…Ворон, всегда отдававший мне свои бутерброды в школе.
… Как мучительно — нежно он целовал меня несколько часов назад, и я таяла в его объятиях.
Память услужливо подсовывала мне картинки, и тогда я горько улыбалась. Он меня любил всю жизнь, вопреки всем приворотам и отворотам, а я этого не знала. Какой нелепый мир…
Господь исполнил мою молитву.
Димка меня любит.
И у него никогда больше не будет никого.
… Стекло треснуло и брызнуло во все стороны крошечными осколками. Не склеить…
Меня кто — то тронул за плечо. Я резко обернулась. Полная тетка в белом халате с чемоданчиком требовательно спросила:
— Кто пострадавший?
— Пошла на…, — четко сказала я. — Он умер.
Тетка убралась.
Я сидела на асфальте около покореженной девятки, гладила кончиками пальцев Димочкино лицо и рыдала. В паре метров на тротуаре уже собралась толпа зевак, жарко обсуждавших происходившее.
— Кто там помер — то, не пойму?
— Смотрю, а девятка кааак выскочит на встречную — и под джип тут же!
— Да сначала парень убивался по девке, точно помню.
— Пьяный на девятке ехал, понятно. Как таким права дают, такой джип попортил.
— А чего сейчас он лежит?
— А спроси…
— Так там кто помер — то?
Чуть позже приехали гаишники. Краем глаза я замечала, как громко кричит владелец джипа, в который мы врезались, как размахивает руками и тычет в насмерть «поцеловавшиеся» машины.
Мне было все пофиг, я тоскливо выла, прижавшись щекой к Димкиной. Меня дергали, чего — то от меня хотели, я сквозь зубы коротко посылала. Это было мое последнее свидание. От меня отстали.
Я смотрела сквозь мокрые ресницы как крупные отчаянные слезы — мои — катятся по Димкиной щеке, скатываясь на грязный асфальт дороги. Казалось, что это он и плачет. На миг мелькнула безумная мечта, и я быстро прильнула к его еще теплым губам. Чуда не произошло. Димка ушел, ушел от меня, совсем.
Вскоре тетка с санитарами все же отодрала меня от Димки и его унесли. Меня попытались допросить, но я была невменяемая. В конце концов гаишники сжалились надо мной и отвезли меня домой.
Я молча доехала до дому и так же молча вышла. Благодарить гаишников за то что они меня не бросили и довезли сил не было.
— Маняша, — раздался тонкий голос.
Я с трудом повернулась и увидела Натаху и Николяшу, идущих от соседнего подъезда.
— Что с вами, Маняша?
— Пошел в …, урод, — бесцветно сказала я.
На автопилоте, почти теряя сознание от боли — физической и душевной я поднялась к себе в квартиру, правда у подъезда встретила Августу Никифоровну. Та посмотрела на меня диким взглядом, но ничего не сказала.
Дома я пошла в ванную, умыться. Там стояло большое, в мой рост зеркало, я равнодушно отметила, что я вся в крови, волосы висят красными сосульками, платье порвано. Умывшись, я пошла на кухню. За клофелином. Жить мне не хотелось.
— Скоро мы будем вместе! — улыбнулась я разбитыми губами и крикнула в пустоту: — Ты меня слышишь?!!
Пузырек с клофелином я нашла на столе. Он стоял, прижимая лист бумаги. Я машинально его взяла, прочитала. Непонимающе посмотрела на него и еще раз перечитала.
Машка, любимая моя!
Я знаю, ты меня проклянешь, за то что я сделала, но все равно прошу — прости меня, свою непутевую Маруську. Я ведь вернулась, после того как ты с Вороном уехала, потому что каблук на туфле сломала. Решила тихонько переночевать в дальней комнатке, и тебе не мешать. Слышала я все, о чем говорилось. До утра вот мучалась сомнениями, а сейчас решилась. Выпотрошила я твоего зайца, Магдалиночка. Я ведь ничего в жизни хорошего не видела, муж урод и бабка шизофреничка, всю кровь выпили. Денег нет и не предвидится, муж у меня только мазней заниматься горазд. Да тебе не понять, ты вон в баксах купаешься. А я хочу хоть немного пожить как белый человек. А в милицию ты на меня все равно заявить не сможешь — откуда баксы, что скажешь? Не я эти деньги взяла, бедность моя проклятая.
Не поминай лихом.
Маруся.
«Я же говорил, перепрячь баксы!» — отрешенно сказал внутренний голос.
Я пожала плечами — кому теперь эти деньги нужны? Часы вот Маруська взяла зря — на них же охранка, сгниет. Потом я решительно открыла пузырек и вытряхнула на ладонь таблетки. Одинокий белый кругляшок выкатился на ладонь.
«Я за тебя умер», — словно послышался укоризненный Димкин голос.
— Поняла, Дим, — серьезно ответила я и, налив стакан воды, выпила эту единственную таблетку. Потом добрела до кровати и получила то, что мне было необходимо — черное, без сновидений забытье.
Я тяжело выздоравливала. Иногда, выплывая из спасительной бессознательности, я видела перед собой полузабытое лицо бабушки и хныкая, жаловалась ей на то, что у меня все болит. Та ласково обтирала мне лоб холодным полотенцем и пела песенки, убаюкивая, потом поила бульончиками и какими — то отварами, пахнущими солнечными лугами. Я покорно все пила, пока снова не проваливалась в черноту. «Бабушка, — постоянно спрашивала я, — а Димку ты не видишь?» Она качала головой и я радовалась — значит, это я умерла, а не он, раз я общаюсь с покойной бабулей.
А однажды я проснулась совсем.
Осмысленно оглядела свою спальню, первым делом сунула руку под подушку и облегченно вздохнула, нащупав толстенный том Библии Ведьмы. Я встала, покачиваясь, накинула халат и пошла вниз. Зверски хотелось пить. В кухне я расслышала голоса и нахмурилась. Кто бы это мог быть? За маленьким столиком для завтрака у окна сидели баба Грапа и Грицацуева, замолчавшие с моим появлением.
— Встала, ты смотрит-ко! — всплеснула руками старушка.
— А вы как тут оказались? — непонимающе спросила я.
— Я тебя попроведовать зашла, — ответила Грицацуева, — Агрипина уж сильно за тебя переживала.
— А я как знала, что встанешь — засуетилась баба Грапа, — шанежек испекла.
Черт, выходит это сумасшедшая Маруськина бабушка меня выхаживала. Хотя мое лечение ей явно пошло впрок — выглядела она абсолютно нормальной и по — домашнему уютной. Меня усадили за стол и поставили передо мной поднос с горой шанежек.
— Это вы за мной ухаживали? — спросила я ее.
— Ну а кто ж еще за тобой присмотрит, — кивнула старушка.
— И сколько вы за мной … присматривали? — осторожно спросила я.
— Да почитай пару недель, — ответила та.
Я прикрыла глаза, собираясь с мыслями.
— Ворона… похоронили? — глухо спросила я у Грицацуевой.
— Давно уж, — кивнула она.
Я закрыла глаза. Все, пути назад нет. Безумная надежда, что мне это приснилось, рассыпалась мелким песком.
— Ты чего это, милая? — раздался испуганный голос бабы Грапы.
Я собралась с силами и проговорила:
— А Маруська, внучка ваша, где?
— А вот спроси ее, лахудру, — ответила та. — Оставила мужу записку, что б не искал, а третьего дня бумаги с разводом пришли.
— Серега как это воспринял?
— Да никак, ему сейчас некогда, он почитай все картины продал, по выставкам мотается да новые пишет. Меня не гонит, слава богу, хотя кто я ему теперь, сердешному? Квартиру ниже тебя этажом купил, вот я и заскакиваю к тебе, присматриваю.
— Спасибо, — искренне ответила я. До меня дошло, что я могла запросто загнуться — две недели одной и почти в коме — это вам не баран чихал.
В дверь позвонили.
— Я открою, — вскочила баба Грапа. Что-то уж больно по-хозяйски она тут ведет себя, отметила я про себя. Но это, как ни странно, мне понравилось. Моему дому, оказалось, очень не хватало уютной заботливой бабушки.
На кухню зашел энергичный, перемазанный красками Серега.
— О, модель моя очнулась! — неподдельно обрадовался он.
— Очнулась, — кивнула я.
Окинула взглядом Серегу, заметила часы Лонжин и мокасины от Гуччи и внутренне улыбнулась — дурочка Маруська, ей всего-то пару дней до честного богатства дотерпеть оставалось. — А у тебя говорят дела отлично идут?
— Ага, мы теперь почти родственники, под тобой живу, — засветился он. — Теперь можешь меня безнаказанно затопить.
— Рада, Сереженька, твоим успехам, — искренно и тепло сказала я.
— Да что ты, — засмущался он, — это ведь все ты.
Ответить я не успела.
В дверь попинали.
— Я открою, — вскочила я и побежала к двери, надеясь непонятно на что.
За дверью стоял Зырян.
— Заходи, — разочарованно посторонилась я.
— Привет, — кивнул он, — выйди, поговорить надо.
Мы спустились вниз и сели в его машину.
— Послушай, ты с Вороном была на момент его смерти, ты часом не в курсе за общак-то?
Я с минуту помолчала, пытаясь справиться с нахлынувшими слезами.
Димочка, любимый…
— В курсе, — наконец кивнула я.
— Да ты что? — поразился он. — Ну, рассказывай тогда.
— Деньги эти лежали в банке у Галины Добржевской, — бесстрастно начала я, — Никанор, покойничек, решил преумножить их процентами. Когда же он собрался их забрать, Галина начала юлить и оттягивать срок выплаты, а потом его убили.
— То есть деньги у Галины? — нахмурился Зырян.
— Да, она их так и не отдала, — кивнула я с честным видом.
— То-то она и удрала, паскуда, — злобно стукнул Зырян по рулю. — Ну ничего, на каждую хитрую гайку есть свой винт с крутой резьбой.
Я промолчала. Я просто хотела наказать Галину за Сашку. Отвести разборки от себя. Осветлить память Димки.
— Ворон знал об этом? — встрепенулся Зырян, словно прочитав мои мысли.
— Нет, — твердо ответила я. — Саня ко мне гадать пришел, и я ему сказала что его врагиня оставит его с носом и сбежит в другую страну. А когда он от меня вышел, его во дворе моем и взорвали.
— Ну точно! — с видом озаренного гениальной мыслью воскликнул Зырян. — А что ж ты раньше молчала? — недовольно спросил он.
— Никто не спрашивал, — пожала я плечами.
Сидевшие у подъезда бабульки, когда я возвращалась, остановили меня.
— Маша, что по дворничихе-то будем делать?
— А что по дворничихе? — равнодушно спросила я.
— Так нету дворничихи — то! В ЖЭК идти, что ли?
— В ЖЭК, — так же равнодушно кивнула я. Я бы согласилась с ними, даже если бы они сказали что за дворничихой надо идти в Зимбабве. — А что с Натахой, прежней? Уволилась?
— Свят-свят! — перекрестились они. — Убили же ее, вчера похоронили. Менты говорят, двадцатая с чем — то жертва какого — то маньяка!
— Надо же, — бесцветно сказала я и пошла в дом. Значит, Ворон все же не маньяк, зря я на него подумала.
Потихоньку я отошла и начала снова вести прием.
Первым делом мне позвонила Оксана.
— Прости, — прохрипела она.
— За что? — искренне удивилась я. В свете последней свистопляски все мои прежние события и обиды казались такими далекими.
— Сама знаешь. Помоги мне, Мария, умираю я.
— Сейчас я приеду, — ровно сказала я. Я вообще стала другая. Ровная. Прежняя задиристая, слегка циничная девчонка исчезла, я больше не смеялась по каждому поводу, больше плакала, в одиночестве глядя на фотографию Димочки. Мое горе сконцентрировалось где — то глубоко внутри и цепко держало жгучими клешнями мое сердце. Все что я могла сделать — абстрагироваться от всего. Стать ровной ко всему.
Во дворе ведьмы меня ждала еще одна странная встреча. На крыльце Оксана провожала Николяшу. Он тоже ходит по ведьмам? — слегка удивилась я.
— Маняша! — жарко начал он, прикладывая руку к сердцу. — Вам не дозвониться, не достучаться. Какая удачная встреча!
Я внимательно поглядела на его руку с поросшими волосами пальцами, на болтающуюся на запястье бисерную нитку и некая мысль забрезжила в моем мозгу. Потом перевела взгляд на Оксану — и обратно на Николяшу. Черт возьми! Как я раньше не догадалась!
— Маняша! — снова продолжил мужик, — так как же нам встретиться?
— Завтра я дома буду, позвоните, — ровно ответила ему я, чтобы он только от меня отвязался.
— Непременно! Непременно позвоню, Манечка!
— Какая я вам Манечка? — раздельно проговорила я. — Я Магдалина.
— Простите ради бога, если чем обидел, — зачастил он, но я обогнула его и зашла в дом.
— Вы знакомы? — спросила меня Оксана, заходя следом.
— Немного, — скривилась я, — это материн знакомый. Рассказывай, что у тебя тут случилось.
У Оксаны оказался рак матки.
— Не знаю что и делать, — сказала резко постаревшая ведьма, роняя слезы на кольца с крупными бриллиантами. — Словно за одну ночь вся в метастазах оказалась. Погадала — от тебя это идет, Марья. Уж сильно я перед тобой виновата, но не губи, умоляю.
— А что это у тебя с лицом ? — непонимающе спросила я. Раздутое, густо усеянное красными мелкими точками, рак тут точно не при чем.
— Комаров в тайге собирала, — стыдливо призналась та.
— И сколько собрала? — затаив дыхание, спросила я.
— Все десять тысяч! — гордо призналась она. — Уже и обряд давно провела!
Я не сдержалась и улыбнулась. Ай да Оксана! Люди за год не могут нужное количество комаров набить, а она за пару недель управилась! Вот как жадность трудолюбию способствует!
— Как у тебя фамилия, кстати? — внезапно спросила я.
— Грушко, — недоуменно сказала она. — А при чем тут это?
— Да это я так, о своем, — рассеянно отозвалась я. — А ты отдай сорок процентов всей прибыли за месяц церкви, да потом по тридцать процентов от прибыли ежемесячно в течение десяти лет отчисляй либо церкви, либо помогай бедным.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36