— Точно он!
— И борода длинная…
— Он, кто еще с такой бородой…
Трое мужиков, порты как будто из одной грязи после дороги, жмясь друг к другу, рассматривали убитого. Сильно сказано — рассматривали… Бросят взгляд, и тут же очи — в сторону, опасаются даже глаз задержать!
— Привезли с Гремячей, — пояснил Яснополк, — говорят, видывали Белого колдуна.
— Бороду его они видывали! — рассердился Иггельд, — Вы, люди добрые, что-нибудь кроме белой бороды у злодея помните?
Мужи помялись, глаза — ниже травы, потом один из землепашцев признался:
— Не…
Воевода резко повернулся, первым заметивший приближение князя. Дидомысл был со старшим сыном, оба выглядели так что — не подходи, коли жить хочешь!
— Ну? — бросил князь.
— Признали за Белого Ведуна, — махнул рукой Яснополк.
— А чего издали? — рявкнул Дидомысл, добавив со злостью, — Пусть поближе подойдут… Эй, славные мужи, внуки Свароговы, чего боитесь? Мертвые не кусаются!
«Славные мужи» вместо того, чтобы подойти, так и шарахнулись назад, подальше от трупа со страшной белой бородой. Воевода взял одного из деревенских за шкирку, как щенка, да подтащил поближе.
— Он оживет! — воскликнул один из деревенских, — Говорил сколько раз, умрет — оживет.
— Точно оживет!
— Ночью придет, Смерть принесет…
— Ага, — не выдержал Младояр, в голосе так и просвечивало презрение, — уже оживает, глянь — борода шевелится, задышал, поди!
Седые волосы и впрямь слегка шевелились — ветерок, все-таки. Но это понимал младший княжич, что же до мужиков… Тот, которого держал Яснополк, дико закричал, вырвался — и бежать, сломя голову. Как по команду, рванули прочь и остальные. Князь понял сына — тот не шалил, это бесилась в княжиче бессильная злоба…
— Толку-то с них, — заметил воевода, — истину молвил Иггельд, ничего, окромя бороды они и не помнили. Да и злодея видывали только издали…
Князь подошел поближе, вцепился руками в бороду мертвеца, дернул во всю силушку, в ладони остался клок волос. Дидомысл смахнул мерзость с рук, сплюнул.
— Борода настоящая. Значит — и колдун настоящий! — приговорил князь, голос раздраженный, еле сдерживает злость.
— Может, подождем, пока околдованный отрок оправится? — предложил Иггельд.
— С отроком еще разберемся, во всем разберемся, — загремел железом в голосе Дидомысл, — а ты, Иггельд, отправляйся, зови жрецов Виевых, пускай обряды проведут — что б не ожил ненароком. И тех «смельчаков» — назад пусть приведут, слышь, воевода?
— Слышу, Дидо…
— Пусть посмотрят, как их колдуна силы лишать будут. И на костер, при них же, чтобы потом всем, возле Гремячей речки живущим, рассказали. Будут упираться — держи. Потом штаны новые подаришь, коли собственные изгадят…
— Я так думаю… — попытался возразить Иггельд.
— Все, слово князь сказал — мало тебе? — владыка, на удивление, даже не рассердился на старика, — Сказано тебе, приговорено — мертв Белый Ведун, сжечь и пепел — в отхожее место! А ты куда, Млад?
— Руки обмыть, я… — княжич кивнул на мертвеца.
— А и верно, сынок, — спохватился Дидомысл, вдруг став ласковым и каким-то беззащитным, — я ведь тоже руки опоганил… Пошли вместе!
* * *
Во время последней церемонии можно было плакать — ветер относил черный дым прямо в лицо стоявшему впереди Младояру. Где-то рядом стояли отец и брат, теперь уже единственный! Юноша не поднимал глаз, он так ни разу и не взглянул на самых дорогих ему людей. В жизни Младояра это была первая осмысленная потеря близкого человека. Мать он не помнил, она умерла, когда княжич родился. Конечно, Младояр понимал, что люди смертны, рано или поздно кто-то из близких умрет. Но то, что этим кто-то явится Гориполк, юноша, лишь чуть двумя годами старше его самого, княжич никак не мог предположить. Растерянность — и, одновременно, черная дума, камнем лежащая на сердце — не мог ли он, Младояр, сделать все по-другому, так, чтобы не стоять сейчас у погребального костра брата? Если бы он поехал тогда с Гориполком на охоту? Ну и что — горько подшутил над собой княжич — лежал бы сейчас без памяти на месте Бегуни… Но вот в ту ночь, с Иггом, вместо того, чтобы рассуждать о разных разностях, если бы только чуть раньше вспомнили о неутоленном чувстве мести Белого Ведуна. Эх, часом раньше… Какое там часом, и четверть часа оказалась бы достаточной, чтобы все повернулось по другому, они с Иггельдом ни за что бы не выпустили Гориполка из палат!
В отличие от воспитанника, Иггельд наблюдал церемонии почти равнодушно. Что есть жизнь, как не череда вот таких погребальных костров, уносящих, одного за другим, те лица, к которым привыкаешь за долгие годы. Когда-нибудь, может — уже скоро, и тебя унесет черный дым. Вот суетятся жрецы, говорят слова, которые ничего не изменят. Человека не воскресить, а от того, что сказать на прощание, уже мало чего зависит, если душа — далеко-далеко. Может, правду говорят, что люди были когда-то совсем другими, змеями или вовсе чудищами, но потом от них остались только души, долго искавшие нового пристанища. И вот, в незапамятные времена эти бесплотные духи нашли убежища в бренных телах, вроде того, в котором мается сейчас дух Иггельда. Мудрецы говорят, что тела наши совсем не подходят к душам, живущим в них, это — чужие тела. Но — ведь нет же других. И душа стремится к свободе! Вот сейчас, смешавшись с черным дымом, и дух Гориполка получил свободу. Если, конечно — рассуждал Иггельд — он не получил свободу в тот момент, когда остановилось сердце юного княжича, с последним вздохом…
Никто никого не выгоняет с обряда, так принято, даже когда костер догорает полностью, и даже тогда, когда собран пепел для Даны, можно еще стоять и стоять, хоть три дня и три ночи, как в старых сказках. Иггельд решил не уходить раньше, чем церемонию покинет Младояр, а княжич все стоял и стоял. Вот уже разошлась дружина, ушли князь и Крутомил, нарисовав пеплом лицах древние знаки, разошлись и волхвы. А Младояр все стоял и стол. Может — хотел сказать что-нибудь на прощание — наедине? Но нет. К удивлению Иггельда княжич опустился у костра — но не на колени, а на корточки, руки подростка погрузились в угольки, местами еще горящие. Малодояр долго перебирал еще теплый пепел, у Иггельда и в мыслях не было спросить воспитанника о цели такого странного занятия. Наконец, княжич нашел то, что искал, оглянувшись, Младояр убедился, что за ним не наблюдет никто, кроме наставника. Ничего не сказав, паренек спрятал находку куда-то за пазуху. Ушел…
Вечером Иггельд застал воспитанника за точильным камнем. Вот теперь Иггельду стало все ясно. Кость уже была наточена до остроты швейной иглы. Княжич действовал хоть и неумело, но аккуратно, не спеша, его губы шевелились, что-то приговаривая.
— На стрелу?
— Да, — буркнул Младояр.
— Чтобы брат отомстил?
— Да.
— Один за Гремячую собрался?
— Мое право крови!
Иггельд замолчал. Переубеждать мальца бессмысленно, раз уж задумал отомстить сам, даже не сам — ишь чего надумал, кость мертвеца, месть после смерти… Но не пускать же отрока одного? Да и у него, Иггельда, есть свой счет к белому убийце. Надо только объяснить княжичу так, чтобы он не смог отказаться…
— У меня тоже есть право, Млад, — молвил, наконец, лекарь, — право наставника быть там, где находится воспитанник. Надеюсь, ты не считаешь, что старый боец будет бесполезен?
Младояр почувствовал, как кровь приливает к лицу. Неужели он оскорбил наставника, в далекие времена — смельчака, подвиги которого на ратных полях дали право Иггельду — наравне с князем и воеводой — носить золотое кольцо в левом ухе… Правду сказать, ходили слухи, что в юности Иггельд особой отвагой не отличался, более того — был трусоват. Но вот однажды на него, безоружного,ннапал в лесу матерый волк. Иггельд в смертельной схватке убил его, получив множество ран. Согласно древнему обычаю, юноша разодрал грудь бесстрашного хищника, вырвал и съел волчье сердце. И уж потом — прославился подвигами на ратном поле.
— Извини, Игг! — Младояр никак не мог придумать, что бы такого добавить, наконец, сказал просто, — Выступаем завтра…
* * *
— Что это, Игг? — спросил княжич, разглядывая брошенную перед ним странную кольчужную рубаху, плетения мелкого, незнакомого. Металл белый, матовый какой-то, не железо, но и не бронза — уж точно. Да и брошена как-то небрежно, словно простая льняная рубаха. Младояр приподнял пальцами край кольчужки, та подалась легко, как будто весила во много раз меньше, нежели железная.
— Эту кольчугу ни один меч не берет, трофей юных лет, — просто объяснил Иггельд, — один недостаток…
— Коротка?
— Да, и коротка, но, главное — узковата, на отрока изготовлена, для воина бесполезна, если и натянешь, то не вздохнешь…
— А переделать?
— Она цельная, Млад, нет ни начала, ни конца, и ни одно колечко не развести, — сообщил ведун.
— Как так? Волшебная, что ли?
— Нет в ней никакой волшбы, но и нет на свете сейчас коваля, что б такую перекроил. Да и металла такого нет. Может и есть где, но я не знаю…
— И что?
— Как что? — пожал плечами Иггельд, — Носи, пока по размеру. Вот и пригодилась. Я, правду сказать, давно хотел тебя в нее одеть, вот только, понимаешь, вот ходили мы не раз на поле ратное. Будь ты в этой кольчуге расчудесной, порази стрела в грудь… Ведь попадала?
— Попадали, — усмехнулся отрок, сделав ударение на конце слова.
— И — ничего, а почему ничего? Потому что на тебе кроме кольчуги, брони железные… А будь ты в такой кольчуге, оно конечно, ни стрела лучная, ни болт самострельный ее бы не пробили, вот только…
— Что только? — юноша все никак не мог понять.
— Ребра бы тебе поломали, кольчужка-то хоть и тверже железа, да мягка, потому как из мелких колец!
— А сейчас, супротив ножей — в самый раз?
— Если брони наденем, по своему княжеству шастая, молва пойдет. А так — и не видно ничего, поверх кольчуг — рубахи, вроде и не на бой… Нас ведь с тобой не в первый раз увидят, подумают….
— Что по делам лекарским, али по волшебным местам!
— Вот-вот, — кивнул Иггельд, — а кольчужку не снимай, даже спать ложась, никогда!
— Даже если я на кого залезу? — хихикнул отрок.
— Нет времени более благоприятного, чтобы тебя прирезать, чем таковое! — торжественно изрек ведун, — И я тебе — запрещаю на все время похода, на девок глаз не пялить, под сарафаны не лазить, и, вообще… не лазить!
— Да ладно! — махнул рукой княжич, — Сколько до Гремячей скакать? Кажись, верст сотню всего?
— Верста версте рознь, хоть и в каждой тысяча саженей, — заметил Иггельд, — только путь наш лежит в иную сторону.
— Как? — удивился подросток., — Куда же тогда?
— К Извечному Дубу.
— Ну, к Дубу нас жрецы не пустят, — продолжал удивляться княжич, — или предлагаешь тех жрецов перебить, да самим хранителями заделаться?
— Нет, мы только издали них посмотрим… В глазки заглянем!
— В глазки? — Млад хлопнул себя по лбу, — Ну, конечно, в глазки!
— У Белого Ведуна сейчас много путей, — Иггельд, как будто, и не спешил, намереваясь разобраться во всех вариантах поведения врага, — Первый путь — в Навь…
— Это вряд ли, — махнул рукой паренек, — он ведь брата зачем убивал? Чтобы ведуном слабым не ославится. А зачем ему сильным выглядеть? Чтоб народец за Гремячей в повиновении держать. Стало быть — стремится к власти, подобной княжеской. А такие за жизнь обоими руками держатся!
— О мудрец! — деланно поклонился Иггельд, потом добавил обычным тоном, — Видишь ли, власть верховного жреца у малых народов, в особенности у тех, кто живет дарами леса — она повыше власти вождя. Ты еще много не знаешь, я расскажу когда-нибудь, как принимают в мужи в затерянных деревнях, и кто этим занимается…
— Если Белый Ведун всех мальчиков во время обряда усыплял, да шептал…
— Если бы только усыплял!
— Расскажи!
— Потом, как-нибудь, я же сказал, — мотнул головой лекарь, — да и потом — чую, еще побываем в его владениях, сами и поспрашиваем.
— Хорошо, продолжай насчет путей!
— Второй путь — из Крутена в края иные, где мы его не достанем.
— Я его везде найду! — Младояр вскочил в возбуждении.
— Спорить не стану, но — согласись: одно дело достать его на земле Крутенской, совсем другое — за Святыми Горами?
— Да, конечно… — сник княжич, но тут же спохватился, — Нет, никуда он не уедет, за Гремячей речкой он — князь, а за святыми горами — простой перехожий!
— Третий путь — в свои леса…
— Но ты же сказал — к Дубу?
— Видишь ли, он отправится домой, под защиту своих, если не получится ничего другого, — объяснил Иггельд, — а пока у него еще пути есть. Сколько — не знаю, но, поставив себя на его место, мыслю — проще всего стать князем Священной Рощи.
— И прожить там всю жизнь? — засомневался княжич.
— Вряд ли — так. Думаю — силы набрать, может, даже, прощения у князя получить — а потом лазейку найдет!
— Прощения он не получит.
— Неизвестно, всяко бывало. Судить простого человека — одно, жреца — другое, хранителя — это уж совсем особый случай.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55