Она предполагала, что будет завидовать ему за этот его героизм, – но ничего подобного, она только сильнее любила его за это.
Теперь она была согласна с таким образом мыслей и чувств, поскольку наконецто смогла поверить в это. Она теперь знала, почему ДайСан посоветовал ей совершить путешествие в Шаангсей, к Мойши. Быть может, на самом деле он и не знал обо всем этом – об Огненной Маске, о Сардоникс или даже об Оке Времени, но он, несомненно, знал о карме своего друга. Она была признательна, что именно ей выпало поучаствовать в этом приключении. Но в течение долгих праздных дней среди огромных, рассыпающихся в прах руин на границах Далузии, когда она гонялась за стремительными бабочками, а косые горячие лучи солнца давили на плечи, словно тяжелые струи лежалого меда, высвечивая эти памятники загадочной цивилизации прошлого, она вновь и вновь возвращалась к мыслям о том, чем это закончится для нее.
А потом, как и любая буджунка до нее, так же задумывавшаяся о неопределенном будущем, Чиизаи пожимала плечами. Она примет все, что ей суждено.
Карма, подумала она.
ОСИРОТЕВШИЕ
Они въехали в западные ворота Корруньи сразу после полудня. На всем скаку миновали район складов, распугивая рабочихкамбухо. Купцы с темными лицами и окладистыми курчавыми бородами выкрикивали им вслед ругательства, потрясая кулаками, и эхо отражалось от гладких безликих стен складских зданий.
Пласа дель Пескиса встретила их безмятежной тишиной. Копыта лум громко цокали по брусчатке площади. Два старика в безукоризненно белых далузийских одеяниях, как обычно, сидели на скамье в тени олив. Густая зелень скрывала от путников фонтан. Спешившись, они услышали плеск его струй, напоминавший тихую музыку.
Теперь, когда они действительно были здесь, Мойши очень тревожился – он не знал, как будет реагировать Офейя на возвращение домой. Он понимал, что обязан был привезти ее сюда, и в течение многих дней старательно пытался не думать об этой минуте. Он знал, что Цуки хочет, чтобы ее дочь вернулась домой. Но чего хочет сама Офейя?
Мойши взял ее за руку и повел вверх по витой лестнице к парадной двери. Дверь распахнулась, прежде чем он успел постучаться, и на пороге появился Чиммоку. Лицо его расплылось в улыбке, и он произнес:
– Добро пожаловать домой, Офейя!
В этих словах прозвучала такая любовь, что у Мойши сразу стало легче на душе. Выть может, все будет намного проще, чем он полагал. Иногда разум склонен представлять все совсем не так, как есть.
– Входите! Входите же все! – приговаривал Чиммоку, отступая назад. – Мы молились за ваше благополучное возвращение.
Мойши провел Офейю через зал. Они остановились возле подножия лестницы. Он взглянул вверх.
Цуки неподвижно стояла наверху, держась рукой за горло. Она, как всегда, была высокой и царственной, но ее взгляд метался, устремляясь то на одного из вошедших, то на другого.
– Офейя, – выдохнула она. Офейя не промолвила ни слова. Взгляд Цуки задержался на Мойши.
– А Сардоникс?
– Исчезла, – ответил он. – Побеждена.
– Спасибо за то, что вернули мне мою дочь. Спасибо вам обоим.
– Не за что, госпожа. – Он отвесил насмешливоучтивый поклон.
Она подняла руку ладонью вниз.
– Я сожалею обо всем, что было, Офейя. Добро пожаловать домой, милая.
– Иди, – прошептал Мойши на ухо Офейе и слегка подтолкнул ее в спину.
Она обернулась и подарила ему скупую улыбку.
– Жди меня, – шепнула она. – Я скоро вернусь. Потом она медленно пошла вверх по лестнице, ведя рукой по полированным перилам.
Цуки обняла дочь за плечи, и они вдвоем скрылись в коридоре наверху. Мгновение спустя Мойши услышал, как мягко закрылась дверь спальни Цуки.
– Никакой благодарности не хватит, чтобы выразить вам признательность, – сказал Чиммоку, когда они остались в зале втроем. – С тех пор как вы уехали, сеньора была вне себя. Она жалела, что не поехала с вами, но понимала, что была бы вам только помехой. – Он рассеянно подергал себя за длинный висячий ус. – В Офейе очень много от сеньора, ее отца, но во многом она точьвточь похожа на сеньору.
Мойши рассмеялся.
– Вы забыли, что сеньор брал ее с собой в каботажное плавание в ПуэртоЧикама.
Чиммоку непонимающе посмотрел на него.
– Прошу прошения?
– Когда он ездил торговать руумой.
Чиммоку выпрямился, и голос его стал холодным, как отточенная сталь:
– Сеньор, Милос СегильясиОривара имел дело с этой запрещенной отравой не больше, нежели я сам. Он никогда не унизился бы до таких вещей и, уж конечно, не стал бы втягивать в них свою дочь.
Мойши почувствовал, как в желудке растет холодный ком, весь воздух словно разом вышел из легких. И все же он продолжал настаивать:
– Но вы же можете ошибаться, я…
– Сеньор, уверяю вас, что Офейя никогда не бывала в ПуэртоЧикама со своим отцом. Выть может, во время своего отсутствия…
Но Мойши уже оттолкнул его с дороги и бросился вверх но лестнице. Когда это случилось?
– Сеньор, я не думаю, что вы вправе беспокоить…
– Чиизаи! – крикнул Мойши через плечо, не обращая внимания на все остальное. – Наружу! Окно спальни сеньоры!
Чиизаи повернулась и выскочила из зала, распахнув входную дверь и сбежав по ступенькам наружной лестницы.
Тем временем Мойши достиг второго этажа и промчался через верхний коридор. Дверь в его конце была закрыта. Изнутри не доносилось ни звука.
Он дернул дверную ручку, но дверь была заперта. Он отошел назад и с разбега ударил обутой в тяжелый ботинок ногой по дверному замку. Дверь слегка подалась, но устояла. Он ударил снова, вложив в удар всю силу, и замок сломался, дверь с грохотом распахнулась внутрь. Мойши влетел в комнату.
В комнате было темно, занавеси были опушены. Сначала ему показалось, что здесь никого нет. Затем, когда глаза привыкли к полумраку, он различил очертания тела, лежащего на кровати, и подошел ближе.
Цуки навзничь лежала на своем широком ложе. Из уголка ее рта струилась кровь. Платье ее было разорвано; она прижимала к груди подушку, словно ребенок, очнувшийся от кошмарного сна.
Но он знал теперь, что она пробудилась длякошмарного сна.
Рукоять зазубренного кинжала торчала в подушке – как раз напротив того места, где находилось ее сердце.
Но именно выражение ее глаз преследовало его потом еще долгоедолгое время. В них застыло безмерное удивление, отказ поверить в то, что они узрели.
Мойши присел на кровать, взял тело Цуки на руки и стал бережно укачивать. Он знал, что комната пуста и что, помимо двери, единственным выходом из нее остается окно. Он даже не собирался подходить к окну, чтобы удостовериться в этом. Пусть теперь Чиизаи позаботится об убийце.
Сперва он осторожно закрыл глаза Цуки – прежде чем извлек кинжал из ее груди. Теперь он плакал. Она не заслужила этого. Только не этого. Какая ужасная смерть! Думать, что тебя убивает собственная дочь. И хуже всего было то, что это – ложь. Цуки была убита не Офейей. Да, это сделало тело Офейи, но теперь Мойши был уверен, что все действия и сама жизнь этого тела были управляемы Сардоникс. «Как долго, – думал он, – я занимался любовью с нею?»
В конце концов он потерпел поражение. Цуки была первой любовью его друга. Он взял на себя обязательство защищать ее. И точно так же, как он допустил убийство Коссори, он допустил, чтобы Цуки приняла столь внезапную смерть. В глубине своей души он знал, что слишком строго судит себя. Но это его не волновало.
Он услышал как будто издалека громкие голоса и узнал среди них голос Чиизаи, звавшей его.
Но он не обращал внимания на эти призывы – он смотрел на лицо Цуки, ставшее теперь безмятежным. Луна, наконецто закатившаяся за горизонт…
Мойши и Офейя стояли у края могилы, далеко друг от друга. Глядя на это, Чиизаи украдкой вздохнула, пытаясь успокоиться. Гроб, гладкий, словно стекло, опускался в свежевырытую могилу рядом с надгробием Милоса СегильясаиОривара. Она почти не обращала внимания на слова дона Испете, тянувшего заупокойную литургию.
Ей без труда удалось одолеть Офейю, когда та слезла вниз из окна второго этажа в сад за домом. Но к тому времени было уже слишком поздно. Офейя вновь была сама собой, она не могла понять, как это она вдруг очутилась в Коррунье и почему она находится в саду, одна. Прошло некоторое время, прежде чем они смогли объяснить ей, что же случилось. Она стоически выдержала все это. Увы, Чиизаи не могла сказать того же самого о Мойши. Он часто замолкал и уходил в себя на середине рассказа, и теперь Офейя поняла, что между Мойши и ее матерью чтото было. В результате они уже два дня не разговаривали друг с другом.
Дон Испете осенил знаком Церкви опущенный в могилу гроб. Чиизаи была признательна за то, что церемония наконецто завершилась. Напряжение среди этой бури чувств достигло такой силы, что казалось, будто они стоят здесь, в тени олив, уже полдня, хотя Чиизаи понимала, что времени прошло гораздо меньше. У нее был еще один повод для признательности: Мойши сказал ей, что они отбывают в Шаангсей сегодня же, сразу после поминальной службы. Она была по горло сыта этим темным, унылым ломом с мрачными картинами на тему самобичевания и почт невыносимой аурой обреченности. Она тоже приняла решение и теперь страстно желала вернуться в Шаангсей. Она смотрела на угрюмое лицо Мойши и тайком улыбалась сама себе. Его настроение скоро изменится, как только он увидит, что ожидает его в Шаангсее.
Вес, кроме них троих, уже ушли. Чиизаи тоже повернулась и пошла прочь, не глядя на двоих оставшихся, – ей тут больше нечего было делать. Она услышала, что ктото бежит за ней, остановилась и обернулась.
– Ты идешь обратно в дом? – спросила Офейя.
– Нет, я собираюсь зайти в меркадо. Хочу попрощаться с Мартиной, прежде чем мы уедем отсюда.
– Вы… Когда вы… уезжаете?
– Сегодня днем. Почти немедленно.
Офейя ошеломленно потрясла головой.
– Я не знала. Я…
– Если бы вы двое поговорили друг с другом… – Чиизаи умолкла. Она и так за последнюю пару дней говорила гораздо больше, чем привыкла. – Извини. – Она отвернулась и пошла прочь.
Мойши стоял в одиночестве, пока могильщик забрасывал землей могилу. Вначале комья гулко ударялись о крышку гроба, но по мере того, как слой земли над гробом рос, удары становились все глуше.
Затем могильщик ушел, и Мойши остался наедине с нею. Здесь было тихо и спокойно.
– Прости меня, Цуки. – Но уже произнося эти слова, он понимал, насколько они неуместны. Его вина была столь велика, что, если бы он принадлежал к иному народу, он убил бы себя сейчас. Но он был искаильтянином и не мог поступить так. Он должен был жить с этой виной. И это будет его искуплением. Он горько улыбнулся самому себе, узнав голос своего отца и отца своего отца, произнесшего эти слова. Вновь и вновь. Ему никуда не уйти от истории народа Искаиля.
С тем же успехом он мог бы перестать дышать – ибо эта история, это прошлое въелось в каждую молекулу его тела, в кровь и в кости, в мускулы и жилы, в мозг и сердце.
А потом в его памяти ярко вспыхнула картина. Миг после того, как он встретил Чиизаи в порту Шаангсея. Что за странные воспоминания приходят на ум… Л потом он осознал, чем вызвано именно это воспоминание. Шиндай и ее предсказание. Как же это было?
Солнце: вестник великой перемены.
Прошлое: то, что помогает тебе. Было тело на погребальных носилках. Цуки, из прошлого, теперь мертва.
Всякий: то, что препятствует тебе. Сардоникс.
И что он мог поделать со всем этим? Ничего. Совсем ничего.
Он почувствовал, что ктото стоит позади него.
– Не за что… – Слова застревали у нее в горле, и она судорожно сглотнула. От страха у Офейи пересохло во рту. Она понимала, что должна сейчас совершить самый главный поступок в своей жизни. Какаято часть ее громко кричала, подетски жалобно ныла, протестуя против этого, но Офейя сжала зубы и шагнула вперед, потому что гдето в глубине души понимала, что это ее единственный шанс, что, упустив его, она останется навеки связанной, скованной, обреченной.
– Тебе не за что просить у нее прощения. Мойши смотрел на нее, разглядывал ее лицо и видел, что дикий зверь, живший в ней, с каждым мгновением отступает все дальше и дальше вглубь. И внезапно он осознал, насколько сильно сейчас он сам себя жалеет.
– Кажется, я это понимаю.
Она взглянула вниз, на свежезасыпанную могилу, потом вновь подняла взгляд на него. Он молча стоял и смотрел на нее.
– И еще коечто, – негромко произнесла она.
– Что именно? – Он прекрасно знал, что она имеет в виду. Он просто хотел, чтобы она сказала это вслух.
– О тебе и о моей матери…
– Это было совсем не то, что ты думаешь. Офейя. Она была не тем человеком.
– Не говори мне об этом. Это все, о чем я прошу, я просто чувствую… – Она внезапно умолкла, глаза ее наполнились слезами. – Она всегда была такой красивой, такой невероятно красивой…
Он обнял ее одной рукой, и они вместе пошли прочь. Весной на могиле вырастет зеленая трава, и никто не позаботится, чтобы утоптать темнокоричневую землю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Теперь она была согласна с таким образом мыслей и чувств, поскольку наконецто смогла поверить в это. Она теперь знала, почему ДайСан посоветовал ей совершить путешествие в Шаангсей, к Мойши. Быть может, на самом деле он и не знал обо всем этом – об Огненной Маске, о Сардоникс или даже об Оке Времени, но он, несомненно, знал о карме своего друга. Она была признательна, что именно ей выпало поучаствовать в этом приключении. Но в течение долгих праздных дней среди огромных, рассыпающихся в прах руин на границах Далузии, когда она гонялась за стремительными бабочками, а косые горячие лучи солнца давили на плечи, словно тяжелые струи лежалого меда, высвечивая эти памятники загадочной цивилизации прошлого, она вновь и вновь возвращалась к мыслям о том, чем это закончится для нее.
А потом, как и любая буджунка до нее, так же задумывавшаяся о неопределенном будущем, Чиизаи пожимала плечами. Она примет все, что ей суждено.
Карма, подумала она.
ОСИРОТЕВШИЕ
Они въехали в западные ворота Корруньи сразу после полудня. На всем скаку миновали район складов, распугивая рабочихкамбухо. Купцы с темными лицами и окладистыми курчавыми бородами выкрикивали им вслед ругательства, потрясая кулаками, и эхо отражалось от гладких безликих стен складских зданий.
Пласа дель Пескиса встретила их безмятежной тишиной. Копыта лум громко цокали по брусчатке площади. Два старика в безукоризненно белых далузийских одеяниях, как обычно, сидели на скамье в тени олив. Густая зелень скрывала от путников фонтан. Спешившись, они услышали плеск его струй, напоминавший тихую музыку.
Теперь, когда они действительно были здесь, Мойши очень тревожился – он не знал, как будет реагировать Офейя на возвращение домой. Он понимал, что обязан был привезти ее сюда, и в течение многих дней старательно пытался не думать об этой минуте. Он знал, что Цуки хочет, чтобы ее дочь вернулась домой. Но чего хочет сама Офейя?
Мойши взял ее за руку и повел вверх по витой лестнице к парадной двери. Дверь распахнулась, прежде чем он успел постучаться, и на пороге появился Чиммоку. Лицо его расплылось в улыбке, и он произнес:
– Добро пожаловать домой, Офейя!
В этих словах прозвучала такая любовь, что у Мойши сразу стало легче на душе. Выть может, все будет намного проще, чем он полагал. Иногда разум склонен представлять все совсем не так, как есть.
– Входите! Входите же все! – приговаривал Чиммоку, отступая назад. – Мы молились за ваше благополучное возвращение.
Мойши провел Офейю через зал. Они остановились возле подножия лестницы. Он взглянул вверх.
Цуки неподвижно стояла наверху, держась рукой за горло. Она, как всегда, была высокой и царственной, но ее взгляд метался, устремляясь то на одного из вошедших, то на другого.
– Офейя, – выдохнула она. Офейя не промолвила ни слова. Взгляд Цуки задержался на Мойши.
– А Сардоникс?
– Исчезла, – ответил он. – Побеждена.
– Спасибо за то, что вернули мне мою дочь. Спасибо вам обоим.
– Не за что, госпожа. – Он отвесил насмешливоучтивый поклон.
Она подняла руку ладонью вниз.
– Я сожалею обо всем, что было, Офейя. Добро пожаловать домой, милая.
– Иди, – прошептал Мойши на ухо Офейе и слегка подтолкнул ее в спину.
Она обернулась и подарила ему скупую улыбку.
– Жди меня, – шепнула она. – Я скоро вернусь. Потом она медленно пошла вверх по лестнице, ведя рукой по полированным перилам.
Цуки обняла дочь за плечи, и они вдвоем скрылись в коридоре наверху. Мгновение спустя Мойши услышал, как мягко закрылась дверь спальни Цуки.
– Никакой благодарности не хватит, чтобы выразить вам признательность, – сказал Чиммоку, когда они остались в зале втроем. – С тех пор как вы уехали, сеньора была вне себя. Она жалела, что не поехала с вами, но понимала, что была бы вам только помехой. – Он рассеянно подергал себя за длинный висячий ус. – В Офейе очень много от сеньора, ее отца, но во многом она точьвточь похожа на сеньору.
Мойши рассмеялся.
– Вы забыли, что сеньор брал ее с собой в каботажное плавание в ПуэртоЧикама.
Чиммоку непонимающе посмотрел на него.
– Прошу прошения?
– Когда он ездил торговать руумой.
Чиммоку выпрямился, и голос его стал холодным, как отточенная сталь:
– Сеньор, Милос СегильясиОривара имел дело с этой запрещенной отравой не больше, нежели я сам. Он никогда не унизился бы до таких вещей и, уж конечно, не стал бы втягивать в них свою дочь.
Мойши почувствовал, как в желудке растет холодный ком, весь воздух словно разом вышел из легких. И все же он продолжал настаивать:
– Но вы же можете ошибаться, я…
– Сеньор, уверяю вас, что Офейя никогда не бывала в ПуэртоЧикама со своим отцом. Выть может, во время своего отсутствия…
Но Мойши уже оттолкнул его с дороги и бросился вверх но лестнице. Когда это случилось?
– Сеньор, я не думаю, что вы вправе беспокоить…
– Чиизаи! – крикнул Мойши через плечо, не обращая внимания на все остальное. – Наружу! Окно спальни сеньоры!
Чиизаи повернулась и выскочила из зала, распахнув входную дверь и сбежав по ступенькам наружной лестницы.
Тем временем Мойши достиг второго этажа и промчался через верхний коридор. Дверь в его конце была закрыта. Изнутри не доносилось ни звука.
Он дернул дверную ручку, но дверь была заперта. Он отошел назад и с разбега ударил обутой в тяжелый ботинок ногой по дверному замку. Дверь слегка подалась, но устояла. Он ударил снова, вложив в удар всю силу, и замок сломался, дверь с грохотом распахнулась внутрь. Мойши влетел в комнату.
В комнате было темно, занавеси были опушены. Сначала ему показалось, что здесь никого нет. Затем, когда глаза привыкли к полумраку, он различил очертания тела, лежащего на кровати, и подошел ближе.
Цуки навзничь лежала на своем широком ложе. Из уголка ее рта струилась кровь. Платье ее было разорвано; она прижимала к груди подушку, словно ребенок, очнувшийся от кошмарного сна.
Но он знал теперь, что она пробудилась длякошмарного сна.
Рукоять зазубренного кинжала торчала в подушке – как раз напротив того места, где находилось ее сердце.
Но именно выражение ее глаз преследовало его потом еще долгоедолгое время. В них застыло безмерное удивление, отказ поверить в то, что они узрели.
Мойши присел на кровать, взял тело Цуки на руки и стал бережно укачивать. Он знал, что комната пуста и что, помимо двери, единственным выходом из нее остается окно. Он даже не собирался подходить к окну, чтобы удостовериться в этом. Пусть теперь Чиизаи позаботится об убийце.
Сперва он осторожно закрыл глаза Цуки – прежде чем извлек кинжал из ее груди. Теперь он плакал. Она не заслужила этого. Только не этого. Какая ужасная смерть! Думать, что тебя убивает собственная дочь. И хуже всего было то, что это – ложь. Цуки была убита не Офейей. Да, это сделало тело Офейи, но теперь Мойши был уверен, что все действия и сама жизнь этого тела были управляемы Сардоникс. «Как долго, – думал он, – я занимался любовью с нею?»
В конце концов он потерпел поражение. Цуки была первой любовью его друга. Он взял на себя обязательство защищать ее. И точно так же, как он допустил убийство Коссори, он допустил, чтобы Цуки приняла столь внезапную смерть. В глубине своей души он знал, что слишком строго судит себя. Но это его не волновало.
Он услышал как будто издалека громкие голоса и узнал среди них голос Чиизаи, звавшей его.
Но он не обращал внимания на эти призывы – он смотрел на лицо Цуки, ставшее теперь безмятежным. Луна, наконецто закатившаяся за горизонт…
Мойши и Офейя стояли у края могилы, далеко друг от друга. Глядя на это, Чиизаи украдкой вздохнула, пытаясь успокоиться. Гроб, гладкий, словно стекло, опускался в свежевырытую могилу рядом с надгробием Милоса СегильясаиОривара. Она почти не обращала внимания на слова дона Испете, тянувшего заупокойную литургию.
Ей без труда удалось одолеть Офейю, когда та слезла вниз из окна второго этажа в сад за домом. Но к тому времени было уже слишком поздно. Офейя вновь была сама собой, она не могла понять, как это она вдруг очутилась в Коррунье и почему она находится в саду, одна. Прошло некоторое время, прежде чем они смогли объяснить ей, что же случилось. Она стоически выдержала все это. Увы, Чиизаи не могла сказать того же самого о Мойши. Он часто замолкал и уходил в себя на середине рассказа, и теперь Офейя поняла, что между Мойши и ее матерью чтото было. В результате они уже два дня не разговаривали друг с другом.
Дон Испете осенил знаком Церкви опущенный в могилу гроб. Чиизаи была признательна за то, что церемония наконецто завершилась. Напряжение среди этой бури чувств достигло такой силы, что казалось, будто они стоят здесь, в тени олив, уже полдня, хотя Чиизаи понимала, что времени прошло гораздо меньше. У нее был еще один повод для признательности: Мойши сказал ей, что они отбывают в Шаангсей сегодня же, сразу после поминальной службы. Она была по горло сыта этим темным, унылым ломом с мрачными картинами на тему самобичевания и почт невыносимой аурой обреченности. Она тоже приняла решение и теперь страстно желала вернуться в Шаангсей. Она смотрела на угрюмое лицо Мойши и тайком улыбалась сама себе. Его настроение скоро изменится, как только он увидит, что ожидает его в Шаангсее.
Вес, кроме них троих, уже ушли. Чиизаи тоже повернулась и пошла прочь, не глядя на двоих оставшихся, – ей тут больше нечего было делать. Она услышала, что ктото бежит за ней, остановилась и обернулась.
– Ты идешь обратно в дом? – спросила Офейя.
– Нет, я собираюсь зайти в меркадо. Хочу попрощаться с Мартиной, прежде чем мы уедем отсюда.
– Вы… Когда вы… уезжаете?
– Сегодня днем. Почти немедленно.
Офейя ошеломленно потрясла головой.
– Я не знала. Я…
– Если бы вы двое поговорили друг с другом… – Чиизаи умолкла. Она и так за последнюю пару дней говорила гораздо больше, чем привыкла. – Извини. – Она отвернулась и пошла прочь.
Мойши стоял в одиночестве, пока могильщик забрасывал землей могилу. Вначале комья гулко ударялись о крышку гроба, но по мере того, как слой земли над гробом рос, удары становились все глуше.
Затем могильщик ушел, и Мойши остался наедине с нею. Здесь было тихо и спокойно.
– Прости меня, Цуки. – Но уже произнося эти слова, он понимал, насколько они неуместны. Его вина была столь велика, что, если бы он принадлежал к иному народу, он убил бы себя сейчас. Но он был искаильтянином и не мог поступить так. Он должен был жить с этой виной. И это будет его искуплением. Он горько улыбнулся самому себе, узнав голос своего отца и отца своего отца, произнесшего эти слова. Вновь и вновь. Ему никуда не уйти от истории народа Искаиля.
С тем же успехом он мог бы перестать дышать – ибо эта история, это прошлое въелось в каждую молекулу его тела, в кровь и в кости, в мускулы и жилы, в мозг и сердце.
А потом в его памяти ярко вспыхнула картина. Миг после того, как он встретил Чиизаи в порту Шаангсея. Что за странные воспоминания приходят на ум… Л потом он осознал, чем вызвано именно это воспоминание. Шиндай и ее предсказание. Как же это было?
Солнце: вестник великой перемены.
Прошлое: то, что помогает тебе. Было тело на погребальных носилках. Цуки, из прошлого, теперь мертва.
Всякий: то, что препятствует тебе. Сардоникс.
И что он мог поделать со всем этим? Ничего. Совсем ничего.
Он почувствовал, что ктото стоит позади него.
– Не за что… – Слова застревали у нее в горле, и она судорожно сглотнула. От страха у Офейи пересохло во рту. Она понимала, что должна сейчас совершить самый главный поступок в своей жизни. Какаято часть ее громко кричала, подетски жалобно ныла, протестуя против этого, но Офейя сжала зубы и шагнула вперед, потому что гдето в глубине души понимала, что это ее единственный шанс, что, упустив его, она останется навеки связанной, скованной, обреченной.
– Тебе не за что просить у нее прощения. Мойши смотрел на нее, разглядывал ее лицо и видел, что дикий зверь, живший в ней, с каждым мгновением отступает все дальше и дальше вглубь. И внезапно он осознал, насколько сильно сейчас он сам себя жалеет.
– Кажется, я это понимаю.
Она взглянула вниз, на свежезасыпанную могилу, потом вновь подняла взгляд на него. Он молча стоял и смотрел на нее.
– И еще коечто, – негромко произнесла она.
– Что именно? – Он прекрасно знал, что она имеет в виду. Он просто хотел, чтобы она сказала это вслух.
– О тебе и о моей матери…
– Это было совсем не то, что ты думаешь. Офейя. Она была не тем человеком.
– Не говори мне об этом. Это все, о чем я прошу, я просто чувствую… – Она внезапно умолкла, глаза ее наполнились слезами. – Она всегда была такой красивой, такой невероятно красивой…
Он обнял ее одной рукой, и они вместе пошли прочь. Весной на могиле вырастет зеленая трава, и никто не позаботится, чтобы утоптать темнокоричневую землю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39