— Не тебе выбирать. Ты ей кто? — обратился он к Маруське.
— Подруга, — проблеяла она, с ужасом глядя на разыгравшиеся страсти.
— Домой ее уведешь?
Маруська только кивнула.
— Что, — с ненавистью глядя на него, — не получилось меня сегодня уконтрапупить? Не мог попрофессиональнее нанять людей, денег пожалел?
— Ты о чем? — бесстрастно спросил он.
— Святая простота, — злобно улыбнулась я. — О твоем знакомом с жигуленка, госномер К 086 ДУ. Только, Ворон, теперь ходи и оглядывайся — ты не на невинного младенчика напал, я тебя самого сожру, и без гарнира. Ты меня знаешь. Уж не удивляйся если завтра с тобой чего случится.
— Дура, — бросил он. — Насчет жигуленка твоего я уже позвонил знакомым ребятам, его на Горького задержали, водитель пьян в усмерть, с трехдневной попойки по случаю свадьбы у друга возвращался.
— Ну-ну, — саркастически бросила я. — А я тогда принцесса Диана.
— Пошла к черту, — раздельно бросил он. — И на принцессу ты рожей не вышла, уж извини за правду.
Я в оцепенении наблюдала как он загрузился в свой джип и, с места газанув, проехался по острым носкам моих туфель. Несколько сантиметров левее — и минимум у меня были бы тяжкие телесные повреждения.
— Это кто? — пискнула Маруська, когда он скрылся за воротами.
— Ворон, — кратко ответила я. — Бери бутылку с того бока.
Люди во дворе, пока мы надрываясь, несли баклажку с кристалловской водой к подъезду, очень пристально на меня смотрели. Также пристально, затаив дыхание, они смотрели и на почти исполненное мной смертоубийство Ворона. Или наоборот? Бабульки на лавочке, все как одна замолкшие при моем приближении, прятали глаза, лишь Августа Никифоровна попыталась меня остановить:
— Эээ, Машенька, мы в домоуправлении …
— Потом, — невежливо отмахнулась я. Зайдя в подъезд, я села по ступеньку лестницы, достала сотовый и набрала номер Витьки Корабельникова, с которым мы выросли в одном дворе, а ныне мента.
— Витя, привет, это Маша Потёмкина.
— О! Сколько лет, сколько зим! Чем обязан?
— Вить, а ничего если я по делу? Без китайских церемоний?
— Ну говори, — вздохнул он.
— Послушай, меня интересует водитель красного жигуленка, госномер К 086 ДУ, по моей информации он на Горького недавно задержан.
— Подписаться за него хочешь? — неодобрительно спросил Витька.
— Не, хочу узнать что за фикус, и почему его задержали.
— Минутку, — бросил Корабельников и в трубке повисла тишина.
— Маруська, дай сигарету, — попросила я.
— Ты же не куришь, — страшно удивилась она.
— Так котенок сдох, — невпопад ответила я.
— Какой котенок? — Маруська смотрела на меня как на умалишенную. Я дотянулась до ее сумочки, достала «Золотую Яву», выбила сигарету и прикурила. Потом послушала тишину в трубке, от души затянулась и пояснила :
— Да анекдот такой старинный есть. Приезжает Чапаев из боя, а во дворе сидит Петька и горько плачет. «Петька, — говорит Василий Иванович, — ты чего ревешь? Ты ж боец красной армии, стыд и срам!» А Петька шмыгает носом и говорит: «Котенок у меня, Василий Иванович, сдох». « Отчего же?» «Да вот, конины объелся». «А где ж он столько конины взял?» — удивляется Чапаев. «Конюшня сгорела, а он там потом лазил, маленький, дурной, что с него взять». «Как — конюшня сгорела? — бледнеет, сереет и зеленеет Чапаев. — Кто виноват? Расстреляю!» «Да Фурманов сигарету непотушенную бросил, сразу занялось». «Ну а вот тут ты, Петька, врешь, Фурманов же отродясь не курит!» «Закуришь тут, когда знамя полка белые сперли».
— А в чем прикол? — не поняла Маруська.
— Да черт его знает, — снова затянулась я и поперхнулась дымом с непривычки. Откашлявшись, задумчиво сказала. — Вроде как потеря знамени была самым страшным событием для полка, абсолютной катастрофой в то время.
— Ааа, — с умным видом протянула подружка.
Трубка сотового ожила и Витькиным голосом спросила:
— Лис, ты тут?
— Тут, тут, — откликнулась я. Лис, Лисица, Лисонька и Лисёночек — так меня зовут друзья еще со школьных времен. Различные недоброжелатели правда зовут не иначе как Лисищщщей, непременно шипя при этом. Когда меня спрашивают, откуда это пошло, я мило улыбаюсь и скромно заявляю : «Умная я очень». Хотя на самом деле Лисом я стала после того как в седьмом классе свистнула у матери пачку хны и явилась в школу с ярко — оранжевыми волосами.
— В общем, владелец сего транспортного средства — Ломеко Станислав Иванович, 1954 года рождения, трудится токарем на моторостроительном заводе. Полчаса назад совершил наезд на «Волгу» в состоянии сильного алкогольного опьянения и потому задержан прибывшим патрулем. Что еще тебя интересует?
— Витя, можно на него взглянуть?
— Он тебе вообще кто? — поинтересовался Корабельников.
— Никто.
— Тогда приезжай завтра, посмотришь, — почему—то сразу согласился он.
— Витенька, мне сегодня, сейчас надо.
— Не, сейчас не могу, и не проси, у меня обед, — отрезал он.
— Покажешь мне его — и съездим, пообедаем как раз, я угощаю! — предложила я.
— В «Патио», — не колеблясь, предложил он. Там делали просто фантастическую пиццу и на любой вкус — помимо традиционной с мясом — колбасой были и пиццы с ананасом, семгой, отличное пиво и коктейли.
— Здорово, — обрадовалась я. — Куда подъезжать?
Витька объяснил, я достала ключи из сумочки и кинула Маруське.
— Я по делам, как видишь, дождешься?
— Ага, — пожала она плечами. — Только ты уж пришли мне из охраны снизу мальчиков посимпатичней, мне твою воду одной не уволочь!
Товарищ Ломеко Станислав Иванович, раскрыв рот, храпел в маленькой камере, распространяя удушающий аромат давнего перегара. Непрезентабельные черные штаны, грязная футболка из тех, что бесплатно раздают заезжие американские проповедники с надписью «Together in Christ», сальные волосы и лицо — немолодое лицо, потрепанное неумеренными возлияниями, вечно брюзжащей женой и парочкой детей — двоечников, которые твердо именуются им как «спиногрызы». Черт меня возьми, но Ломеко Станислав Иванович, 1954 года рождения на киллера не тянул никак. Максимум на что он способен — это на травлю тараканов и битье собственной жены по случаю ее недовольства «Опять пришел пьяный, скотина!».
— Посмотрела? — нетерпеливо спросил Витек.
Понятно, дружочек, обед у мужчин — святое, а тут я чего — то торможу у немытого тела этого дядьки.
— Дай мне его адрес, — попросила я.
— А что сразу не сказала? — поскучнела я.
— Адрес — и сразу в пиццерию! — клятвенно пообещала я.
— И пустишь меня за руль, — уточнил он.
— Пущу, пущу.
— Тогда иди в машину, я сейчас! — обрадовался Корабельников.
Не успела я устроиться на непривычном мне пассажирском кресле, как на крыльце появился Витек в сопровождении товарищей — тоже в форме.
— Вы уж меня прикройте, может подзадержусь, — вещал мой школьный друг.
— Прикроем, какой разговор, — ответил молодой светловолосый парнишка и достал сигарету.
— А что у тебя стряслось? — спросил второй.
— Да вот с девушкой в пиццерию на обед договорился съездить, — небрежно бросил Витек и не торопясь подошел к моей бэмке, по хозяйски уселся на мое бывшее место, по хозяйски хлопнул дверцей и привычным жестом повернул ключ.
«Далеко пойдет», — улыбнулась я про себя.
— Держи, — кинул он мне на колени сложенный тетрадный листок.
Я развернула — корявым почерком было написано «Новогодняя, 45».
Значит, Новогодняя…
В голове пронеслась крамольная мысль — с лихвой выдать Витьке денег на такси и пиццу и рвануть по адресу, однако я решительно ее прогнала как недостойную. Кое — как промучившись час, отведенный на обед, я с облегчением высадила Витьку около его ментовки и рванула на Новогоднюю. Улочка оказалась на краю вселенной и моя машина, притормозившая на ней около сорок пятого дома оказала магическое действие на пару малолетних аборигенов, щелкающих семечки на лавке.
— Бээмвэ, — авторитетно заявил длинноволосый тинейджер и сплюнул под ноги.
— А вы к кому, тетенька? — бесхитростно спросил круглоголовый пацанчик лет восьми.
— К Ломекам, — кивнула я на дом.
— А мама только вечером будет, — ответил пацанчик.
— Работает что ли?
— Санитаркой в больнице, это на соседней, Волочаевской, если сильно надо, то можете к ней туда съездить, — тут же выдал он все секреты семьи.
— Да ладно, — неопределенно протянула я, — отец — то где?
— А он еще не приехал, он у дяди Игоря пьет с пятницы, дядя Игорь — он с работы папкиной, они на моторостроительном вместе работают, — обстоятельно разъяснил на этот раз тинейджер.
— Братья, что ли? — задала я глупый вопрос. Уж очень похожей была их манера делиться информацией.
— Ага, это Жорка, братан мой старший, он за меня кому хочешь в нос даст, — объяснил пацанчик.
Я посмотрела на бедно одетых ребятишек, покосившийся домишко и вздохнула. Нет, киллерами тут и не пахло, в том что меня чуть не сбил Ломеко Станислав Иванович, непутевый отец этих детей — Ворон точно не виноват. И похоже зря я за проделки Грицацуевой на него думаю — мало ли за что он ей деньги отдал.
— Матери скажите, что отец в милицию загремел, авария на нем, — сказала я и пошла к машине.
— Мать его убьет, — авторитетно вынес вердикт разговорчивый младшенький.
— Так понятно, — согласился старший.
Черт. В любом случае не нравится мне этот наезд — что — то пошло не так.
Не так.
Плохая примета, хуже выскочившей наперерез черной кошки. Пусть Ломеко Станислав Иванович и не имел в мыслях меня лишить жизни, только это ясно показывало что удача не на моей стороне, а с учетом того, на что я решилась — выглядело и правда страшновато.
Подумав об этом, быстренько доехала до дому, и первым делом рванула в гостиную, где осталась незаконченная раскладка со вчерашнего дня. Через полчаса, помучив карты и так и этак, я прикрыла глаза, откинувшись в кресле. Ну что мне стоило закончить раскладку сразу же, не было бы напрасных надежд и феерических планов. Карты были тверды — деньги взять несложно, да и лежат они — рядом. Но около них — смерть меня или самого дорогого мне человека (читай — Маруська), вор (читай — Зырян со своей братией), но даже если я их и найду, они мне не достанутся через вероломство близкого человека, ни центика ( читай — матушка их заберет у меня, пока я сплю и сдаст в церковь).
Надежды не было — я перепробовала все способы гадания, и везде результат был на диво однообразен. Мне хотелось растоптать гадкие картонные бумажки, сжечь их в банном тазике для курения трав, а ветер пустить по ветру.
— Машка, пошли есть, — заглянула ко мне Маруська.
— Маруська, оставь меня, — глухо выдавила я из себя.
Прахом все надежды! Я уже в воображении переехала в Барселону, жаркую благословенную Испанию, где живет чудовищно толстая Монсеррат с чудовищной фамилией Кабалье и ангельским, невыразимо прекрасным сопрано. Там бродят горячие испанские парни с бронзовыми сильными телами, жесткими членами и римскими профилями. И любая блондинка там — затаенная мечта любого их них, орошенная спермой и бурлением гормонов в крови. Я бы поставила в новом доме огромную кровать, в ванной было бы великое множество полуоплывших свечей, освещавших темные тела моих мачо, и в моем доме пахло бы не сожженной полынью, а жаркими испанскими признаниями на шелковых простынях, смешанной с моим телом спермой и моими оргазменными стонами. И никто мне не скажет что я рожей на принцессу не тяну. А в перерывах я бы разводила в оранжерее экзотические орхидеи и разноцветных попугаев. И никакой магии — даже самой простенькой! Я не выдержала и слезы покатились из глаз.
A poco dinero poca salud — беднее бед, когда денег нет, говорят в жаркой Барселоне.
Мои горькие рыдания прервала трель сотового.
— Извини, — буркнул Ворон. — Я обозлился, когда ты на меня налетела и наговорил черт знает чего.
— Да ладно, — вяло отозвалась я, — чего надо?
— Я около тебя сейчас, можно зайду?
— Ну заходи.
Me da lo mismo, — сказала бы я, если бы была в Испании.
Мне все равно.
Снова запиликал сотовый.
— Маняша, — не терпящим возражения голосом начала мать. — Времени полпятого, ты почему еще не приехала?
Я тут же забыла про Испанию, облилась холодным потом от ужаса и проблеяла:
— Так ты же на пять назначала, вот я к пяти и собираюсь.
— Могла бы и пораньше приехать, матери помочь на стол накрыть, ради тебя же стараюсь, — недовольно попеняла мать.
— Мамочка, я скоро буду и все сделаю!
— Да ладно уж, времени в обрез, хоть сама объявись.
Я положила сотовый на коленки и глубоко вздохнула — если бы я забыла и не приехала, мать бы с меня три шкуры спустила. Вдалеке на первом этаже едва различимо запиликал домофон. Ладно, Маруська откроет. Я же ринулась в спальню, раскрыла платяной шкаф и обозрела развешанные на плечиках тряпки. Мне было необходимо платье. Мать терпеть не могла меня в джинсах, по библии носить мужскую одежду был страшный грех, потому брюки мать заклеймила как непотребные. Я пыталась ей объяснить, что когда Богом был утвержден этот мораторий на внешний вид, мужчины носили длинные бабские халаты, а одежда их жен включала обязательные брючата.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36