На Гранях же компьютеров нет – не только потому, что уровень развития науки и техники здесь гораздо ниже, чем на Основе, но и по куда более фундаментальной причине – электроника, из которой сделано компьютерное «железо», не работает здесь в принципе. Правда, Владислав и его друг, кадет Джозеф Арно, утверждают, что это не беда, ведь законы математической логики, на которых основана кибернетика, действуют здесь точно так же, как и в земных условиях, а все электронные блоки можно заменить магическими устройствами. Но пока что все идеи Владислава о «волшебном компьютере» находятся в стадии теоретической разработки, до их практического воплощения еще очень далеко, и в ближайшие годы моему брату на Гранях делать нечего. Поэтому родители решили остаться с Анджеем на Основе – ведь я уже взрослая и самостоятельная, а он еще нуждается в их заботе и опеке. Я это прекрасно понимаю – и все же мне грустно…
Благодаря нашему высокому положению в Империи, родителям Владислава не было нужды зарабатывать себе на жизнь, но свекор, человек деятельный и энергичный, не пожелал уходить на пенсию в пятьдесят восемь лет и нашел применение своим административным способностям и юридическому образованию на правительственной службе. На первых порах у него была не работа, а какая-то синекура – максимум почета при минимуме обязанностей, – но со временем он сумел доказать свою полезность и три месяца назад получил ответственную должность в аппарате регента. Ференц Карой, ценивший в своих сотрудниках прежде всего профессионализм, а не родственные связи, был им очень доволен.
Что же касается моей свекрови, тети Маши, то до начала сентября она целиком была поглощена заботами о беременной Сандре, души в ней не чаяла, буквально пылинки с нее сдувала, все мечтала о том времени, когда станет бабушкой и будет нянчить своего внука или внучку. Бегство Сандры явилось для нее тяжелым ударом, в первые две-три недели она просто не находила места, так сильно переживала, а потом, стремясь заглушить горечь утраты, стала обрабатывать меня, ненавязчиво внушая мне мысль, что дети – это так прекрасно. Ну что ж, сегодня я ее обрадую.
Однако тетю Машу в покоях я не застала. Выйдя в коридор, я расспросила охрану и выяснила, что примерно полчаса назад сюда заходил мой свекор и увел ее с собой. Он что-то взволнованно говорил ей, но охранники, естественно, ничего не поняли, лишь разобрали имя Владислава, которое свекор повторил несколько раз кряду.
У меня зародилось подозрение, что это каким-то образом связано с вызовом мужа к регенту. Я сгорала от любопытства и в то же время испытывала некоторую досаду – не выношу, когда меня держат в неведении. Разумеется, в любой момент я могла мысленно позвать Владислава и потребовать у него объяснений, но это было бы против наших правил. Он должен сам, без всякого нажима с моей стороны, решить, что мне рассказывать и когда. Взаимодоверие всегда было основой наших отношений, поэтому я не стала дергать Владислава и на всякий случай запаслась терпением – кто знает, сколько еще придется ждать, а я очень любознательная девочка.
– Пойдем поищем тетю Машу? – спросил Леопольд, который был очень привязан к ней.
– Нет, – сказала я. – Не стоит.
По пути назад я не удержалась и заглянула в комнату Сандры по соседству со спальней свекра и свекрови. Здесь все оставалось так, как было в тот день, когда она сбежала: кровать аккуратно убрана, на окнах висели легкие розовые занавески, в шкафу лежало свежее белье, а в углу стояла симпатичная детская колыбелька, которую еще летом собственноручно смастерил для своего будущего внука дядя Михаил, имевший помимо диплома юриста солидный опыт столярной работы. В течение всех этих месяцев тетя Маша содержала комнату в образцовом порядке, не разрешала в ней ничего менять, все надеялась, что вот-вот Сандру найдут или она сама решит вернуться
Именно моя свекровь первая обнаружила исчезновение Сандры, когда утром вошла в эту комнату и увидела на столе прощальную записку. До сих пор никто не знает, как ей удалось скрыться, обманув всю дворцовую охрану. По приказанию регента было проведено тщательное расследование, но никаких положительных результатов оно не принесло. В связи с этим кое у кого из посвященных в нашу историю возникло предположение, что бегство было организовано самим регентом, который решил где-то спрятать ребенка Сандры – подобно тому как в свое время Мэтр спрятал меня.
Однако Ференц Карой категорически отрицал свою причастность к этой, по его собственному выражению, авантюре, и мы с Владиславом поверили ему. Нет, не из свойственной нам доверчивости, а просто потому, что он не стал бы действовать так прямолинейно, навлекая на себя подозрения. Обладая неограниченной властью, он вполне мог инсценировать гибель Сандры или же обставить ее «бегство» таким образом, чтобы никто не усомнился в том, что она сбежала сама. Вне всяких сомнений, ей кто-то помогал, но это был не регент, а кто-то другой, чьи возможности были гораздо скромнее.
В письме Сандра просила прощения за этот поступок и умоляла не искать ее, – дескать, она сумеет защитить своего ребенка от происков Нижнего мира и сделает это лучше, чем все инквизиторы, вместе взятые. Ее конечно же искали и до сих пор ищут, но пока безуспешно – даром что регент бросил на ее поиски большие силы. Это вызывает у меня двойственные чувства: с одной стороны, я очень переживаю за нее и ребенка, а с другой – утешаю себя тем, что раз такой мощной и вездесущей организации, как Инквизиция, не удалось напасть на ее след, то и слуги Велиала окажутся бессильны.
Честно говоря, я с самого начала считала, что единственный способ уберечь ребенка Сандры и Владислава от Нижнего мира – это спрятать его в каком-нибудь безопасном месте, где он должен жить как обычный мальчик (или девочка), ничего не зная о своем происхождении. Как я теперь понимаю, Сандра думала точно так же и сумела привлечь на свою сторону кого-то, кто занимал достаточно высокое положение, чтобы помочь ей незаметно скрыться.
Не знаю – может, она поступила правильно. По крайней мере, в моем случае этот номер сработал, и я сумела избежать участи, на которую обрек меня мой беспутный дед Олаф Габриэль де Бреси. А вот моим младшим братьям, Сигурду и Гийому, повезло куда меньше. Ривал де Каэрден, на чье попечение они были оставлены, не смог уберечь их от Женеса де Фарамона; более трех лет мальчики находились у него в рабстве, пока на Агрисе не появились мы с Владиславом и не вмешались в происходящие там события.
Вспомнив о братьях, я, как всегда, испытала острый приступ чувства вины. Было совершенно очевидно, что Мэтр пожертвовал ими ради моей безопасности; по сути, он отдал их на заклание Велиалу, чтобы тот не заподозрил никакого подвоха с моей мнимой смертью. Осознание того, что мое счастливое и беззаботное детство было куплено ценой юных жизней Сигурда и Гийома, тяжким бременем ложилось на мою совесть. А мысли об отце, герцоге Бокерском, лишь усиливали мои терзания. Если братьям я уже ничем не могла помочь, то герцог, которому я была обязана своим появлением на свет, имел полное право ожидать, что я хоть в какой-то мере заменю ему потерянных сыновей, хоть частично компенсирую те двадцать лет, в течение которых он считал меня умершей.
Еще год назад, во время видения в «колодце», я обещала Сигурду и Гийому, что в моем сердце найдется место и для нашего отца, но до сих пор ничего не сделала, чтобы наполнить эти красивые слова реальным содержанием. Я лишь взяла себе имя, принадлежавшее мне от рождения, и официально стала называться Ингой Алиабелой де Бреси, а все прочее что проистекало из этого шага, отложила до лучших времен – и целый год раз за разом отодвигала наступление оных на все более поздний срок
Нет, конечно, я не забывала о человеке, который дал мне жизнь и который в глазах всего мира был моим отцом. Я регулярно писала ему письма, но делала это через силу, не из внутренней потребности, не по велению сердца, а из чувства долга. Несколько раз я общалась с ним «в живую», по визуальной связи, сеансы которой устраивал для нас инквизитор (кстати, старший брат Сандры), откомандированный на Агрис после случившегося там Прорыва, – но наши разговоры получались слишком тягостными, гнетущими и оставляли после себя неприятный осадок, поэтому мы вскоре отказались от них, решив довольствоваться перепиской.
Я не единожды приглашала герцога приехать в Вечный Город и погостить у меня месяц-два – он соглашался, что это отличная идея, но постоянно переносил свой приезд, ссылаясь на загруженность хозяйственными делами. Дел у него и вправду было много – Прорыв, хоть и подавленный нами в зародыше, причинил огромный ущерб экономике всего Агриса, а в особенности Бокерскому княжеству, – и тем не менее я прекрасно понимала, что действительная причина его проволочек в другом. Он, разумеется, видел мою холодность во время разговоров «в живую» и, несомненно, чувствовал ее в моих письмах, а потому панически боялся, что при нашей личной встрече эта холодность убьет в нем надежду на то, что когда-нибудь я смогу преодолеть стену двадцатилетнего отчуждения между нами и стану его дочерью по-настоящему, а не только по имени и по крови.
Нельзя сказать, что я не пыталась этого сделать. Ведь я вовсе не бездушная, нет – иначе бы я так не переживала из-за своего отношения к родному мне человеку, не мучилась бы от того, что лишь через силу могу называть его отцом. Я чувствовала к герцогу уважение и искреннюю симпатию, а также жалость к его нелегкой судьбе – это сохранилось у меня еще со времени нашего знакомства, когда я не подозревала, что он мой отец; но возникновению более глубоких чувств, продиктованных нашей родственной связью, препятствовало разделявшее нас расстояние. Ни письма, ни даже беседы «в живую» не в состоянии заменить повседневного личного контакта, когда ты видишь человека в разных ситуациях и воспринимаешь его таким, какой он есть. Только так я могла узнать его, а узнав – полюбить.
Герцог, конечно, любил меня; но он любил во мне не Инну двадцати лет от роду, а маленькую девочку Ингу, которую он любил еще до ее рождения; он любил во мне мою мать Алиабелу, на которую я, говорят, очень похожа; наконец, он любил меня из потребности кого-то любить, любил потому, что в его жизни, раздавленной между жерновами двух вселенских стихий, больше не осталось никого, кроме меня. Я оказалась единственным лучом света в его мрачном царстве отчаяния и безысходности, он полюбил меня просто за то, что я есть, и сейчас в этой любви видел смысл своего дальнейшего существования. Ему тоже следовало лучше узнать меня, чтобы любить не как идеал, а как живого человека из плоти и крови – из его плоти и из его крови. Он сам хотел этого – и в то же время боялся…
Еще в сентябре, когда герцог в очередной раз отложил свою поездку ко мне, я решила пойти на хитрость и разослала всем своим ближайшим родственникам на Агрисе, как по отцовской, так и по материнской линии, приглашения приехать в Вечный Город на рождественские и новогодние праздники. Тут уж, думала я, и он никуда не денется. К сожалению, моя уловка не сработала – в конце октября, в самый канун предполагаемого отъезда, у герцога появились веские причины еще на недельку задержаться на Агрисе, он убедил всех приглашенных родственников не ждать, а отправляться в путь, пообещав, что непременно догонит их, и остался в Шато-Бокер вместе с братом Сандры, Маркеджанни, который должен был повести его по Трактовой Равнине.
Когда я получила это известие, то сразу поняла, что через обещанную «недельку» возникнет новая проблема, требующая неотложного решения, потом еще одна и еще – а затем герцог заявит, что уже никак не успеет к Рождеству и Новому году, и предложит перенести свой визит на более поздний срок, скажем, на Пасху. Так оно, собственно, и вышло. В результате на праздники ко мне приехали три десятка дядьев, теток, кузин и кузенов разной степени родства, в том числе и король Лиона Гуннар, а вот самого близкого родственника, отца, не было…
Убедившись, что герцог может тянуть с поездкой в Вечный Город до самого светопреставления, я в конце концов не выдержала и в начале декабря предложила Владиславу самим съездить на Агрис. Муж воспринял мою идею с гораздо большим энтузиазмом, чем я рассчитывала, и с присушим ему юмором заявил, что охотно посетил бы места нашей «боевой славы». В отличие от меня, он так и не смог привыкнуть к придворной жизни, и перспектива провести несколько месяцев «на воле» показалась ему очень заманчивой.
Против наших ожиданий, Ференц Карой отнесся к моему желанию повидать отца весьма благосклонно. Он сказал, что и сам хотел предложить нам поездку по Граням – как для расширения нашего кругозора, так и для того, чтобы побольше людей (и не только имперских подданных) смогли увидеть будущих правителей Священной Империи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
Благодаря нашему высокому положению в Империи, родителям Владислава не было нужды зарабатывать себе на жизнь, но свекор, человек деятельный и энергичный, не пожелал уходить на пенсию в пятьдесят восемь лет и нашел применение своим административным способностям и юридическому образованию на правительственной службе. На первых порах у него была не работа, а какая-то синекура – максимум почета при минимуме обязанностей, – но со временем он сумел доказать свою полезность и три месяца назад получил ответственную должность в аппарате регента. Ференц Карой, ценивший в своих сотрудниках прежде всего профессионализм, а не родственные связи, был им очень доволен.
Что же касается моей свекрови, тети Маши, то до начала сентября она целиком была поглощена заботами о беременной Сандре, души в ней не чаяла, буквально пылинки с нее сдувала, все мечтала о том времени, когда станет бабушкой и будет нянчить своего внука или внучку. Бегство Сандры явилось для нее тяжелым ударом, в первые две-три недели она просто не находила места, так сильно переживала, а потом, стремясь заглушить горечь утраты, стала обрабатывать меня, ненавязчиво внушая мне мысль, что дети – это так прекрасно. Ну что ж, сегодня я ее обрадую.
Однако тетю Машу в покоях я не застала. Выйдя в коридор, я расспросила охрану и выяснила, что примерно полчаса назад сюда заходил мой свекор и увел ее с собой. Он что-то взволнованно говорил ей, но охранники, естественно, ничего не поняли, лишь разобрали имя Владислава, которое свекор повторил несколько раз кряду.
У меня зародилось подозрение, что это каким-то образом связано с вызовом мужа к регенту. Я сгорала от любопытства и в то же время испытывала некоторую досаду – не выношу, когда меня держат в неведении. Разумеется, в любой момент я могла мысленно позвать Владислава и потребовать у него объяснений, но это было бы против наших правил. Он должен сам, без всякого нажима с моей стороны, решить, что мне рассказывать и когда. Взаимодоверие всегда было основой наших отношений, поэтому я не стала дергать Владислава и на всякий случай запаслась терпением – кто знает, сколько еще придется ждать, а я очень любознательная девочка.
– Пойдем поищем тетю Машу? – спросил Леопольд, который был очень привязан к ней.
– Нет, – сказала я. – Не стоит.
По пути назад я не удержалась и заглянула в комнату Сандры по соседству со спальней свекра и свекрови. Здесь все оставалось так, как было в тот день, когда она сбежала: кровать аккуратно убрана, на окнах висели легкие розовые занавески, в шкафу лежало свежее белье, а в углу стояла симпатичная детская колыбелька, которую еще летом собственноручно смастерил для своего будущего внука дядя Михаил, имевший помимо диплома юриста солидный опыт столярной работы. В течение всех этих месяцев тетя Маша содержала комнату в образцовом порядке, не разрешала в ней ничего менять, все надеялась, что вот-вот Сандру найдут или она сама решит вернуться
Именно моя свекровь первая обнаружила исчезновение Сандры, когда утром вошла в эту комнату и увидела на столе прощальную записку. До сих пор никто не знает, как ей удалось скрыться, обманув всю дворцовую охрану. По приказанию регента было проведено тщательное расследование, но никаких положительных результатов оно не принесло. В связи с этим кое у кого из посвященных в нашу историю возникло предположение, что бегство было организовано самим регентом, который решил где-то спрятать ребенка Сандры – подобно тому как в свое время Мэтр спрятал меня.
Однако Ференц Карой категорически отрицал свою причастность к этой, по его собственному выражению, авантюре, и мы с Владиславом поверили ему. Нет, не из свойственной нам доверчивости, а просто потому, что он не стал бы действовать так прямолинейно, навлекая на себя подозрения. Обладая неограниченной властью, он вполне мог инсценировать гибель Сандры или же обставить ее «бегство» таким образом, чтобы никто не усомнился в том, что она сбежала сама. Вне всяких сомнений, ей кто-то помогал, но это был не регент, а кто-то другой, чьи возможности были гораздо скромнее.
В письме Сандра просила прощения за этот поступок и умоляла не искать ее, – дескать, она сумеет защитить своего ребенка от происков Нижнего мира и сделает это лучше, чем все инквизиторы, вместе взятые. Ее конечно же искали и до сих пор ищут, но пока безуспешно – даром что регент бросил на ее поиски большие силы. Это вызывает у меня двойственные чувства: с одной стороны, я очень переживаю за нее и ребенка, а с другой – утешаю себя тем, что раз такой мощной и вездесущей организации, как Инквизиция, не удалось напасть на ее след, то и слуги Велиала окажутся бессильны.
Честно говоря, я с самого начала считала, что единственный способ уберечь ребенка Сандры и Владислава от Нижнего мира – это спрятать его в каком-нибудь безопасном месте, где он должен жить как обычный мальчик (или девочка), ничего не зная о своем происхождении. Как я теперь понимаю, Сандра думала точно так же и сумела привлечь на свою сторону кого-то, кто занимал достаточно высокое положение, чтобы помочь ей незаметно скрыться.
Не знаю – может, она поступила правильно. По крайней мере, в моем случае этот номер сработал, и я сумела избежать участи, на которую обрек меня мой беспутный дед Олаф Габриэль де Бреси. А вот моим младшим братьям, Сигурду и Гийому, повезло куда меньше. Ривал де Каэрден, на чье попечение они были оставлены, не смог уберечь их от Женеса де Фарамона; более трех лет мальчики находились у него в рабстве, пока на Агрисе не появились мы с Владиславом и не вмешались в происходящие там события.
Вспомнив о братьях, я, как всегда, испытала острый приступ чувства вины. Было совершенно очевидно, что Мэтр пожертвовал ими ради моей безопасности; по сути, он отдал их на заклание Велиалу, чтобы тот не заподозрил никакого подвоха с моей мнимой смертью. Осознание того, что мое счастливое и беззаботное детство было куплено ценой юных жизней Сигурда и Гийома, тяжким бременем ложилось на мою совесть. А мысли об отце, герцоге Бокерском, лишь усиливали мои терзания. Если братьям я уже ничем не могла помочь, то герцог, которому я была обязана своим появлением на свет, имел полное право ожидать, что я хоть в какой-то мере заменю ему потерянных сыновей, хоть частично компенсирую те двадцать лет, в течение которых он считал меня умершей.
Еще год назад, во время видения в «колодце», я обещала Сигурду и Гийому, что в моем сердце найдется место и для нашего отца, но до сих пор ничего не сделала, чтобы наполнить эти красивые слова реальным содержанием. Я лишь взяла себе имя, принадлежавшее мне от рождения, и официально стала называться Ингой Алиабелой де Бреси, а все прочее что проистекало из этого шага, отложила до лучших времен – и целый год раз за разом отодвигала наступление оных на все более поздний срок
Нет, конечно, я не забывала о человеке, который дал мне жизнь и который в глазах всего мира был моим отцом. Я регулярно писала ему письма, но делала это через силу, не из внутренней потребности, не по велению сердца, а из чувства долга. Несколько раз я общалась с ним «в живую», по визуальной связи, сеансы которой устраивал для нас инквизитор (кстати, старший брат Сандры), откомандированный на Агрис после случившегося там Прорыва, – но наши разговоры получались слишком тягостными, гнетущими и оставляли после себя неприятный осадок, поэтому мы вскоре отказались от них, решив довольствоваться перепиской.
Я не единожды приглашала герцога приехать в Вечный Город и погостить у меня месяц-два – он соглашался, что это отличная идея, но постоянно переносил свой приезд, ссылаясь на загруженность хозяйственными делами. Дел у него и вправду было много – Прорыв, хоть и подавленный нами в зародыше, причинил огромный ущерб экономике всего Агриса, а в особенности Бокерскому княжеству, – и тем не менее я прекрасно понимала, что действительная причина его проволочек в другом. Он, разумеется, видел мою холодность во время разговоров «в живую» и, несомненно, чувствовал ее в моих письмах, а потому панически боялся, что при нашей личной встрече эта холодность убьет в нем надежду на то, что когда-нибудь я смогу преодолеть стену двадцатилетнего отчуждения между нами и стану его дочерью по-настоящему, а не только по имени и по крови.
Нельзя сказать, что я не пыталась этого сделать. Ведь я вовсе не бездушная, нет – иначе бы я так не переживала из-за своего отношения к родному мне человеку, не мучилась бы от того, что лишь через силу могу называть его отцом. Я чувствовала к герцогу уважение и искреннюю симпатию, а также жалость к его нелегкой судьбе – это сохранилось у меня еще со времени нашего знакомства, когда я не подозревала, что он мой отец; но возникновению более глубоких чувств, продиктованных нашей родственной связью, препятствовало разделявшее нас расстояние. Ни письма, ни даже беседы «в живую» не в состоянии заменить повседневного личного контакта, когда ты видишь человека в разных ситуациях и воспринимаешь его таким, какой он есть. Только так я могла узнать его, а узнав – полюбить.
Герцог, конечно, любил меня; но он любил во мне не Инну двадцати лет от роду, а маленькую девочку Ингу, которую он любил еще до ее рождения; он любил во мне мою мать Алиабелу, на которую я, говорят, очень похожа; наконец, он любил меня из потребности кого-то любить, любил потому, что в его жизни, раздавленной между жерновами двух вселенских стихий, больше не осталось никого, кроме меня. Я оказалась единственным лучом света в его мрачном царстве отчаяния и безысходности, он полюбил меня просто за то, что я есть, и сейчас в этой любви видел смысл своего дальнейшего существования. Ему тоже следовало лучше узнать меня, чтобы любить не как идеал, а как живого человека из плоти и крови – из его плоти и из его крови. Он сам хотел этого – и в то же время боялся…
Еще в сентябре, когда герцог в очередной раз отложил свою поездку ко мне, я решила пойти на хитрость и разослала всем своим ближайшим родственникам на Агрисе, как по отцовской, так и по материнской линии, приглашения приехать в Вечный Город на рождественские и новогодние праздники. Тут уж, думала я, и он никуда не денется. К сожалению, моя уловка не сработала – в конце октября, в самый канун предполагаемого отъезда, у герцога появились веские причины еще на недельку задержаться на Агрисе, он убедил всех приглашенных родственников не ждать, а отправляться в путь, пообещав, что непременно догонит их, и остался в Шато-Бокер вместе с братом Сандры, Маркеджанни, который должен был повести его по Трактовой Равнине.
Когда я получила это известие, то сразу поняла, что через обещанную «недельку» возникнет новая проблема, требующая неотложного решения, потом еще одна и еще – а затем герцог заявит, что уже никак не успеет к Рождеству и Новому году, и предложит перенести свой визит на более поздний срок, скажем, на Пасху. Так оно, собственно, и вышло. В результате на праздники ко мне приехали три десятка дядьев, теток, кузин и кузенов разной степени родства, в том числе и король Лиона Гуннар, а вот самого близкого родственника, отца, не было…
Убедившись, что герцог может тянуть с поездкой в Вечный Город до самого светопреставления, я в конце концов не выдержала и в начале декабря предложила Владиславу самим съездить на Агрис. Муж воспринял мою идею с гораздо большим энтузиазмом, чем я рассчитывала, и с присушим ему юмором заявил, что охотно посетил бы места нашей «боевой славы». В отличие от меня, он так и не смог привыкнуть к придворной жизни, и перспектива провести несколько месяцев «на воле» показалась ему очень заманчивой.
Против наших ожиданий, Ференц Карой отнесся к моему желанию повидать отца весьма благосклонно. Он сказал, что и сам хотел предложить нам поездку по Граням – как для расширения нашего кругозора, так и для того, чтобы побольше людей (и не только имперских подданных) смогли увидеть будущих правителей Священной Империи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52