Томазо швырнул в кресло свой чемодан и пальто и почти бегом направился к лифту.
А портье с сожалением посмотрел ему вслед:
«Боже мой! До чего человека может довести страсть к автографам!» — Он был убежден, что Томазо поднял весь этот скандал для того, чтобы получить автограф выросшего лилипута.
На крыше обитатели отеля — молодые люди и дамы — действительно забавлялись постановкой живых картин.
Перед невысокой, закрытой темным бархатным занавесом эстрадой сидели в креслах благодушно настроенные джентльмены и дамы. Легкий бриз проносился над городом, чуть заметно колыша лапчатые листья пальм и навевая приятную прохладу. В уютной темноте ночного неба висели звезды, какие можно видеть только на рождественских открытках и под благодатными широтами юга. Внизу, по обе стороны отеля, раскинулся залитый мириадами электрических огней великолепный курорт, со всех сторон долетали приглушенные расстоянием звуки оркестров.
Но Магараф только расстроился от всей этой красоты, которую у него пытался похитить какой-то самозванец.
Он подошел к первому попавшемуся официанту, разносившему прохладительные напитки:
— Скажите, милейший, как мне найти господина…
Он не успел закончить фразу, потому что все на него зашикали:
— Тише, тише, начинается!
Официант отскочил в сторону быстро и бесшумно, как летучая мышь. А Томазо пришлось потерпеть, пока молодые люди изображали на открывшейся эстраде глупейшие живые картины.
Потом живые картины кончились, но на сцену сразу выскочил молодой человек с огромной хризантемой в петлице; он поднял вверх правую руку, чтобы восстановить тишину, и, когда стало более или менее тихо, прокричал:
— А сейчас мы попросим господина Магарафа сыграть нам что-нибудь.
Опять все захлопали, и Томазо увидел, как на сцену вышел человек, действительно чем-то напоминавший его, только более высокий, более узкий в плечах и, что греха таить, с более интеллигентным и тонким лицом. В руках у него была скрипка.
Молодой человек с хризантемой снова поднял вверх правую руку.
— Мадемуазель Хуанна Магараф очаровательно аккомпанирует своему брату. Мы вас очень просим, мадемуазель Хуанна! — и сам первый захлопал в ладоши.
На сцену послушно вышла черноволосая девушка лет двадцати четырех, села за рояль и взяла несколько аккордов. Стало тихо, и тот, кто выдавал себя за Томазо Магарафа, негромким голосом объявил:
— Канцонетта из скрипичного концерта Чайковского!
Мадемуазель Хуанна сыграла вступление, а он поднял смычок, прильнул к скрипке, закрыл глаза, и скрипка вдруг запела так нежно и так задумчиво, что Томазо замер от восторга: он сам играл на скрипке и даже считал себя до этого вечера приличным скрипачом.
Он слушал, весь подавшись вперед, восхищаясь и завидуя недостижимому для него мастерству, сразу забыв, что играет человек, укравший его имя.
А пока Томазо наслаждался концертом Чайковского, он упустил самое интересное: сидевший в первом ряду финансист из Города Больших Жаб, и до этого поклевывавший носом, вдруг уронил голову на грудь и тихо захрапел, презабавно выпятив свою нижнюю губу. Конечно, все были этим ужасно шокированы. Люди зашушукались, соседи стали покашливать над самым ухом заснувшего финансиста, чтобы он проснулся, но он, как назло, не просыпался, и тогда одна дама не выдержала и сказала своему кавалеру достаточно громко, чтобы все могли оценить глубину ее негодования:
— Такие люди должны спать с глушителем на носу!
«Глушитель на носу!» — право же, это было сказано очень остроумно, и все, кто услышал эту фразу, стали хихикать.
Томазо обернулся на этот шум и увидел, что все кругом смеются и никто уже не слушает скрипача.
А тот, покраснев, что-то шепнул аккомпаниаторше и сделал несколько заключительных аккордов так ловко, как будто на этом месте действительно заканчивалась канцонетта, хотя он не доиграл ее на добрую треть. Никто, кроме Томазо, даже не заметил этого, и все захлопали, чтобы подчеркнуть, что уж они-то настоящие ценители музыки. Тут проснулся и храпевший финансист, сладко зевнул и старательно захлопал.
Публика хором закричала:
— «Маленького Томми». Сыграйте нам «Маленького Томми», господин Магараф!
Скрипач, покраснев еще больше, взмахнул смычком и с каким-то остервенением заиграл разухабистый фокстрот «Ты такой большой, мой маленький Томми».
Наконец все устали от изящных искусств и вернулись к прохладительным напиткам и танцам. Скрипач со своей сестрой направился к себе в номер, и вот тут-то, на покрытой коврами просторной лестнице, Томазо Магараф впервые за весь вечер приблизился к человеку, выдававшему себя за него.
— Разрешите, сударь, — сказал он, — мне с вами нужно кое о чем потолковать…
— Прошу прощения, но у меня сейчас нет ни малейшего настроения толковать с кем бы то ни было, даже с президентом республики, — сердито ответил скрипач, — я хочу спать.
— И все же нам с вами обязательно нужно потолковать, и немедленно, — произнес Магараф с расстановкой. — Давайте лучше не терять времени на бесполезные препирательства.
— Ну, знаете ли, — возмутился тогда скрипач, — да кто вы такой, чтобы отдавать мне приказания?!
— Хорошо, — сказал Томазо, — я вам скажу, кто я такой, если вам так не терпится. — Он нагнулся к самому его уху и шепотом добавил: — С вашего позволения, я — Томазо Магараф.
Странное дело: ему не доставило ни малейшего удовольствия, когда скрипач изменился в лице и упавшим голосом произнес:
— Хорошо, пойдемте ко мне в номер. Хотя нет, лучше выйдемте на улицу, мне не хотелось бы прежде времени расстраивать мою… мою сестру.
— Ладно, — сказал Томазо, — пойдемте на улицу. Не будем расстраивать вашу сестру. — Он хотел говорить язвительным тоном, но у него это не очень получалось.
— Хуанна, — обратился скрипач к сестре, которую остановила, чтобы похвалить за «чудную-чудную игру на рояле», какая-то просвещенная дама, — Хуанна, отнеси, дружок, скрипку к нам в номер. Мне нужно пройтись по улице с этим господином. Я скоро вернусь.
— Что-то случилось? — всполошилась Хуанна, с тревогой вглядываясь в его побелевшее лицо. — Ради бога, скажи мне, что-нибудь с мальчиком?
— Ничего с мальчиком не случилось, родная. Просто мне нужно потолковать с этим господином. Возьми скрипку и иди в номер.
Скрипач даже попытался улыбнуться, но улыбка у него получилась такая растерянная и жалкая, что Хуанна еще больше перепугалась, схватила его за руку и умоляюще зашептала:
— Ради бога, ради всего святого, в чем дело? Ты должен немедленно сказать мне, в чем дело!
— Возьми скрипку и уходи. Я тебе потом… все потом расскажу… Возьми скрипку… Прошу тебя, возьми скрипку и иди в номер…
— Хорошо, — согласилась Хуанна, — я отнесу. Только я тебя одного не оставлю. Я тоже пойду с тобой. Ведь мне можно пойти с тобой, правда? Ну, скажи, что можно!
— Иди в номер и жди меня, — чуть не плача, повторил ей скрипач. — Я скоро вернусь, понятно?
И они вышли на улицу, два Магарафа.
Вот уж не думал Томазо, весь день предвкушая этот разговор, что получится такая неприятная история! Некоторое время они молча шагали по широкому тротуару, переполненному расфранченной толпой, и не могли решиться начать разговор.
Вдруг, совершенно неожиданно для себя, Томазо восхищенно произнес:
— Вы очень хорошо сыграли канцонетту, жалко только, что не до конца.
— Никто, кроме вас, этого даже не заметил, — ответил скрипач и тут же спохватился: — Но ведь вы, вероятно, совсем не об этом собирались со мной потолковать.
— Конечно, не об этом. Я хочу узнать, на каком основании вы присвоили мое имя?
— Я бы с удовольствием присел на какую-нибудь скамейку, — сказал скрипач и извиняющимся тоном объяснил: — Понимаете, я чувствую себя очень усталым.
— Ладно, — пробурчал Томазо, и они выбрали себе свободную скамейку на приморской аллее.
Совсем близко сонно посапывал прибой. Из-за невидимого горизонта медленно поднималась нестерпимо белая луна. Мерцающая дорожка вытянулась на черной глади океана, как зыбкий серебряный мост. Длинные тени деревьев бороздили еще не остывший песок аллеи, и от полицейского, расхаживавшего по ней взад и вперед, падала тень — длинная и величественная.
— Красиво, — прервал наконец молчание Томазо.
— Очень, — безразлично согласился скрипач, и тут его словно прорвало — так торопливо и бессвязно он заговорил.
Он нисколько не жалеет, что выдал себя за Томазо Магарафа, пожалуйста, пусть его хоть сейчас потащат в полицию и пусть его судят, потому что все это ему черт знает как надоело. Только ему очень жалко маленького Диго и Хуанну, она на редкость славная женщина и очень хорошая жена, дай бог вам такую. Ну да, жена, а никакая не сестра! Он вынужден выдавать ее за сестру, иначе сразу за это ухватились бы газетчики: «Ах, жена! Ах, Томазо Магараф уже успел жениться! Ах, какая забавная сенсация!» И напечатали бы об этом в своих газетах, и тогда это могло бы дойти до настоящего Томазо Магарафа, то есть до вас, и вы бы тогда подняли скандал, и меня бы запрятали в тюрьму, а Хуанна и маленький Диго будут подыхать с голоду. Как будто настоящего Магарафа хоть немного убудет, если в одном городе появится человек, который скажет, что он — Магараф, и попробует немножко на этом заработать для своей семьи. А что он хороший скрипач и в Советском Союзе ему даже дали бы орден (да, да, там дают человеку орден, если он очень хорошо играет на скрипке), то это ему нисколько не помогает, потому что он уже забыл тот день, когда выступал в настоящих концертах и честно зарабатывал себе на хлеб. Вот и изворачивайся, как можешь! Стыдно сказать, но он попросту счастлив, что господина Магарафа судили. Один человек при нем сказал, что сейчас масса жуликов неплохо зарабатывает, выдавая себя за выросшего лилипута. Он тогда сразу подумал: почему бы на этом не заработать хотя бы одному честному человеку? Он нарочно поехал с Хуанной к черту на кулички, на этот курорт, который находится в двух тысячах миль от Города Больших Жаб, и не ошибся в расчете. Он получил бесплатный номер в отеле, и бесплатный стол, и пятьсот кентавров в месяц. Скажите пожалуйста, какой ужасный расход для отеля! Он за это должен каждый день играть, а где вы слыхали, чтобы мало-мальски приличный скрипач выступал за семнадцать кентавров в день? Да еще со своим аккомпаниатором! А кроме того, он еще служит живой рекламой для отеля. Подумать только: ни одного свободного номера! А что они с Хуанной оделись бесплатно с головы до ног в здешних магазинах, так магазины, вы сами понимаете, на этом неплохо заработали. Ну, конечно, теперь он, к сожалению, видит, что все рассчитать невозможно. Изволь-ка сообразить, что Томазо Магарафу, подлинному Томазо Магарафу, вдруг заблагорассудится прикатить именно в этот город, как будто мало городов в Аржантейе. Теперь, конечно, все пойдет прахом. Его выгонят из гостиницы, и они с Хуанной останутся на улице, если, конечно, господину Томазо Магарафу — настоящему — не захочется запрятать их в тюрьму.
— Что это вы заладили: «В тюрьму, в тюрьму!» — рассердился Томазо. — Вас послушать, так можно подумать, что я и в самом деле только тем и занимаюсь, что сажаю невинных людей в тюрьму! Очень мне это нужно! Глупости какие!
— Я думал, что вам, может быть, обидно… — начал оправдываться скрипач, но Томазо его раздраженно перебил:
— Если мне что-нибудь и обидно, так это то, что вы так здорово играете на скрипке! Я бы хотел хоть наполовину так хорошо играть… Только этого никогда не будет.
— Скорее всего нет, — подтвердил скрипач. — Я потратил на учение двадцать два года своей жизни, и, кроме того, у меня действительно исключительные способности. Мне это сказал сам великий Леопольд Ауэр. Вы, конечно, слыхали про профессора Ауэра?
— Конечно, слыхал, — сказал Магараф, — и, конечно, я сам великолепно понимаю, что сейчас мне уже поздно учиться.
— …И главное — незачем! — горячо подхватил скрипач. — Поверьте мне, если бы я мог сейчас быстро переучиться и приобрести более обеспеченную специальность… — Он запнулся и извиняющимся тоном произнес: — Хотя нет, по правде сказать, я ни за что не брошу скрипку. Я бы, наверное, умер, если бы бросил скрипку…
Тут Магараф, которому было ужасно не по себе от всего этого неприятного разговора и в особенности от умоляющих глаз скрипача, поднялся со скамейки и сказал:
— Ваша жена умирает от волнения. Вам нужно поскорее вернуться домой и успокоить ее.
— Успокоить?! — воскликнул скрипач. — Вы… вы… вы сказали «успокоить»?! Неужели вы…
Томазо Магараф больше всего в жизни не любил чувствительных сцен. Поэтому он сразу же перебил:
— Вы не знаете, когда уходит поезд в Город Больших Жаб?
Тогда на глазах скрипача навернулись слезы, и он забормотал, что он потрясен великодушием господина Магарафа. Он, и его Хуанна, и его маленький Диго этого никогда не забудут. Это просто замечательно, что существуют такие настоящие люди, как господин Магараф!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48