Не знаю, не знаю. Ничего путного в голову не идет. Вот если только...
– Витася, это опять я.
– Ну?
– Я тут посмотрела...
– Ну, ну, говори, Тянучкин!
– Там позади, оказывается, недалеко Нева. Но до нее стоят какие-то пошлые гаражи. Вот если бы все переделать, снести эти гаражи, сделать выход к Неве и пристань...
– Ну, рыба, у тебя и масштабы! – хмыкнул довольно. – Ладно, понял, еще обсудим. Конец связи.
– Целую! – нарочно громко успела крикнуть Светочка. И зачем-то оглянулась на телохранителей.
Я прекрасно понимаю, что он ТАК со мной разговаривает потому, что у него там рядом сидят люди. Но объясните мне, объясните, пожалуйста! Что там эти самые люди будут к нему хуже относиться, если он даст понять (мне? им?), что хорошо относится к любимой женщине? Нет, не сюсюкать по три часа в день, а чуть теплее разговаривать те пять минут в неделю, которые я отнимаю у его бизнеса. Это что – категорически запрещено в деловых кругах? Не комильфо?
– Домой! – рявкнула Светочка водителю, хотя в принципе привычки орать на людей не имела. По крайней мере, раньше.
Сэр Уинтон со свойственным всем настоящим джентльменам изяществом нагадил посреди прихожей.
– Эмма Петровна! Разберитесь, пожалуйста, с котом! Эмма Петровна! – Похоже, немка стала хуже слышать. Виталию – не говорить! Выгонит.
Светочка прошла в комнату и, не раздеваясь, выкурила две сигареты подряд. Рядом на столике надрывался телефон. Фигу тебе, не хочу слушать! Наконец, сработал автоответчик. Во-от кто мне улучшит настроение!
– Дуська, привет! – Птенчик наш, Илона, уже давно смирилась со своим новым именем. Раньше она скрипя зубами терпела “Дуську” только из уст Виталия. А теперь ее и родная мать, забывшись, Дусей зовет.
– Светик, я, кажется, лягушками вчера объелась! – Как же я люблю Илонку, ей-Богу! Она, наверное, последнее украшение моей жизни. Так и представляешь себе несчастную цаплю, лежащую на кровати с животом, полным лягушек. – Ты права, не надо было мне вторую порцию заказывать! – Я-то, конечно, была права, милая. Да только совсем в другом. И ничего про лягушачьи лапки я тебе не говорила. А просто посоветовала притормозить немного с шампанским. Проверяем.
– У тебя что, живот болит?
– Не-ет... голова... – Вот. Убедились?
– Ты “Эндрюс Ансвер” приняла? – Пардон за произношение, Дуська иначе не поймет, что я имею в виду.
– Светик, да при чем здесь “Эндрю”? Я тебе говорю, что отравилась!
– Ты говорила, что объелась, а не отравилась.
– Какая разница, если мне плохо! – Действительно, господа, какая? Чиво вы к девушке с глупыми вапросами пристаете?
– В общем, так, солнышко, – говорю как можно более убедительно. – Ты сейчас пойдешь на кухню...
– Я уже на кухне... – жалобно сообщила Илона.
– Очень хорошо. А теперь из углового шкафчика достань “Эндрюс Ансвер” и...
– Да нет там никакого “Ансвера”! – всхлипнула Дуська. – Я уже смотрела! Там только какой-то зеленый... сейчас скажу... ал ка...
– “Алка-зельтцер”? Так это еще лучше! Две таблетки – на стакан воды. Давай действуй, а я пока за сигареткой сбегаю.
Две минуты спустя:
– Ну что, выпила?
– Нет...Светик, я хотела спросить: а какой воды – горячей или холодной? – И в этом – она вся. Далее пойдет еще интересней. Главное – не забыть сообщить, что звоним мы ненадолго и по делу. – Светик, ты не волнуйся, я тебя ненадолго отвлеку. Я, собственно, по делу.
– Слушаю тебя, птичка моя. – Ой, я, кажется, и жаргон Дуськин переняла? Кошмар...
– Не знаю прямо, как и быть... Сейчас, говорят, модно грудью кормить. А я грудь сразу после родов перетянула. Ты не знаешь, что теперь делать?
Светочка прижала трубку к плечу и заскрипела зубами.
– Знаешь, бот тут я, наверное, ничего тебе посоветовать не смогу. Да и насчет того, что модно – первый раз слышу.
– Правда? Ну и фиг с ним! – С кем это, интересно, милая? – Да! А еще я тебе хотела похвастаться. – А, валяй! – Я себе заказала платье для филармонии! Знаешь, где?
– У Парфеновой, – брякнула Светочка, искренне надеясь, что Илону оттуда выставили с позором.
– Точно! – Дуська захихикала. – Черное такое, бархатное, с деко... короче, с вырезом таким и с такой фигней на шее. Одним словом – класс!
– Молодец. – Светочка глубоко затянулась сигаретой. Здесь надо немножко объяснить. Дело в том, что в этом сезоне дежурный писк – это посещение филармонии. В максимальном количестве брюликов и подобной мишуры. Виталий наш свет Николаевич отказался приобщаться к великому наотрез. Юра Илонкин в принципе не против филармонии. Но мы его сами туда не берем. У него при первых же аккордах классической музыки начинается что-то вроде медвежьей болезни. Нет, нет, не в прямом смысле! Ну, в общем, какие-то нелады со внутренностями. То он икать примется. А то животом на весь зал бурчать начинает. Неловко как-то. Поэтому мы решили ходить с Дуськой вдвоем. Она, как видите, решила подойти к делу серьезно и заказала себе специальное платьице для филармонии. Мысль в принципе верная. Перебирая в памяти Илонкины туалеты, я, честно говоря, ничего подходящего не нахожу. Так, так. С декольте, говоришь? Ну, ну. Хорошо, что у музыкантов есть куда смотреть и в зал они особо не заглядывают. А дирижер вообще ко всем спиной стоит. Стоп, стоп, не это главное.
– Дусь, а длина? Длина какая?
– До полу, конечно! Это ж филармония, а не кабак! – Ах ты, лапка, даже это понимаешь. – Ладно, все, я побежала. Вечером увидимся. Вы на открытие идете?
– Идем, идем, пока.
И вот ведь засела у меня эта Дуська в башке! Весь вечер потом – пока по дому шаталась, пока собиралась – все о ней думала. А что? Живет себе припеваючи, денег – навалом, Юра у нее, конечно, по уши деревянный, но тоже по-своему ее любит. И даже очень крепко. Вот женился. А уж ребенок... Я просто балдею от Дуськиного младенца. Готовая ходячая – пардон, лежачая – реклама чего угодно. Хоть памперсов, хоть детского крема, хоть еды. Валяется такое трехмесячное чудо в своей навороченной колыбели и довольно жизнью. Надо – спит. Надо – ест. Вовремя памперсы пачкает. Дуська говорит – идеальный ребенок. Ну-у, ей-то виднее, она его чаще Светочки видит. Ненамного, правда.
И чего хорошего Илонка в своей жизни совершила, за что ей такая награда? Другие вон колени стирают, грехи замаливая, а им – горе за горем. Ирка Колокольникова, Илонкина, между прочим, бывшая подруга, тоже проституткой в гостинице начинала. Первый мужик ей голову по пьянке проломил, за что и сидеть ему еще два года. Второй сам помер, но перед смертью успел все Иркины вещи вывезти в неизвестном направлении. Все, нажитое непосильным трудом спер! Ну, а третьего Колокольникова сама себе выбирала. По принципу: не важно, какой мужик, важно, чтоб донор был нормальный. Ребеночка, понимаешь ли, захотела родить. Ну? Родила. Пацаненок синенький, хлипче воробышка, посмотришь – плакать хочется. Так еще и донор этот с гонором оказался. Отсудить ребенка хочет. По судам Ирку таскает, везде ее аморальное поведение яркими красками расписывает... Чего это меня сегодня весь день на грустное тянет?
Ох, не ждала я от этого вечера ничего хорошего. Так оно и вышло. Виталий приехал, как всегда, секунда в секунду, молниеносно облачился в вечерний костюм, мановением руки мимоходом одобрил мое платье (а мог бы и пару слов сказать, я старалась), и все – уже в дверях стоит, ручонками машет: пора, пора. Я даже почти не разозлилась, только заметила, проходя мимо:
– Сэр, вы ничего не перепутали? Рабочий день окончился, мы отдыхать едем...
Ничего не сказала рыбка, только дверцей сильнее хлопнула.
Я и не собираюсь оправдываться, сама виновата. То есть я просто обратила внимание Виталия на тощую девицу в черном пальто. Ну, знаете, сейчас полгорода в таких ходит: ножки тоненькие, ботинки на толстенной подошве, шапчонка немыслимая, ушастая, рюкзачок микроскопический на попе болтается. Стиль такой. Причем чем меньше рюкзак и толще подошва – тем стильней.
– Смотри – девчонка. – Машина остановилась у светофора, и девушка начала переходить дорогу. Хорошо был виден ее розовый трогательный нос и посиневшие лапы, сжатые в кулачки, – кажется, уже подмораживало.
– Угу, – живо откликнулся Виталий. – Французская мелодрама. Она – студентка, он – пожилой преподаватель. Они ведут долгие содержательные беседы о смысле жизни и занимаются любовью в парке или у него дома в широкой супружеской постели. У нее короткие непослушные волосы, и она пахнет цветами. У него умная жена. Сын давно погиб. Все кончается очень плохо. Они расстаются из чувства долга, причем один из них попадает в дурдом. Врачи считают, что случай безнадежный, он останется в дурдоме до конца своих дней.
– Он? – Обалдеть можно от такой внезапной импровизации.
– Он. Или она. Не важно. – Мы давно уже проехали ту девчонку, а разговор все продолжался.
– Ну-у... А в наших декорациях? – Только бы не спугнуть, такие откровения у нас в последнее время очень нечасты.
– В наших? А, одна маета. Она – студентка, он – бизнесмен. Они почти не разговаривают и трахаются у него в машине. У нее вечно грязная голова и немереные амбиции. У него семья и работы невпроворот. Он жалуется на свою собачью работу, а она грызет когти. Все кончается быстро и смешно. Они расстаются из-за того, что она его заразила триппером. Всех своих мужчин она заносит в записную книжицу. Он там оказался под номером пятьдесят два. Или пятьдесят три.
– И сколько ей было лет? – Кажется, меня укачало в машине.
– Кому?
– Этой девушке.
– Какой, солнце?
– О которой ты рассказал.
– Да понятия не имею. Придумай сама. Шестнадцать. Нет, вру, в шестнадцать она не могла быть студенткой. Ну тогда восемнадцать.
Классная история, да? А вот теперь сиди и соображай: сказку тебе сейчас на уши навешали или правду-матку живьем крупными кусками нарезали.
Светочка так задумалась, что, выходя из машины, чуть не упала, зацепившись за что-то каблуком.
– У-у, коровушка... – ласково сказал Виталий, и Светочке захотелось его ударить.
С таким настроением мы и пошли отдыхать.
Хороший “ночник”, навороченный. Может быть, даже слишком. И главное, не понятно, для кого все эти мульки. Для молодежи – слишком сложно. Для старперов – слишком современно. Богеме – не по карману, богема у нас сейчас на халяву пить предпочитает. Братве такой прикид – один вечер погулять, потом полгода ремонтировать придется. Не поняла я, честно. Что понравилось? Аквариум очень понравился на первом этаже. Бутерброды хорошие. Музыка? Не знаю. А вот НЕ понравились, во-первых, слишком темные и узкие лестницы, а, во-вторых, прозрачные столики в баре. Не поймешь: каприз ли это дизайнера или забота о морали. Ну, чтоб никто под столом коленки никому не гладил. Я думаю, посетителям быстро надоест постоянно ощупывать края столиков, чтобы не промахнуться с бокалом. Ну и еще: ручки на дверях сортиров в виде голых женщины и мужчины (угадай, где – кто) – это, по-моему, тоже перебор.
Ближе к полуночи началась программа. Народ, позевывая, переползал на второй этаж и рассаживался за столики. Да, тяжело сейчас удивить-развлечь нашу пресыщенную публику. Которую уже и бродвейские премьеры не трогают, и на “Crazy horse” в сон клонит. Кстати, о публике. Могу кое-что интересное рассказать. Но только про дам, мужики сегодня неинтересные. Так, с кого начнем? Вон там, поближе к сцене, два столика. Ну, за правым все люди известные, представлять не надо. А вот за левым... Большая лиловая дама с черным веером – сама мадам Терентьева. Веера – ее слабость. Говорят, она предлагала Карлу Лагерфельду пятьдесят тысяч баксов за его веер. А тот не отдал. Пигалица рядом – ее новая любовница. Говорят, шведка, бывшая манекенщица дома Версаче. Сумма не указывается. Вторая большая дама – Лидия Семеновна Купчук, молочная королева Питера. Обожает колесить по Средней полосе России за рулем раздолбанного “газика”. Знает миллион матерных частушек и охотно их исполняет в любом обществе. В драгоценных камнях не разбирается, но носит много и с удовольствием. Унылый дядька, похожий на идола с острова Пасхи, – ее муж. Единственный и верный.
Светочка спокойно разглядывала окружающих. Кстати, все остальные тоже этим занимались, с не меньшим удовольствием. На сцену почти никто не смотрел, хотя там старательно потела какая-то восходящая звезда. Наконец-то появились Илона с Юрой. Дуська прошла через весь зал, аккуратно переставляя свои ослепительные ноги и сложив губки поцелуйчиком. Я б на месте той восходящей звезды ушла бы сейчас со сцены и удавилась. С ее голосовыми данными и внешностью после Илонкиного прохода на сцене делать нечего.
– Ну, а вот, например, Дуська... – задумчиво сказала Светочка, наблюдая за подходящей Илоной.
– Что – Дуська? – Виталий едва скользнул взглядом.
– Она тебе разве совсем не нравится? – Оба явно понимали, что между ними идет какая-то очень нервная, не совсем корректная, но захватывающая игра.
– Не-а... – Виталий скроил на лице что-то брезгливо-смешное, став на мгновение дико похожим на Илонкиного сына, которому дали лимонный сок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
– Витася, это опять я.
– Ну?
– Я тут посмотрела...
– Ну, ну, говори, Тянучкин!
– Там позади, оказывается, недалеко Нева. Но до нее стоят какие-то пошлые гаражи. Вот если бы все переделать, снести эти гаражи, сделать выход к Неве и пристань...
– Ну, рыба, у тебя и масштабы! – хмыкнул довольно. – Ладно, понял, еще обсудим. Конец связи.
– Целую! – нарочно громко успела крикнуть Светочка. И зачем-то оглянулась на телохранителей.
Я прекрасно понимаю, что он ТАК со мной разговаривает потому, что у него там рядом сидят люди. Но объясните мне, объясните, пожалуйста! Что там эти самые люди будут к нему хуже относиться, если он даст понять (мне? им?), что хорошо относится к любимой женщине? Нет, не сюсюкать по три часа в день, а чуть теплее разговаривать те пять минут в неделю, которые я отнимаю у его бизнеса. Это что – категорически запрещено в деловых кругах? Не комильфо?
– Домой! – рявкнула Светочка водителю, хотя в принципе привычки орать на людей не имела. По крайней мере, раньше.
Сэр Уинтон со свойственным всем настоящим джентльменам изяществом нагадил посреди прихожей.
– Эмма Петровна! Разберитесь, пожалуйста, с котом! Эмма Петровна! – Похоже, немка стала хуже слышать. Виталию – не говорить! Выгонит.
Светочка прошла в комнату и, не раздеваясь, выкурила две сигареты подряд. Рядом на столике надрывался телефон. Фигу тебе, не хочу слушать! Наконец, сработал автоответчик. Во-от кто мне улучшит настроение!
– Дуська, привет! – Птенчик наш, Илона, уже давно смирилась со своим новым именем. Раньше она скрипя зубами терпела “Дуську” только из уст Виталия. А теперь ее и родная мать, забывшись, Дусей зовет.
– Светик, я, кажется, лягушками вчера объелась! – Как же я люблю Илонку, ей-Богу! Она, наверное, последнее украшение моей жизни. Так и представляешь себе несчастную цаплю, лежащую на кровати с животом, полным лягушек. – Ты права, не надо было мне вторую порцию заказывать! – Я-то, конечно, была права, милая. Да только совсем в другом. И ничего про лягушачьи лапки я тебе не говорила. А просто посоветовала притормозить немного с шампанским. Проверяем.
– У тебя что, живот болит?
– Не-ет... голова... – Вот. Убедились?
– Ты “Эндрюс Ансвер” приняла? – Пардон за произношение, Дуська иначе не поймет, что я имею в виду.
– Светик, да при чем здесь “Эндрю”? Я тебе говорю, что отравилась!
– Ты говорила, что объелась, а не отравилась.
– Какая разница, если мне плохо! – Действительно, господа, какая? Чиво вы к девушке с глупыми вапросами пристаете?
– В общем, так, солнышко, – говорю как можно более убедительно. – Ты сейчас пойдешь на кухню...
– Я уже на кухне... – жалобно сообщила Илона.
– Очень хорошо. А теперь из углового шкафчика достань “Эндрюс Ансвер” и...
– Да нет там никакого “Ансвера”! – всхлипнула Дуська. – Я уже смотрела! Там только какой-то зеленый... сейчас скажу... ал ка...
– “Алка-зельтцер”? Так это еще лучше! Две таблетки – на стакан воды. Давай действуй, а я пока за сигареткой сбегаю.
Две минуты спустя:
– Ну что, выпила?
– Нет...Светик, я хотела спросить: а какой воды – горячей или холодной? – И в этом – она вся. Далее пойдет еще интересней. Главное – не забыть сообщить, что звоним мы ненадолго и по делу. – Светик, ты не волнуйся, я тебя ненадолго отвлеку. Я, собственно, по делу.
– Слушаю тебя, птичка моя. – Ой, я, кажется, и жаргон Дуськин переняла? Кошмар...
– Не знаю прямо, как и быть... Сейчас, говорят, модно грудью кормить. А я грудь сразу после родов перетянула. Ты не знаешь, что теперь делать?
Светочка прижала трубку к плечу и заскрипела зубами.
– Знаешь, бот тут я, наверное, ничего тебе посоветовать не смогу. Да и насчет того, что модно – первый раз слышу.
– Правда? Ну и фиг с ним! – С кем это, интересно, милая? – Да! А еще я тебе хотела похвастаться. – А, валяй! – Я себе заказала платье для филармонии! Знаешь, где?
– У Парфеновой, – брякнула Светочка, искренне надеясь, что Илону оттуда выставили с позором.
– Точно! – Дуська захихикала. – Черное такое, бархатное, с деко... короче, с вырезом таким и с такой фигней на шее. Одним словом – класс!
– Молодец. – Светочка глубоко затянулась сигаретой. Здесь надо немножко объяснить. Дело в том, что в этом сезоне дежурный писк – это посещение филармонии. В максимальном количестве брюликов и подобной мишуры. Виталий наш свет Николаевич отказался приобщаться к великому наотрез. Юра Илонкин в принципе не против филармонии. Но мы его сами туда не берем. У него при первых же аккордах классической музыки начинается что-то вроде медвежьей болезни. Нет, нет, не в прямом смысле! Ну, в общем, какие-то нелады со внутренностями. То он икать примется. А то животом на весь зал бурчать начинает. Неловко как-то. Поэтому мы решили ходить с Дуськой вдвоем. Она, как видите, решила подойти к делу серьезно и заказала себе специальное платьице для филармонии. Мысль в принципе верная. Перебирая в памяти Илонкины туалеты, я, честно говоря, ничего подходящего не нахожу. Так, так. С декольте, говоришь? Ну, ну. Хорошо, что у музыкантов есть куда смотреть и в зал они особо не заглядывают. А дирижер вообще ко всем спиной стоит. Стоп, стоп, не это главное.
– Дусь, а длина? Длина какая?
– До полу, конечно! Это ж филармония, а не кабак! – Ах ты, лапка, даже это понимаешь. – Ладно, все, я побежала. Вечером увидимся. Вы на открытие идете?
– Идем, идем, пока.
И вот ведь засела у меня эта Дуська в башке! Весь вечер потом – пока по дому шаталась, пока собиралась – все о ней думала. А что? Живет себе припеваючи, денег – навалом, Юра у нее, конечно, по уши деревянный, но тоже по-своему ее любит. И даже очень крепко. Вот женился. А уж ребенок... Я просто балдею от Дуськиного младенца. Готовая ходячая – пардон, лежачая – реклама чего угодно. Хоть памперсов, хоть детского крема, хоть еды. Валяется такое трехмесячное чудо в своей навороченной колыбели и довольно жизнью. Надо – спит. Надо – ест. Вовремя памперсы пачкает. Дуська говорит – идеальный ребенок. Ну-у, ей-то виднее, она его чаще Светочки видит. Ненамного, правда.
И чего хорошего Илонка в своей жизни совершила, за что ей такая награда? Другие вон колени стирают, грехи замаливая, а им – горе за горем. Ирка Колокольникова, Илонкина, между прочим, бывшая подруга, тоже проституткой в гостинице начинала. Первый мужик ей голову по пьянке проломил, за что и сидеть ему еще два года. Второй сам помер, но перед смертью успел все Иркины вещи вывезти в неизвестном направлении. Все, нажитое непосильным трудом спер! Ну, а третьего Колокольникова сама себе выбирала. По принципу: не важно, какой мужик, важно, чтоб донор был нормальный. Ребеночка, понимаешь ли, захотела родить. Ну? Родила. Пацаненок синенький, хлипче воробышка, посмотришь – плакать хочется. Так еще и донор этот с гонором оказался. Отсудить ребенка хочет. По судам Ирку таскает, везде ее аморальное поведение яркими красками расписывает... Чего это меня сегодня весь день на грустное тянет?
Ох, не ждала я от этого вечера ничего хорошего. Так оно и вышло. Виталий приехал, как всегда, секунда в секунду, молниеносно облачился в вечерний костюм, мановением руки мимоходом одобрил мое платье (а мог бы и пару слов сказать, я старалась), и все – уже в дверях стоит, ручонками машет: пора, пора. Я даже почти не разозлилась, только заметила, проходя мимо:
– Сэр, вы ничего не перепутали? Рабочий день окончился, мы отдыхать едем...
Ничего не сказала рыбка, только дверцей сильнее хлопнула.
Я и не собираюсь оправдываться, сама виновата. То есть я просто обратила внимание Виталия на тощую девицу в черном пальто. Ну, знаете, сейчас полгорода в таких ходит: ножки тоненькие, ботинки на толстенной подошве, шапчонка немыслимая, ушастая, рюкзачок микроскопический на попе болтается. Стиль такой. Причем чем меньше рюкзак и толще подошва – тем стильней.
– Смотри – девчонка. – Машина остановилась у светофора, и девушка начала переходить дорогу. Хорошо был виден ее розовый трогательный нос и посиневшие лапы, сжатые в кулачки, – кажется, уже подмораживало.
– Угу, – живо откликнулся Виталий. – Французская мелодрама. Она – студентка, он – пожилой преподаватель. Они ведут долгие содержательные беседы о смысле жизни и занимаются любовью в парке или у него дома в широкой супружеской постели. У нее короткие непослушные волосы, и она пахнет цветами. У него умная жена. Сын давно погиб. Все кончается очень плохо. Они расстаются из чувства долга, причем один из них попадает в дурдом. Врачи считают, что случай безнадежный, он останется в дурдоме до конца своих дней.
– Он? – Обалдеть можно от такой внезапной импровизации.
– Он. Или она. Не важно. – Мы давно уже проехали ту девчонку, а разговор все продолжался.
– Ну-у... А в наших декорациях? – Только бы не спугнуть, такие откровения у нас в последнее время очень нечасты.
– В наших? А, одна маета. Она – студентка, он – бизнесмен. Они почти не разговаривают и трахаются у него в машине. У нее вечно грязная голова и немереные амбиции. У него семья и работы невпроворот. Он жалуется на свою собачью работу, а она грызет когти. Все кончается быстро и смешно. Они расстаются из-за того, что она его заразила триппером. Всех своих мужчин она заносит в записную книжицу. Он там оказался под номером пятьдесят два. Или пятьдесят три.
– И сколько ей было лет? – Кажется, меня укачало в машине.
– Кому?
– Этой девушке.
– Какой, солнце?
– О которой ты рассказал.
– Да понятия не имею. Придумай сама. Шестнадцать. Нет, вру, в шестнадцать она не могла быть студенткой. Ну тогда восемнадцать.
Классная история, да? А вот теперь сиди и соображай: сказку тебе сейчас на уши навешали или правду-матку живьем крупными кусками нарезали.
Светочка так задумалась, что, выходя из машины, чуть не упала, зацепившись за что-то каблуком.
– У-у, коровушка... – ласково сказал Виталий, и Светочке захотелось его ударить.
С таким настроением мы и пошли отдыхать.
Хороший “ночник”, навороченный. Может быть, даже слишком. И главное, не понятно, для кого все эти мульки. Для молодежи – слишком сложно. Для старперов – слишком современно. Богеме – не по карману, богема у нас сейчас на халяву пить предпочитает. Братве такой прикид – один вечер погулять, потом полгода ремонтировать придется. Не поняла я, честно. Что понравилось? Аквариум очень понравился на первом этаже. Бутерброды хорошие. Музыка? Не знаю. А вот НЕ понравились, во-первых, слишком темные и узкие лестницы, а, во-вторых, прозрачные столики в баре. Не поймешь: каприз ли это дизайнера или забота о морали. Ну, чтоб никто под столом коленки никому не гладил. Я думаю, посетителям быстро надоест постоянно ощупывать края столиков, чтобы не промахнуться с бокалом. Ну и еще: ручки на дверях сортиров в виде голых женщины и мужчины (угадай, где – кто) – это, по-моему, тоже перебор.
Ближе к полуночи началась программа. Народ, позевывая, переползал на второй этаж и рассаживался за столики. Да, тяжело сейчас удивить-развлечь нашу пресыщенную публику. Которую уже и бродвейские премьеры не трогают, и на “Crazy horse” в сон клонит. Кстати, о публике. Могу кое-что интересное рассказать. Но только про дам, мужики сегодня неинтересные. Так, с кого начнем? Вон там, поближе к сцене, два столика. Ну, за правым все люди известные, представлять не надо. А вот за левым... Большая лиловая дама с черным веером – сама мадам Терентьева. Веера – ее слабость. Говорят, она предлагала Карлу Лагерфельду пятьдесят тысяч баксов за его веер. А тот не отдал. Пигалица рядом – ее новая любовница. Говорят, шведка, бывшая манекенщица дома Версаче. Сумма не указывается. Вторая большая дама – Лидия Семеновна Купчук, молочная королева Питера. Обожает колесить по Средней полосе России за рулем раздолбанного “газика”. Знает миллион матерных частушек и охотно их исполняет в любом обществе. В драгоценных камнях не разбирается, но носит много и с удовольствием. Унылый дядька, похожий на идола с острова Пасхи, – ее муж. Единственный и верный.
Светочка спокойно разглядывала окружающих. Кстати, все остальные тоже этим занимались, с не меньшим удовольствием. На сцену почти никто не смотрел, хотя там старательно потела какая-то восходящая звезда. Наконец-то появились Илона с Юрой. Дуська прошла через весь зал, аккуратно переставляя свои ослепительные ноги и сложив губки поцелуйчиком. Я б на месте той восходящей звезды ушла бы сейчас со сцены и удавилась. С ее голосовыми данными и внешностью после Илонкиного прохода на сцене делать нечего.
– Ну, а вот, например, Дуська... – задумчиво сказала Светочка, наблюдая за подходящей Илоной.
– Что – Дуська? – Виталий едва скользнул взглядом.
– Она тебе разве совсем не нравится? – Оба явно понимали, что между ними идет какая-то очень нервная, не совсем корректная, но захватывающая игра.
– Не-а... – Виталий скроил на лице что-то брезгливо-смешное, став на мгновение дико похожим на Илонкиного сына, которому дали лимонный сок.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55