– Что же, выходит, я не ошибся в тебе, сын мой. Но если ты ожидаешь, что после подобного ответа впадешь в немилость, то ты ошибаешься.
На самом деле я призвал тебя для того, чтобы предложить возглавить вновь учреждаемый орден. Возрожденный орден Святого Гроба, по нашему замыслу, должен будет превратиться из светского крестоносного братства в организацию с уставом тамплиеров. Открою тебе секрет. Я желаю на ближайшем Вселенском соборе принять постановление об объединении всех военно-монашеских орденов в единую силу и подчинить ее вновь созданному ордену. Я стар, и мне не так уж много отпущено времени, но я хочу остаться в памяти потомков как папа, который создал единое, непобедимое воинство Христово, способное сокрушить всех врагов святой церкви, не прибегая больше к помощи светских правителей. И ты, рыцарь, станешь магистром этого воинства. Твое происхождение – не помеха. Достаточно короткого письма, даже не письма, а намека королю Франции, и ты получишь баронский, а затем и графский титул. Только подумай, тебя ждет слава великих королей-крестоносцев – Годфруа де Булона и Ричарда Английского. У тебя под рукой будут не меньше полутора тысяч рыцарей по ту и по эту сторону моря – такой регулярной армией не может похвалиться ни английский король, ни германский император. Со всего христианского мира в казну нового ордена будут стекаться щедрые пожертвования, все маноры тамплиеров, госпитальеров и тевтонцев будут управляться твоими людьми. Самые родовитые сеньоры будут склонять перед тобой голову и смиренно просить принять их в твое крестоносное братство. И не нужно меня благодарить, сын мой, ты заслужил эту честь, и надеюсь, что оправдаешь оказанное тебе доверие.
Закончив речь, папа замолчал и снова, как будто случайно, высунул из-под одежд носок своей бархатной туфли, вероятно для того, чтобы осчастливленному рыцарю не пришлось рыться среди облачения, когда он кинется на колени для благодарного поцелуя.
Но, к удивлению понтифика, рыцарь продолжал недвижно стоять в шаге от него, словно каменная статуя.
– Я исполнил свой крестоносный обет уже дважды, – медленно выговаривая слова и отлично осознавая последствия сказанного, произнес он твердым голосом, в котором не слышалось и тени колебаний, – защищая святую землю, я не раз смотрел смерти в лицо, а один раз чуть не шагнул за грань. Может ли Всевышний требовать большего от простого смертного?
Понтифик не сразу понял, что он получил отказ. Угрюмое лицо, которое до этого озаряло подобие улыбки, с какой принято изображать святого Николая, вручающего детям рождественские подарки, исказила гримаса плохо скрываемой ненависти.
– Что же, сир рыцарь, ты знаешь себе цену, – произнес он, сделав над собой неимоверное усилие для того, чтобы загнать внутрь свои чувства. – Но, как бы эта цена ни была высока, всегда найдется тот, кто будет в состоянии ее уплатить. И поверь мне, что настанет час, когда ты сам захочешь, чтобы тебе ее предложили. Но будет уже поздно. Однако сказанного не воротишь. С этого самого момента ты лишаешься моей благосклонности и поддержки и поверь, что, сразу же, после того как ты выйдешь за эти двери, – он указал на выход, где скучала охрана, – за твою жизнь никто не даст и медного гроша.
– Не спорю, ваше святейшество, – все так же, не поддаваясь страху и не теряя достоинства, отвечал теперь уже опальный рыцарь, – вы можете отдать приказ схватить меня, обвинить во всех смертных грехах и казнить или же просто велеть заколоть в случайной стычке. Однако могу сказать, что, пожалуй, нет того, чем меня можно было бы по-настоящему запугать. Смерти, как уже было сказано, я уже столько раз глядел в лицо, что привык и перестал ее бояться. Адских мук? Не мне объяснять, что невинноубиенные попадают в рай.
– Похоже, рыцарь, ты подготовился к этой встрече намного лучше, чем я, – медленно проговорил понтифик, – ну что же, в конечном итоге, ты прав. Все мы – от великих королей и могущественных прелатов до невежественных, погрязших во грехе язычников – всего лишь перышки, которые несутся под дуновением дыхания Господней воли неведомо куда. Ступай. Следуй своему предназначению. Я не буду тебя преследовать, но и не собираюсь благословлять. И помни, что с этого дня ты не можешь полагаться на защиту церкви.
Рыцарь, сохраняя бесстрастное выражение лица, поклонился и ровным небыстрым шагом покинул террасу.
Не успела створка двери закрыться за посетителем, как у кресла папы, вынырнув из кустов, появился кардинал Гоффредо.
– Сегодня же отправляйся к Фридриху в Сан-Жермано, – отдал распоряжение понтифик. – Последняя надежда на монгольскую поддержку рухнула, поэтому нет смысла затягивать переговоры с императором. От моего имени соглашайся на все оговоренные условия, подписывай договор. После формального и неунизительного покаяния я сниму с императора интердикт. А стало быть, отлучение будет снято и с Иерусалима. Крестоносный поход императора будет завершен, и мы сможем, наконец, отобрать у патриарха полномочия папского легата. Да простит меня Господь, но столько вреда, сколько принес нам Геральд де Лозанн… Жаль, что я не могу своей властью лишить его и патриаршего звания, будь прокляты эти иерусалимские порядки, заведенные еще при Годфруа де Булоне… Патриарха назначает король из двух кандидатов, которых представляет орден Святого Гроба…
– Повозка ждет еще с утра, – кивнул головой кардинал, – я отправляюсь в Ломбардию сей же час.
– Проезжая через Флоренцию, – отдал распоряжение папа, – и прими с глазу на глаз моего старого друга, Франческо Каранзано. Передай ему от меня, что сын его Николо жив и здоров. Ныне он находится в Багдаде, выполняя мое особое поручение. Что последнее послание от него я получил пять недель назад и отправил в ответ приказ примкнуть к первой же францисканской миссии, которая будет направлена в Каракорум, на переговоры с монгольским ханом. Заслуги этого юноши в его тайной службе Святому престолу невозможно переоценить.
– Будет исполнено, брат Уголино, – почтительно склонил голову кардинал. – До отъезда позволю себе обратить твое внимание на одно из донесений, которое было доставлено, пока вы беседовали с несостоявшимся магистром. В нем идет речь о событиях, которые происходят в Киликии. Как известно, там, еще со времен покорения Константинополя и образования латинской империи, имеется горная крепость, в которой ныне засели бывшие тамплиеры-ренегаты, осудившие захват христианского города. Так вот, наш осведомитель утверждает, что во время Страстной недели один из монгольских отрядов, углубившись в горы Тавра, преследовал остатки армии хорезмийцев. Франки, которые уже долгое время не вмешивались в дела никейских императоров и конийских султанов, неожиданно вышли из своей твердыни и, придя на помощь к монголам, полностью уничтожили всех мусульман. Рассказывают, что эти воины отличались особым искусством владения мечом и копьем и что среди них был настоящий великан с булавой размером в два человеческих роста…
– Опять слухи, опять легенды, – поморщился папа. – Наши хронисты, живущие на Востоке, словно очарованные этими землями, не видят разницы между правдой и вымыслом. Стоит почитать хотя бы записки архиепископа Тира, Гийома, чтобы в этом убедиться. Напомни мне, как называется эта странная крепость?
– Хааг, – ответил кардинал.
– Хааг, – повторил за ним понтифик и сделал чуть заметный знак рукой, давая знать, что беседа завершена.
Секретарь понтифика раскрыл регистр, взял в руки перо, вывел сегодняшнюю дату и каллиграфическим почерком сделал запись:
«После заутрени, вне установленной очереди, его святейшество дал аудиенцию сиру Жаку-Роберу, шевалье де Мерлан дю Монтелье, барону de Вази, собрату-рыцарю иерусалимского ордена Святого Гроба. О чем они беседовали до самой обедни, его святейшество поведать не соизволил».
* * *
Жак де Монтелье вышел за дверь и принял у капитана свое оружие. Взяв в руки меч, он приложился губами к иерусалимскому кресту и привычным движением пристегнул ножны к поясу. Никем не задержанный, под уважительными взглядами охраняющих папскую резиденцию наемников из Пармы, Перуджи и Сполетто, он вернулся на внешнюю галерею, спустился во двор и покинул дворец.
Неподалеку от ворот его ожидал эскорт. При появлении господина пятеро тяжеловооруженных и добротно одетых конных сержантов немедленно вскочили в седла, а молодой оруженосец подвел ему огненно-рыжего скакуна. Конь при виде хозяина радостно всхрапнул и стал как влитой, позволяя хозяину без помех взлететь в удобное седло миланской работы.
– Значит, Толуй все-таки добрался до Монголии… – перед тем как махнуть рукой, чтобы подать команду к началу движения, чуть слышно произнес Жак.
Отряд, грохоча по брусчатке, понесся по тихим улочкам, распугивая ленивых италийских гусей. Покинув город, всадники выехали на via Antium – петляющую меж холмов древнюю римскую дорогу, которая соединяла внутренние области Латиума с западным побережьем. Конь шел ровным размеренным аллюром, и Жак, ослабив поводья, погрузился в мысли. Он думал о событиях в Гренобле, повторяя про себя строчки письма кюре о смерти Зофи, которое выучил до последней буквы. Пробираясь через горы и долины Древней Эллады, с боями прорываясь через неспокойную Далмацию, в кварталах Венеции, под крышами постоялых дворов Ломбардии, в странноприимных домах, укрытых на заснеженных альпийских перевалах, он думал лишь о мести, и, видит Бог, он отомстил.
Хладнокровно и беспощадно расправившись с семейством Колиньи, он провел несколько часов в скромном жилище кюре, который был свидетелем последних часов Зофи, после чего отправился на кладбище, которое ему указал кюре, в самый отдаленный его конец. Ночь он провел на краю глубокого рва, наполовину заполненного присыпанными известью телами неимущих и безродных. Почтенный отец Браун, помнивший своего ученика ранимым, впечатлительным юношей, был бы, наверное, крайне удивлен, если бы узнал, к каким последствиям привело его письмо. Но еще больше его бы поразили глаза Жака – с того самого момента, как он сошел с борта «Акилы» в Фессалониках, они сохраняли пугающее, совершенно бесстрастное выражение.
И снова перед глазами Жака встали благодатные италийские равнины, покрытые неправдоподобно ярким травяным ковром, словно здешние холмы и долины, не жалея красок, расписал всеми мыслимыми оттенками зеленого цвета неведомый художник.
Они находились в пути уже несколько часов. Кони, купленные в Монферрате, шли ровно и размеренно, не зная усталости, и вскоре, когда всадники, преодолев затяжной подъем, поднялись в седловину меж двух возвышенностей, впереди, в просветах между холмами, засверкала лазурная гладь Тирренского моря. Отряд, перевалив через последнюю цепь холмов, выбрался на морское побережье. Вскоре, за поворотом бегущей вдоль береговой кромки дороги, объявилась и конечная цель пути – перед ними мирно дремал небольшой италийский городок.
Анцио, построенный еще троянцами, ныне пребывал в покое и запустении. Канули в Лету те дни, когда его гавань не успевала принимать торговые корабли, а каждый состоятельный римский патриций считал своим долгом иметь здесь виллу для летнего отдыха. Теперь о том, что это древнее местечко было родиной Калигулы и Нерона, местом длительного пребывания Цицерона, Гая Лукреция, кесаря Августа, напоминал разве что небольшой, но удобный порт да полуразрушенная вилла, названные в честь рыжебородого гонителя христиан.
Окидывая внимательным взглядом мачты немногочисленных судов, поставленных на якоря неподалеку от берега, Жак снова возвратился к недавнему прошлому и подумал о том, что точно так же, первым после зимы по-настоящему солнечным днем и мачтами нефов и галер на внешнем рейде, встретил его Тир.
Отряд въехал в порт и, грохоча по древним каменным плитам, уложенным, наверное, еще во времена царствования царя Ромула, остановился напротив невысоких складских построек. На внутреннем рейде небольшой гавани Анцио, занимая ее чуть не всю целиком, возвышаясь стеной над пирсом и прилегающими зданиями, стоял огромный неф.
Жак соскочил с коня, не глядя передал поводья выросшему как из-под земли слуге и двинулся навстречу невысокому, круглолицему, улыбающемуся во весь рот человеку.
– Ну, здравствуй, Понше! – хлопнул он по плечу склонившегося в неглубоком, но уважительном поклоне марсельского капитана.
– Слава Богу, господин, наконец-то мы вас дождались! – продолжая все так же широко улыбаться, ответил Понше. – Положа руку на сердце, я уж начал всерьез беспокоиться. Италийские земли еще не оправились от войны и, по мне, чрезвычайно опасны для сухопутных путешествий. То ли дело доброе торговое судно, на которое далеко не всякая боевая галера рискнет напасть. Опять же за те одиннадцать дней, что мы здесь стоим, чего только не наслушались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46
На самом деле я призвал тебя для того, чтобы предложить возглавить вновь учреждаемый орден. Возрожденный орден Святого Гроба, по нашему замыслу, должен будет превратиться из светского крестоносного братства в организацию с уставом тамплиеров. Открою тебе секрет. Я желаю на ближайшем Вселенском соборе принять постановление об объединении всех военно-монашеских орденов в единую силу и подчинить ее вновь созданному ордену. Я стар, и мне не так уж много отпущено времени, но я хочу остаться в памяти потомков как папа, который создал единое, непобедимое воинство Христово, способное сокрушить всех врагов святой церкви, не прибегая больше к помощи светских правителей. И ты, рыцарь, станешь магистром этого воинства. Твое происхождение – не помеха. Достаточно короткого письма, даже не письма, а намека королю Франции, и ты получишь баронский, а затем и графский титул. Только подумай, тебя ждет слава великих королей-крестоносцев – Годфруа де Булона и Ричарда Английского. У тебя под рукой будут не меньше полутора тысяч рыцарей по ту и по эту сторону моря – такой регулярной армией не может похвалиться ни английский король, ни германский император. Со всего христианского мира в казну нового ордена будут стекаться щедрые пожертвования, все маноры тамплиеров, госпитальеров и тевтонцев будут управляться твоими людьми. Самые родовитые сеньоры будут склонять перед тобой голову и смиренно просить принять их в твое крестоносное братство. И не нужно меня благодарить, сын мой, ты заслужил эту честь, и надеюсь, что оправдаешь оказанное тебе доверие.
Закончив речь, папа замолчал и снова, как будто случайно, высунул из-под одежд носок своей бархатной туфли, вероятно для того, чтобы осчастливленному рыцарю не пришлось рыться среди облачения, когда он кинется на колени для благодарного поцелуя.
Но, к удивлению понтифика, рыцарь продолжал недвижно стоять в шаге от него, словно каменная статуя.
– Я исполнил свой крестоносный обет уже дважды, – медленно выговаривая слова и отлично осознавая последствия сказанного, произнес он твердым голосом, в котором не слышалось и тени колебаний, – защищая святую землю, я не раз смотрел смерти в лицо, а один раз чуть не шагнул за грань. Может ли Всевышний требовать большего от простого смертного?
Понтифик не сразу понял, что он получил отказ. Угрюмое лицо, которое до этого озаряло подобие улыбки, с какой принято изображать святого Николая, вручающего детям рождественские подарки, исказила гримаса плохо скрываемой ненависти.
– Что же, сир рыцарь, ты знаешь себе цену, – произнес он, сделав над собой неимоверное усилие для того, чтобы загнать внутрь свои чувства. – Но, как бы эта цена ни была высока, всегда найдется тот, кто будет в состоянии ее уплатить. И поверь мне, что настанет час, когда ты сам захочешь, чтобы тебе ее предложили. Но будет уже поздно. Однако сказанного не воротишь. С этого самого момента ты лишаешься моей благосклонности и поддержки и поверь, что, сразу же, после того как ты выйдешь за эти двери, – он указал на выход, где скучала охрана, – за твою жизнь никто не даст и медного гроша.
– Не спорю, ваше святейшество, – все так же, не поддаваясь страху и не теряя достоинства, отвечал теперь уже опальный рыцарь, – вы можете отдать приказ схватить меня, обвинить во всех смертных грехах и казнить или же просто велеть заколоть в случайной стычке. Однако могу сказать, что, пожалуй, нет того, чем меня можно было бы по-настоящему запугать. Смерти, как уже было сказано, я уже столько раз глядел в лицо, что привык и перестал ее бояться. Адских мук? Не мне объяснять, что невинноубиенные попадают в рай.
– Похоже, рыцарь, ты подготовился к этой встрече намного лучше, чем я, – медленно проговорил понтифик, – ну что же, в конечном итоге, ты прав. Все мы – от великих королей и могущественных прелатов до невежественных, погрязших во грехе язычников – всего лишь перышки, которые несутся под дуновением дыхания Господней воли неведомо куда. Ступай. Следуй своему предназначению. Я не буду тебя преследовать, но и не собираюсь благословлять. И помни, что с этого дня ты не можешь полагаться на защиту церкви.
Рыцарь, сохраняя бесстрастное выражение лица, поклонился и ровным небыстрым шагом покинул террасу.
Не успела створка двери закрыться за посетителем, как у кресла папы, вынырнув из кустов, появился кардинал Гоффредо.
– Сегодня же отправляйся к Фридриху в Сан-Жермано, – отдал распоряжение понтифик. – Последняя надежда на монгольскую поддержку рухнула, поэтому нет смысла затягивать переговоры с императором. От моего имени соглашайся на все оговоренные условия, подписывай договор. После формального и неунизительного покаяния я сниму с императора интердикт. А стало быть, отлучение будет снято и с Иерусалима. Крестоносный поход императора будет завершен, и мы сможем, наконец, отобрать у патриарха полномочия папского легата. Да простит меня Господь, но столько вреда, сколько принес нам Геральд де Лозанн… Жаль, что я не могу своей властью лишить его и патриаршего звания, будь прокляты эти иерусалимские порядки, заведенные еще при Годфруа де Булоне… Патриарха назначает король из двух кандидатов, которых представляет орден Святого Гроба…
– Повозка ждет еще с утра, – кивнул головой кардинал, – я отправляюсь в Ломбардию сей же час.
– Проезжая через Флоренцию, – отдал распоряжение папа, – и прими с глазу на глаз моего старого друга, Франческо Каранзано. Передай ему от меня, что сын его Николо жив и здоров. Ныне он находится в Багдаде, выполняя мое особое поручение. Что последнее послание от него я получил пять недель назад и отправил в ответ приказ примкнуть к первой же францисканской миссии, которая будет направлена в Каракорум, на переговоры с монгольским ханом. Заслуги этого юноши в его тайной службе Святому престолу невозможно переоценить.
– Будет исполнено, брат Уголино, – почтительно склонил голову кардинал. – До отъезда позволю себе обратить твое внимание на одно из донесений, которое было доставлено, пока вы беседовали с несостоявшимся магистром. В нем идет речь о событиях, которые происходят в Киликии. Как известно, там, еще со времен покорения Константинополя и образования латинской империи, имеется горная крепость, в которой ныне засели бывшие тамплиеры-ренегаты, осудившие захват христианского города. Так вот, наш осведомитель утверждает, что во время Страстной недели один из монгольских отрядов, углубившись в горы Тавра, преследовал остатки армии хорезмийцев. Франки, которые уже долгое время не вмешивались в дела никейских императоров и конийских султанов, неожиданно вышли из своей твердыни и, придя на помощь к монголам, полностью уничтожили всех мусульман. Рассказывают, что эти воины отличались особым искусством владения мечом и копьем и что среди них был настоящий великан с булавой размером в два человеческих роста…
– Опять слухи, опять легенды, – поморщился папа. – Наши хронисты, живущие на Востоке, словно очарованные этими землями, не видят разницы между правдой и вымыслом. Стоит почитать хотя бы записки архиепископа Тира, Гийома, чтобы в этом убедиться. Напомни мне, как называется эта странная крепость?
– Хааг, – ответил кардинал.
– Хааг, – повторил за ним понтифик и сделал чуть заметный знак рукой, давая знать, что беседа завершена.
Секретарь понтифика раскрыл регистр, взял в руки перо, вывел сегодняшнюю дату и каллиграфическим почерком сделал запись:
«После заутрени, вне установленной очереди, его святейшество дал аудиенцию сиру Жаку-Роберу, шевалье де Мерлан дю Монтелье, барону de Вази, собрату-рыцарю иерусалимского ордена Святого Гроба. О чем они беседовали до самой обедни, его святейшество поведать не соизволил».
* * *
Жак де Монтелье вышел за дверь и принял у капитана свое оружие. Взяв в руки меч, он приложился губами к иерусалимскому кресту и привычным движением пристегнул ножны к поясу. Никем не задержанный, под уважительными взглядами охраняющих папскую резиденцию наемников из Пармы, Перуджи и Сполетто, он вернулся на внешнюю галерею, спустился во двор и покинул дворец.
Неподалеку от ворот его ожидал эскорт. При появлении господина пятеро тяжеловооруженных и добротно одетых конных сержантов немедленно вскочили в седла, а молодой оруженосец подвел ему огненно-рыжего скакуна. Конь при виде хозяина радостно всхрапнул и стал как влитой, позволяя хозяину без помех взлететь в удобное седло миланской работы.
– Значит, Толуй все-таки добрался до Монголии… – перед тем как махнуть рукой, чтобы подать команду к началу движения, чуть слышно произнес Жак.
Отряд, грохоча по брусчатке, понесся по тихим улочкам, распугивая ленивых италийских гусей. Покинув город, всадники выехали на via Antium – петляющую меж холмов древнюю римскую дорогу, которая соединяла внутренние области Латиума с западным побережьем. Конь шел ровным размеренным аллюром, и Жак, ослабив поводья, погрузился в мысли. Он думал о событиях в Гренобле, повторяя про себя строчки письма кюре о смерти Зофи, которое выучил до последней буквы. Пробираясь через горы и долины Древней Эллады, с боями прорываясь через неспокойную Далмацию, в кварталах Венеции, под крышами постоялых дворов Ломбардии, в странноприимных домах, укрытых на заснеженных альпийских перевалах, он думал лишь о мести, и, видит Бог, он отомстил.
Хладнокровно и беспощадно расправившись с семейством Колиньи, он провел несколько часов в скромном жилище кюре, который был свидетелем последних часов Зофи, после чего отправился на кладбище, которое ему указал кюре, в самый отдаленный его конец. Ночь он провел на краю глубокого рва, наполовину заполненного присыпанными известью телами неимущих и безродных. Почтенный отец Браун, помнивший своего ученика ранимым, впечатлительным юношей, был бы, наверное, крайне удивлен, если бы узнал, к каким последствиям привело его письмо. Но еще больше его бы поразили глаза Жака – с того самого момента, как он сошел с борта «Акилы» в Фессалониках, они сохраняли пугающее, совершенно бесстрастное выражение.
И снова перед глазами Жака встали благодатные италийские равнины, покрытые неправдоподобно ярким травяным ковром, словно здешние холмы и долины, не жалея красок, расписал всеми мыслимыми оттенками зеленого цвета неведомый художник.
Они находились в пути уже несколько часов. Кони, купленные в Монферрате, шли ровно и размеренно, не зная усталости, и вскоре, когда всадники, преодолев затяжной подъем, поднялись в седловину меж двух возвышенностей, впереди, в просветах между холмами, засверкала лазурная гладь Тирренского моря. Отряд, перевалив через последнюю цепь холмов, выбрался на морское побережье. Вскоре, за поворотом бегущей вдоль береговой кромки дороги, объявилась и конечная цель пути – перед ними мирно дремал небольшой италийский городок.
Анцио, построенный еще троянцами, ныне пребывал в покое и запустении. Канули в Лету те дни, когда его гавань не успевала принимать торговые корабли, а каждый состоятельный римский патриций считал своим долгом иметь здесь виллу для летнего отдыха. Теперь о том, что это древнее местечко было родиной Калигулы и Нерона, местом длительного пребывания Цицерона, Гая Лукреция, кесаря Августа, напоминал разве что небольшой, но удобный порт да полуразрушенная вилла, названные в честь рыжебородого гонителя христиан.
Окидывая внимательным взглядом мачты немногочисленных судов, поставленных на якоря неподалеку от берега, Жак снова возвратился к недавнему прошлому и подумал о том, что точно так же, первым после зимы по-настоящему солнечным днем и мачтами нефов и галер на внешнем рейде, встретил его Тир.
Отряд въехал в порт и, грохоча по древним каменным плитам, уложенным, наверное, еще во времена царствования царя Ромула, остановился напротив невысоких складских построек. На внутреннем рейде небольшой гавани Анцио, занимая ее чуть не всю целиком, возвышаясь стеной над пирсом и прилегающими зданиями, стоял огромный неф.
Жак соскочил с коня, не глядя передал поводья выросшему как из-под земли слуге и двинулся навстречу невысокому, круглолицему, улыбающемуся во весь рот человеку.
– Ну, здравствуй, Понше! – хлопнул он по плечу склонившегося в неглубоком, но уважительном поклоне марсельского капитана.
– Слава Богу, господин, наконец-то мы вас дождались! – продолжая все так же широко улыбаться, ответил Понше. – Положа руку на сердце, я уж начал всерьез беспокоиться. Италийские земли еще не оправились от войны и, по мне, чрезвычайно опасны для сухопутных путешествий. То ли дело доброе торговое судно, на которое далеко не всякая боевая галера рискнет напасть. Опять же за те одиннадцать дней, что мы здесь стоим, чего только не наслушались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46