Вплоть до самого отчаянного поступка — Моя девушка выглядела сейчас настоящей пантерой
— Кто говорит, что я отказался от борьбы? — требовательно спросил Папаша, снова ощетинившись — Слишком много предположений, ребятки, это опасная привычка. Пока у нас не начались неприятности и чтобы вы не говорили потом, что я вам врал, давайте уясним одну вещь. Если кто-нибудь на меня нападет, я попытаюсь его обезвредить, я попытаюсь разделаться с ним любым способом, кроме убийства А это значит что я могу подрезать ему поджилки или вырубить ударом в затылок, или сделать что угодно еще — вплоть до самого отчаянного поиска Алиса. И если он ненароком помрет после того, как я честно пытался справится с ним, не убивая, тогда моя скорбь о нем будет недолгой. Совесть моя останется чистой. Это понятно?
Мне поневоле пришлось с ним согласиться. Конечно, Папаша мог приврать, но я не думал, что тут он был неискренен. И что я уже знал о Папаше наверняка, так это то, что он был довольно шустрым и сильным для своего возраста. Если вдруг мы с Алисой бросимся на него, кровь прольется с обеих сторон. Трудно напасть на типа, у которого дюжина ножей под рукой, и ожидать счастливого исхода даже если вас двое против него одного. Рано или поздно мы бы его, несомненно, прикончили но крови пролилось бы море
— А теперь, — спокойно сказал Папаша — я немного побеседую с вами, если вы не против. Послушайте Рэй Алиса, оба вы убежденные убийцы — я знаю, вы не будете возражать, — и будучи таковыми, вы оба также знаете, что убийство, в конечном счете, ничего не дает. Оно удовлетворяет вашу страсть и, возможно, приносит кое-какую добычу, и это позволяет вам протянуть до следующего убийства. Но это все, абсолютно все. Тем не менее, вы вынуждены это делать, поскольку так вы устроены. Это позыв, это всепоглощающая страсть, которой нельзя противостоять. Вы несете в себе Великую Скорбь и Великое Негодование, пыль разъедает вас до костей, вы не выносите городских придурков — всех этих из Портера, Мантено и других мест, — поскольку знаете, что они делают хорошую мину при плохой игре, а это гнусная привычка. Поэтому вы идете убивать. Однако, если бы существовал какой-нибудь практический способ прекратить убийства, вы бы пошли на это Я, по крайней мере, так думаю. Когда вы мечтали о том, что этот самолет доставит вас в Рио или в Европу, вы чувствовали что-то в этом роде, не так ли? Вы не собирались отправляться туда убийцами, правда? Вы готовы были оставить свое ремесло.
На каких-то пару секунд в кабине воцарилась тишина, которую нарушил смех Алисы
— Тогда мы мечтали, — объяснила она. — Мы потеряли голову. Но теперь речь идет о практических вещах, как ты сказал. Чего же ты ждешь от нас, если мы решим бросить свое ремесло, как ты его назвал, — что мы отправимся в Уолла-Уолла или Уачиту и сдадимся? На этот раз в Уачите мне могут не только правую руку отрубить, а ведь это они сделали лишь по подозрению
— Или возьмем Атла-Хай, — добавил я со значением. — Неужто ты ждешь, Папаша, что мы признаем себя убийцами, когда окажемся там?
Старый чудак улыбнулся и сощурил глаза.
— Да, после этого вас ждут не очень приятные перспективы. В большинстве мест вас просто вздернут, предварительно подвергнув пыткам. Если взять Мантено, там вас могут засадить в клетку, будут кормить помоями и молиться за вас. И что, поможет это вам или кому-нибудь еще? Если мужчина или женщина отказываются от убийства, им нужно многое привести в порядок, прежде всего — собственный ум и чувства, потом они должны хоть как-то примирить свою совесть с теми убийствами, что уже совершили, — помочь ближнему своему или что-то в этом роде, — затем они должны принести благую весть остальным убийцам, которым она еще не открылась. На баклуши времени не будет. Поверьте мне, впереди их ждет много работы, и сделать ее можно, главным образом, только в Мертвых землях. А от городских придурков помощи ждать не приходится, потому что им не понять нас, убийц, и того, что нами движет Нашу работу мы должны сделать сами.
— Эй, Папаша, — вклинился я, немного заинтересовавшись дискуссией (до прибытия в Атла-Хай заняться все равно было нечем, разве что Папаша ослабит бдительность) — Я понимаю твою точку зрения на городских недотеп (я называю их культурными извращенцами) или как их там еще, с их мозгами набекрень, но все равно — человек, который отказывается от убийства, перестает быть волком-одиночкой Он должен принадлежать к какому-нибудь обществу, к какой-нибудь культуре, какими бы обременительными или дурацкими они ни были.
— Ну хорошо, — сказал Папаша, — а у нас, жителей Мертвых земель, нет разве своей собственной культуры. Со своими обычаями и традициями и всем прочим Конечно, культуры не очень развитой и довольно запущенной, однако и в этом может заключаться ее прелесть
— Так-то оно так, — согласился я, — но эта культура основана на убийстве и посвящена исключительно убийству Убийство — способ нашего существования, и это сводит на нет все твои доводы, Папаша.
— Позволь внести поправку или, скорее, дать иную интерпретацию. — Теперь его голос на время утратил свои стариковские хрипловатые интонации, стал звучнее и значительней, словно принадлежал не Папаше, а кому-то другому — Каждая культура — это средство развития, так же, как и средство существования, потому что главный закон жизни — это развитие. Наша культура, культура Мертвых земель, должна развиваться от убийства к отказу от него. Таково мое мнение. Пожалуй, это самый тяжкий путь развития, с которым кому-либо доводилось сталкиваться, но все же это путь развития Множество куда более мощных и утонченных культур так и не смогли решить проблему войн и убийств — уж мы-то это отлично знаем, так как живем на обломках грандиознейшего их крушения. Возможно, именно мы, обитатели Мертвых земель, погрязшие в каждодневном убийстве, не способные отрицать, что оно стало частью нас самих, не имеющие сил выбросить его из наших голов, как это делают городские недоумки, — возможно, именно мы, жители Мертвых земель, сможем справиться с этой скромной проблемой.
— Но, черт возьми, Папаша, — возразил я, помимо воли приходя в возбуждение. — Даже если мы и обладаем культурой, способной к развитию, — это не культура кающихся убийц. Только настоящая культура предполагает, что убийца раскаивается и исповедуется, а потом его вешают или заключают в тюрьму — и таков дурацкий удел каждого. Тут необходимы религия и суды, палачи и надзиратели и многое-многое другое. Не думаю, что человеку достаточно сказать «Извините, я не прав» и отправиться наставлять и ободрять других убийц — этого вовсе не достаточно, чтобы вытравить в себе чувство вины.
Папаша сделал квадратные глаза:
— Ты так уверен, что чувство вины абсолютно необходимо, Рэй? — требовательно спросил он. — Разве тебе недостаточно просто понимать, когда делаешь что-то неправильно? Чувство вины — это роскошь. Естественно, мало просто сказать «Извините» — тебе придется потратить большую часть оставшейся жизни на оправдание уже совершенного… и того, что еще совершишь! А относительно виселиц и тюрем — никогда не было доказано, что с убийцами нужно обращаться именно так. Теперь о религии — некоторые из нас, кто бросил убивать, набожны, а многие (включая меня) — нет; некоторые из верующих думают (может, не надеясь до конца искупить свою вину), что прокляты навеки, но это не мешает им хорошо делать свою работу. А теперь я спрашиваю тебя: является ли такая мелочь — уверенность, что проклят навеки, — достаточным основанием для того, чтобы вести себя, как, последняя гнида?
Каким-то образом это подействовало. Последнее утверждение Папаши было настолько прямо обращено ко мне и в то же время настолько искренне, что я не мог не почувствовать к нему теплоту. Хочу, чтоб меня правильно поняли: я вовсе не стал пылким поклонником его философии, но счел забавным поддерживать этот разговор — до тех пор, пока самолет шел на автопилоте и лучшего занятия у нас не было. Алиса, похоже, чувствовала нечто подобное. Подозреваю, что любого бродягу, который сумел бы так подшутить над религией, как это удавалось Папаше, она бы занесла в наградные списки на получение Серебряной звезды, Бронзовой, на худой конец.
Атмосфера заметно разрядилась. Для начала мы попросили Папашу рассказать об этих «мы» и «нас», о которых он часто упоминал, и оказалось, речь идет о нескольких дюжинах (или сотнях — никто их точно не подсчитывал) убийц, которые завязали и отправились кочевать по Мертвым землям, пытаясь завербовать других и помочь тем, кто этого хочет. Время от времени они собирались вместе в кое-каких известных только им местах в заранее обусловленное время, но, по большей части, все время пребывали в пути — по двое, трое или — гораздо реже — в одиночку. Это сообщество состояло из мужчин, во всяком случае, до сих пор Папаша не слышал, чтобы в нем были женщины, но со всей серьезностью уверял Алису, что против вступления девушки никаких возражений не будет. С недавних пор они стали называть себя Анонимными Убийцами по аналогии с какой-то довоенной организацией, истинных целей которой Папаша не знал. Некоторые из них уходили из сообщества и снова возвращались к убийству, однако некоторое время спустя кое-кто из них приходил опять, еще решительней настроенный завязать.
— Мы, конечно, принимаем таких обратно, — сказал Папаша. — Мы принимаем любого. Любого, кто действительно был настоящим убийцей и хочет покончить с этим Парней, не запятнанных кровью, мы держим на расстоянии независимо от того, насколько они хороши. Мы получаем огромное удовольствие от наших собраний. Такого веселья вы никогда не видели. Никто не имеет права впадать в уныние или ходить с постной физиономией всего лишь потому, что разик или два кого-то прикончил. Верующий ты или нет, уныние — великий грех.
Мы с Алисой проглатывали все это так, словно стали парой детишек, а Папаша рассказывал нам сказки. Да это, конечно, и было сказкой — сумасшедшей запутанной сказкой. Мы с Алисой знали, что в Мертвых землях такого сообщества, какое описывал Папаша, существовать не могло — оно было таким же фантастичным, как голубое небо, но нам доставляло удовольствие притворяться перед самими собой, что мы во все это верим.
Об убийстве и убийцах Папаша, по-видимому, мог рассказывать вечность, на ту же тему у него имелся бездонный мешок всяких анекдотов и очерков типа об убийцах, которые хотели, чтобы их жертвы поняли их и простили, о тех, кто считал себя маленькими царьками с божественным правом сеять смерть; о тех, кто испытывал потребность лечь (целомудренно) рядом со своими жертвами и на пару часов прикинуться мертвыми; о тех, кто не был так целомудрен, о тех, кто совершал убийства только в какой-то особенной одежде (и неприятностях, которые у них бывали с этими костюмами для убийства); о тех, кто мог убивать людей только с определенными свойствами или внешностью (рыжих, например, или книголюбов, или лишенных музыкального слуха или косноязычных); о тех, кто смешивал секс и убийство, и тех, кто верил, что убийство оскверняется малейшим намеком на секс. Об аккуратных и неряхах, об артистических натурах и мясниках, об отдающих предпочтение топору и предпочитающих стилет; о тех, кто стал убийцей только по необходимости, и отвратительных садистах — честно говоря, если бы выхваченные из жизни и любовно выписанные Папашей портреты присовокупить к «Пляске Смерти», вышло бы ничуть не хуже созданного в средневековье, найдись какой-нибудь великий мастер, чтобы проиллюстрировать их должным образом. Папаша многое рассказал нам и о своих собственных убийствах. Нам с Алисой было интересно, однако на ответную исповедь не тянуло. Частная жизнь — это твое личное дело, как я полагаю, и такое же внутреннее, как и твои кишки, которые не следует шутки ради выворачивать наизнанку.
Нельзя сказать, что во время нашего стремительного полета к Атла-Хаю мы говорили только об убийстве. Беседа текла непринужденно, и мы затронули массу различных тем. Принялись, например, говорить о самолете, о том, за счет чего он летит или, вернее, сам по себе парит в воздухе. Я сказал, что существует, видимо, антигравитационное поле, которое приложено только к корпусу самолета, так как ни мы сами и ни один предмет в кабине не становились легче. Это поле воздействовало только на тускло-серебристый металл. Я доказал правоту своей догадки, взяв Матушку и соскоблив немного металла с края контрольной панели. Стружка зависла в воздухе там, где я ее поместил, и когда я ее двигал, чувствовалось что-то вроде гироскопического противодействия. Это было удивительно.
Папаша отдавал предпочтение гипотезе о магнитном поле. Микроб, находящийся на поверхности магнитной стружки, которая движется к полюсу большого магнита, не ощущает магнитного притяжения — оно действует только на металл, но в то же время микроб будет перемешаться вместе со стружкой и ощущать ускорение и все остальное, если, конечно, сможет удержаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37
— Кто говорит, что я отказался от борьбы? — требовательно спросил Папаша, снова ощетинившись — Слишком много предположений, ребятки, это опасная привычка. Пока у нас не начались неприятности и чтобы вы не говорили потом, что я вам врал, давайте уясним одну вещь. Если кто-нибудь на меня нападет, я попытаюсь его обезвредить, я попытаюсь разделаться с ним любым способом, кроме убийства А это значит что я могу подрезать ему поджилки или вырубить ударом в затылок, или сделать что угодно еще — вплоть до самого отчаянного поиска Алиса. И если он ненароком помрет после того, как я честно пытался справится с ним, не убивая, тогда моя скорбь о нем будет недолгой. Совесть моя останется чистой. Это понятно?
Мне поневоле пришлось с ним согласиться. Конечно, Папаша мог приврать, но я не думал, что тут он был неискренен. И что я уже знал о Папаше наверняка, так это то, что он был довольно шустрым и сильным для своего возраста. Если вдруг мы с Алисой бросимся на него, кровь прольется с обеих сторон. Трудно напасть на типа, у которого дюжина ножей под рукой, и ожидать счастливого исхода даже если вас двое против него одного. Рано или поздно мы бы его, несомненно, прикончили но крови пролилось бы море
— А теперь, — спокойно сказал Папаша — я немного побеседую с вами, если вы не против. Послушайте Рэй Алиса, оба вы убежденные убийцы — я знаю, вы не будете возражать, — и будучи таковыми, вы оба также знаете, что убийство, в конечном счете, ничего не дает. Оно удовлетворяет вашу страсть и, возможно, приносит кое-какую добычу, и это позволяет вам протянуть до следующего убийства. Но это все, абсолютно все. Тем не менее, вы вынуждены это делать, поскольку так вы устроены. Это позыв, это всепоглощающая страсть, которой нельзя противостоять. Вы несете в себе Великую Скорбь и Великое Негодование, пыль разъедает вас до костей, вы не выносите городских придурков — всех этих из Портера, Мантено и других мест, — поскольку знаете, что они делают хорошую мину при плохой игре, а это гнусная привычка. Поэтому вы идете убивать. Однако, если бы существовал какой-нибудь практический способ прекратить убийства, вы бы пошли на это Я, по крайней мере, так думаю. Когда вы мечтали о том, что этот самолет доставит вас в Рио или в Европу, вы чувствовали что-то в этом роде, не так ли? Вы не собирались отправляться туда убийцами, правда? Вы готовы были оставить свое ремесло.
На каких-то пару секунд в кабине воцарилась тишина, которую нарушил смех Алисы
— Тогда мы мечтали, — объяснила она. — Мы потеряли голову. Но теперь речь идет о практических вещах, как ты сказал. Чего же ты ждешь от нас, если мы решим бросить свое ремесло, как ты его назвал, — что мы отправимся в Уолла-Уолла или Уачиту и сдадимся? На этот раз в Уачите мне могут не только правую руку отрубить, а ведь это они сделали лишь по подозрению
— Или возьмем Атла-Хай, — добавил я со значением. — Неужто ты ждешь, Папаша, что мы признаем себя убийцами, когда окажемся там?
Старый чудак улыбнулся и сощурил глаза.
— Да, после этого вас ждут не очень приятные перспективы. В большинстве мест вас просто вздернут, предварительно подвергнув пыткам. Если взять Мантено, там вас могут засадить в клетку, будут кормить помоями и молиться за вас. И что, поможет это вам или кому-нибудь еще? Если мужчина или женщина отказываются от убийства, им нужно многое привести в порядок, прежде всего — собственный ум и чувства, потом они должны хоть как-то примирить свою совесть с теми убийствами, что уже совершили, — помочь ближнему своему или что-то в этом роде, — затем они должны принести благую весть остальным убийцам, которым она еще не открылась. На баклуши времени не будет. Поверьте мне, впереди их ждет много работы, и сделать ее можно, главным образом, только в Мертвых землях. А от городских придурков помощи ждать не приходится, потому что им не понять нас, убийц, и того, что нами движет Нашу работу мы должны сделать сами.
— Эй, Папаша, — вклинился я, немного заинтересовавшись дискуссией (до прибытия в Атла-Хай заняться все равно было нечем, разве что Папаша ослабит бдительность) — Я понимаю твою точку зрения на городских недотеп (я называю их культурными извращенцами) или как их там еще, с их мозгами набекрень, но все равно — человек, который отказывается от убийства, перестает быть волком-одиночкой Он должен принадлежать к какому-нибудь обществу, к какой-нибудь культуре, какими бы обременительными или дурацкими они ни были.
— Ну хорошо, — сказал Папаша, — а у нас, жителей Мертвых земель, нет разве своей собственной культуры. Со своими обычаями и традициями и всем прочим Конечно, культуры не очень развитой и довольно запущенной, однако и в этом может заключаться ее прелесть
— Так-то оно так, — согласился я, — но эта культура основана на убийстве и посвящена исключительно убийству Убийство — способ нашего существования, и это сводит на нет все твои доводы, Папаша.
— Позволь внести поправку или, скорее, дать иную интерпретацию. — Теперь его голос на время утратил свои стариковские хрипловатые интонации, стал звучнее и значительней, словно принадлежал не Папаше, а кому-то другому — Каждая культура — это средство развития, так же, как и средство существования, потому что главный закон жизни — это развитие. Наша культура, культура Мертвых земель, должна развиваться от убийства к отказу от него. Таково мое мнение. Пожалуй, это самый тяжкий путь развития, с которым кому-либо доводилось сталкиваться, но все же это путь развития Множество куда более мощных и утонченных культур так и не смогли решить проблему войн и убийств — уж мы-то это отлично знаем, так как живем на обломках грандиознейшего их крушения. Возможно, именно мы, обитатели Мертвых земель, погрязшие в каждодневном убийстве, не способные отрицать, что оно стало частью нас самих, не имеющие сил выбросить его из наших голов, как это делают городские недоумки, — возможно, именно мы, жители Мертвых земель, сможем справиться с этой скромной проблемой.
— Но, черт возьми, Папаша, — возразил я, помимо воли приходя в возбуждение. — Даже если мы и обладаем культурой, способной к развитию, — это не культура кающихся убийц. Только настоящая культура предполагает, что убийца раскаивается и исповедуется, а потом его вешают или заключают в тюрьму — и таков дурацкий удел каждого. Тут необходимы религия и суды, палачи и надзиратели и многое-многое другое. Не думаю, что человеку достаточно сказать «Извините, я не прав» и отправиться наставлять и ободрять других убийц — этого вовсе не достаточно, чтобы вытравить в себе чувство вины.
Папаша сделал квадратные глаза:
— Ты так уверен, что чувство вины абсолютно необходимо, Рэй? — требовательно спросил он. — Разве тебе недостаточно просто понимать, когда делаешь что-то неправильно? Чувство вины — это роскошь. Естественно, мало просто сказать «Извините» — тебе придется потратить большую часть оставшейся жизни на оправдание уже совершенного… и того, что еще совершишь! А относительно виселиц и тюрем — никогда не было доказано, что с убийцами нужно обращаться именно так. Теперь о религии — некоторые из нас, кто бросил убивать, набожны, а многие (включая меня) — нет; некоторые из верующих думают (может, не надеясь до конца искупить свою вину), что прокляты навеки, но это не мешает им хорошо делать свою работу. А теперь я спрашиваю тебя: является ли такая мелочь — уверенность, что проклят навеки, — достаточным основанием для того, чтобы вести себя, как, последняя гнида?
Каким-то образом это подействовало. Последнее утверждение Папаши было настолько прямо обращено ко мне и в то же время настолько искренне, что я не мог не почувствовать к нему теплоту. Хочу, чтоб меня правильно поняли: я вовсе не стал пылким поклонником его философии, но счел забавным поддерживать этот разговор — до тех пор, пока самолет шел на автопилоте и лучшего занятия у нас не было. Алиса, похоже, чувствовала нечто подобное. Подозреваю, что любого бродягу, который сумел бы так подшутить над религией, как это удавалось Папаше, она бы занесла в наградные списки на получение Серебряной звезды, Бронзовой, на худой конец.
Атмосфера заметно разрядилась. Для начала мы попросили Папашу рассказать об этих «мы» и «нас», о которых он часто упоминал, и оказалось, речь идет о нескольких дюжинах (или сотнях — никто их точно не подсчитывал) убийц, которые завязали и отправились кочевать по Мертвым землям, пытаясь завербовать других и помочь тем, кто этого хочет. Время от времени они собирались вместе в кое-каких известных только им местах в заранее обусловленное время, но, по большей части, все время пребывали в пути — по двое, трое или — гораздо реже — в одиночку. Это сообщество состояло из мужчин, во всяком случае, до сих пор Папаша не слышал, чтобы в нем были женщины, но со всей серьезностью уверял Алису, что против вступления девушки никаких возражений не будет. С недавних пор они стали называть себя Анонимными Убийцами по аналогии с какой-то довоенной организацией, истинных целей которой Папаша не знал. Некоторые из них уходили из сообщества и снова возвращались к убийству, однако некоторое время спустя кое-кто из них приходил опять, еще решительней настроенный завязать.
— Мы, конечно, принимаем таких обратно, — сказал Папаша. — Мы принимаем любого. Любого, кто действительно был настоящим убийцей и хочет покончить с этим Парней, не запятнанных кровью, мы держим на расстоянии независимо от того, насколько они хороши. Мы получаем огромное удовольствие от наших собраний. Такого веселья вы никогда не видели. Никто не имеет права впадать в уныние или ходить с постной физиономией всего лишь потому, что разик или два кого-то прикончил. Верующий ты или нет, уныние — великий грех.
Мы с Алисой проглатывали все это так, словно стали парой детишек, а Папаша рассказывал нам сказки. Да это, конечно, и было сказкой — сумасшедшей запутанной сказкой. Мы с Алисой знали, что в Мертвых землях такого сообщества, какое описывал Папаша, существовать не могло — оно было таким же фантастичным, как голубое небо, но нам доставляло удовольствие притворяться перед самими собой, что мы во все это верим.
Об убийстве и убийцах Папаша, по-видимому, мог рассказывать вечность, на ту же тему у него имелся бездонный мешок всяких анекдотов и очерков типа об убийцах, которые хотели, чтобы их жертвы поняли их и простили, о тех, кто считал себя маленькими царьками с божественным правом сеять смерть; о тех, кто испытывал потребность лечь (целомудренно) рядом со своими жертвами и на пару часов прикинуться мертвыми; о тех, кто не был так целомудрен, о тех, кто совершал убийства только в какой-то особенной одежде (и неприятностях, которые у них бывали с этими костюмами для убийства); о тех, кто мог убивать людей только с определенными свойствами или внешностью (рыжих, например, или книголюбов, или лишенных музыкального слуха или косноязычных); о тех, кто смешивал секс и убийство, и тех, кто верил, что убийство оскверняется малейшим намеком на секс. Об аккуратных и неряхах, об артистических натурах и мясниках, об отдающих предпочтение топору и предпочитающих стилет; о тех, кто стал убийцей только по необходимости, и отвратительных садистах — честно говоря, если бы выхваченные из жизни и любовно выписанные Папашей портреты присовокупить к «Пляске Смерти», вышло бы ничуть не хуже созданного в средневековье, найдись какой-нибудь великий мастер, чтобы проиллюстрировать их должным образом. Папаша многое рассказал нам и о своих собственных убийствах. Нам с Алисой было интересно, однако на ответную исповедь не тянуло. Частная жизнь — это твое личное дело, как я полагаю, и такое же внутреннее, как и твои кишки, которые не следует шутки ради выворачивать наизнанку.
Нельзя сказать, что во время нашего стремительного полета к Атла-Хаю мы говорили только об убийстве. Беседа текла непринужденно, и мы затронули массу различных тем. Принялись, например, говорить о самолете, о том, за счет чего он летит или, вернее, сам по себе парит в воздухе. Я сказал, что существует, видимо, антигравитационное поле, которое приложено только к корпусу самолета, так как ни мы сами и ни один предмет в кабине не становились легче. Это поле воздействовало только на тускло-серебристый металл. Я доказал правоту своей догадки, взяв Матушку и соскоблив немного металла с края контрольной панели. Стружка зависла в воздухе там, где я ее поместил, и когда я ее двигал, чувствовалось что-то вроде гироскопического противодействия. Это было удивительно.
Папаша отдавал предпочтение гипотезе о магнитном поле. Микроб, находящийся на поверхности магнитной стружки, которая движется к полюсу большого магнита, не ощущает магнитного притяжения — оно действует только на металл, но в то же время микроб будет перемешаться вместе со стружкой и ощущать ускорение и все остальное, если, конечно, сможет удержаться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37