. Оно преследует нас днем и ночью, и весьма редко появляется щель, через которую пробивается ясный свет. Прошлое подобно тени, которая все делает тусклым и скучным; в этой тени настоящее утрачивает свою ясность, свежесть, завтрашний же день становится продолжением этой тени. Прошлое, настоящее и будущее связаны воедино длинной нитью памяти; весь пучок в целом — это память с ее слабым ароматом. Мысль движется через настоящее к будущему и обратно; подобно беспокойному животному, привязанному к столбу, она совершает движения внутри своего собственного круга, узкого или широкого, но она никогда не может освободиться от собственной тени. Это движение есть не что иное, как занятость ума прошлым, настоящим и будущим. Ум есть занятость. Если ум ничем не занят, он перестает существовать; именно занятость ума есть его существование. Будет ли он занят обидами или лестью, Богом или алкоголем, добродетелью или страстью, работой или выявлением самого себя, накапливанием или раздачей, — все это одно и то же; это — та же занятость ума, тревожного, беспокойного. Но любое состояние занятости, занят ли ум домашней обстановкой или Богом, — это состояние мелкого, поверхностного ума.
Когда ум занят, у него создается чувство активности, жизни. Вот почему ум накапливает или отрекается; благодаря тому, что он занят, он поддерживает самого себя. Ум должен быть чем-либо занят. Чем именно — не так уж важно, важно, чтобы он был занят; вполне возможно, что при этом актуальные темы, которыми занят ум, могут иметь значение и социального характера. Пребывать в состоянии занятости — это природа ума, и отсюда вытекает его деятельность. Быть занятым мыслями о Боге, о государстве, о знании — все это деятельность поверхностного, мелкого ума. Занятость влечет за собой ограниченность; Бог, о котором думает ум, — это мелкий бог, как бы высоко его ни ставил ум. Вне состояния занятости ум не существует; страх небытия делает ум беспокойным и деятельным. Подобная непрестанная деятельность имеет видимость жизни, но это — не жизнь; она ведет лишь к смерти — к смерти, которая есть та же деятельность, но в иной форме.
Сон — это другой вид занятости ума, символ его беспокойного характера. Сновидения — продолжение сознательной жизни, проявление той области сознания, которая оставалась скрытой в часы бодрствования. Активность поверхностных и глубинных слоев сознания проявляется в форме занятости ума. Занятый ум может осознавать конец только как длящееся начало. Он никогда не может осознать предельное как таковое, но осознает результат. Результат же всегда имеет характер длительности. Поиски результата — это поиски длительности. Ум с его занятостью никогда не подходит к реальному. Но только то, что завершается, может обладать новизной. Только для того, что умирает, возможна жизнь. Конец состояния занятости, конец деятельности ума — вот начало безмолвия, тотального безмолвия. Не существует отношений между неощутимым безмолвием и деятельностью ума. Для того, чтобы они существовали, необходим контакт, единение; но между безмолвием и умом нет контакта. Ум не может иметь общения с безмолвием; он может иметь контакт только со своим собственным, спроецированным из себя состоянием, которое ум называет безмолвием. Но это безмолвие не является безмолвием, это лишь иная форма загруженности ума. Занятость ума — это не безмолвие.
Безмолвие существует, когда ум перестает загружать себя мыслями о безмолвии.
Безмолвие — вне грез и сновидений, за пределами глубинного ума. Глубинный ум — это экстракт прошлого, явного или скрытого. Этот экстракт, осадок прошлого, не может переживать безмолвия; он может грезить о нем, как часто и делает, но грезы — не реальность. Грезы часто принимаются за реальное, но грезы и тот, кто грезит, — лишь проявление занятого ума. Ум — тотальный процесс, а не какая-то одна часть, исключающая другие. Тотальный процесс деятельности ума, будет ли это экстракт опыта или новое приобретение, не может иметь ничего общего с безмолвием, которое неисчерпаемо.
ПРЕКРАЩЕНИЕ МЫСЛИ
Это был ученый, специалист по древней литературе; и он постоянно приводил цитаты из древних авторов для подтверждения своих собственных мыслей. Интересно, были ли у него мысли, не связанные с книгами. Разумеется, независимой мысли не существует; любая мысль зависима, обусловлена. Мысль — это выражение в словах различного рода влияний. Мыслить — значит быть зависимым; мысль никогда не может быть свободной. Но он был в плену учености, он был обременен знанием и нес его весьма достойно. Начал он с того, что заговорил на санскрите, и был весьма удивлен, даже несколько шокирован, когда увидел, что санскрит неизвестен собеседнику. Ему трудно было этому поверить. «То, о чем вы говорите во время ваших бесед, показывает, что вы или много читали на санскрите, или изучали переводы некоторых великих учителей», — сказал он. Когда же узнал, что это вовсе не так и что в данном случае не было никакого изучения книг по религии, философии или психологии, на его лице выразилось открытое недоверие.
— Странно, что мы придаем такое значение печатному cлову, так называемым священным книгам. Ученые мужи, как и многие другие люди, подобны граммофонам; они воспроизводят содержание пластинок, в то время как пластинки могут часто меняться, они имеют дело со знаниями, а не с состоянием переживания. Знание — помеха переживанию. Но знание — это надежное убежище лишь для немногих; а поскольку те, кто не имеет знания, находятся под сильным его впечатлением, носители знания окружены уважением и почетом. Знание — это такая же страсть, как запой; знание не несет понимания. Знанию можно научиться, но нельзя научиться мудрости. Знание — не монета, за которую покупается мудрость; но человек, который нашел прибежище в знании, не отваживается отойти от него, так как слова питают его мысли, а процесс мышления доставляет ему удовлетворение. Размышление — препятствие для переживания; и не существует мудрости вне переживания. Знание, идея, вера стоят на пути мудрости. Занятый ум не свободен, он лишен спонтанности, но только в состоянии спонтанности возможно открытие. Занятый ум замкнут в себе, утратил открытость, незащищенность, обеспечивая таким образом свою безопасность. Мысль, по своей структуре, является замкнутой в себе; ее нельзя сделать уязвимой. Мысль никогда не бывает спонтанной, никогда не бывает свободной. Мысль — это продолжение прошлого, а то, что является продолжением, не может быть свободным. Свобода существует лишь в завершении.
Занятый ум творит только то, над чем он может работать. Он может создать телегу с воловьей упряжкой или реактивный самолет. Мы можем думать, что мы глупы, и мы глупы. Мы можем считать себя Богом и тогда соответствуем собственной идее «Я есть То».
«Но ведь, конечно, лучше занимать ум мыслями о Боге, чем светскими делами, не так ли?»
— То, что мы думаем, — это мы сами; но важно понимание процесса мышления, а не то, о чем мы думаем. Будем ли мы думать о Боге или о вине, — это несущественно; каждая мысль имеет свое особое воздействие, но и в том и в другом случае мысль занята своими собственными проекциями. На каком бы это ни было уровне, это значит обоготворять себя. Ваше «Я», с большой буквы, — это все еще проекция мысли. Какой бы оно ни было занято мыслью, оно есть эта мысль. А то, что оно есть, это не что иное как мысль. Вот почему важно понять именно процесс мысли.
Мысль есть ответ на вызов, не так ли? Если нет вызова, нет мысли. Совокупность вызова и ответа — это опыт, а опыт, облеченный в слова, — это мысль. Опыт имеет дело не только с прошлым, но и с прошлым в соединении с настоящим; он может проходить через сознание и вне его. Этот осадок, экстракт опыта есть память, фактор, оказывающий воздействие; а ответ памяти, прошлого, — это мысль.
«Но разве все, что есть, относится к мысли? Разве не существует больших глубин в области сознания, чем одни только ответы памяти?»
— Мысль может ставить себя на различные уровни — на разумные и глубокие, благородные и низкие, что она и делает, — но не это остается мыслью, не так ли? Бог как предмет мысли — от ума, от слова. Мысль о Боге не есть Бог, это только ответ памяти. Память длится долгое время и поэтому может казаться глубокой; но по своей структуре она не обладает глубиной. Память может не пребывать на поверхности, может не находиться на виду, но это не делает ее глубокой. Мысль никогда не может быть глубокой или стать чем-то большим, чем то, что она есть. Она может придавать самой себе гораздо большее значение, но при этом она всегда остается мыслью. Когда ум занят собственными проекциями, он не выходит за пределы мысли. Он лишь принял на себя новую роль, новую позу; а под новым покровом остается все та же мысль.
«Но каким образом можно выйти за пределы мысли?»
— Разве вопрос заключается в этом? Вы не можете выйти за пределы мысли; вы — творец усилия, вы сами — результат мысли. В раскрытии мыслительного процесса, что означает самопознание, истина того, что есть , кладет предел процессу мысли. Истину того, что есть , нельзя найти в древних или современных книгах. То, что можно найти, — это слова, а не истина.
«Тогда как же найти истину?»
— Ее нельзя найти. Усилие найти истину ведет к результату, который является собственной проекцией «я», но этот результат — не истина. Результат — это не истина; результат — это продление мысли, расширенной или спроецированной. Только тогда, когда прекращается мысль, существует истина. Мысль не может прекратиться вследствие принуждения, дисциплины, благодаря какой-либо форме сопротивления. Слушание рассказа того, что есть , приносит освобождение. Истина освобождает, а не усилие стать свободным.
ЖЕЛАНИЕ И КОНФЛИКТ
Это была радостная группа; большинство было полно терпеливого ожидания, и только немногие пришли с целью высказать свои возражения.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89