Его раненое плечо разболелось от чудовищного напряжения. Он увидел Сардоникс перед зевом пещеры. Почему она не вошла? Он пошел к ней.
Стук молотов, бьющих по десяти тысячам наковален, стрекот тучи саранчи, рев огромных рогов, шипение кровавого мяса над огнем, пляска пылинок, трубный рев слонов, треск и грохот электрических разрядов в грозу, и эхо, эхо, эхо.
И жар, страшнее, чем солнечный.
Он отшатнулся.
Ктото схватил его за руку и тянул, пока он не сдвинулся с места, переставляя свинцовые ноги, и не отошел от пещеры. Он задыхался, легкие его горели, глаза слезились, в голове словно ползали тысячи насекомых.
Сардоникс в зеркальной чудовищной маске держала его за руку.
– Ты с ума сошел, – тихо сказана она. – Еще мгновение, и ты бы погиб.
Мойши смотрел на нее, пытаясь восстановить дыхание. Через некоторое время он сказал:
– Не понимаю тебя.
Она погладила его по руке.
– Да что тут понимать. Я же говорила, что ты мне нравишься.
– Наверное, я спятил.
– Это ничего не решило бы.
– Сними эту штуку. Она сняла маску.
– Все равно я не могу заставить ее действовать.
Перед ним была смуглокожая медноволосая женщина. Он стоял между ней и пещерой.
– Не знаю, в чем тут дело, – скачала она, глядя на маску и вертя ее в руках. Ее обратная сторона была матовочерной, чернее ночи. – Она не защищает.
– Наверное, слишком старая, – сказал Мойши. – Вся магия выдохлась. – Он посмотрел на нее. – Но если это все…
– Конечно, не все. – Она попрежнему пыталась найти ответ. Опаловая луна на мгновение сверкнула на обратной стороне маски, превратив ее в факел, видный ему снизу. – Маска, по идее, должна позволить хозяину открыть Око Времени или закрыть его навеки.
И тут он понял. Отгадка была перед ним все это время, с самого начала, сияла ослепительным светом. Он подумал… На самом деле он не знал ответа в точности. Он только подозревал, а это совсем другое дело. Если бы это все было в сказке, то нечего было бы топтаться в нерешительности. Но это была жизнь. Его жизнь. И он очень ценил ее. Он еще много где не бывал, много с кем не встретился. Он еще не был готов к смерти.
– Раз она бесполезна, – сказал он хрипло, – может, дашь мне рассмотреть ее?
Она подозрительно глянула на него.
– Только через мой труп.
Он пожал плечами и отодвинулся.
– Ладно. Пойду гляну на Чиизаи.
– Что ты собираешься сделать?
Он остановился и обернулся к ней:
– Милая моя Сардоникс, я знаю об этой штуке, которую ты зовешь Огненной Маской, куда меньше, чем ты. Что же я могу с ней сделать?
– Не знаю, но…
Он ударил ее коротким рубящим ударом руки как раз под правым ухом, и она беззвучно опустилась на землю. Он подхватил ее и прошептал:
– Теперь мы квиты.
Он положил ее на уступ и взял Огненную Маску из ее вялых пальцев.
– Я рад, что нам не пришлось сражаться, Сардоникс, – сказал он, глядя в ее спящее лицо.
Мойши перевернул маску, поморщившись от ее чудовищного вида. В зеркальной поверхности искаженно отражались его собственное лицо, холмы и долины – как будто он с огромной высоты смотрел на мир.
Казалось, что маску нельзя надеть обычным способом, но он все же поднес ее к лицу, вновь ощутив укол тревоги; все сто существо взывало к инстинкту самосохранения. Но такова природа всего живого, и единственное, что мог сейчас сделать Мойши, – это не прислушиваться к этим призывам.
Когда Огненная Маска почти коснулась его плоти, он почувствовал нечто странное – будто его лицо было сделано из металла, а маска вдруг стала магнитом. Она притянулась к лицу, обтягивая его, словно вторая кожа. Какойто миг он не мог дышать, а потом все пришло в норму – словно он нашел для этого какойто новый способ.
Он прислушался к себе – ничего не изменилось. Действительно ничего.
Лунный свет вроде стал даже ярче, и Мойши глубоко вздохнул, зная, что это, быть может, последний миг, когда еще можно сделать усилие и снять с лица эту проклятую штуку.
Но вместо этого он обратил лицо вверх, навстречу опаловому свету луны.
Когда лунный свет облил поверхность Огненной Маски, Мойши почувствовал сокрушительный толчок – словно лучи луны были способны нанести ему удар. Он пошатнулся и оперся вытянутыми назад руками о поверхность скалы, пытаясь устоять.
Теперь он ощущал на лице пылающий жар, этот жар просачивался сквозь Огненную Маску, проникал в кожу, в плоть, в кости, распространялся по всему телу. Потом его охватила сильная дрожь, и через несколько мгновений Мойши решил, что началось землетрясение. Но он внезапно осознал, что это трясет его самого.
Чуждый, опаловый свет луны был ключом к могуществу Огненной Маски: теперь Мойши знал, что это могущество пробудилось. Но маска, словно некое ненасытное существо, продолжала пить силу лунных лучей, насыщаясь ими, до тех пор, пока Мойши не стало казаться, что его вотвот разорвет от переполняющей мощи.
Он повернулся, увидел поодаль фигуру лежащей на спине Чиизаи, потом, ближе к тому месту, где он стоял. – Сардоникс. И, обернувшись вновь, уставился в отверстый зев пещеры. Он уже знал коечто о том, что находилось внутри, поскольку на краткий миг подвергся воздействию этого, будучи полностью беззащитен.
Он двинулся к входу в пещеру.
Теперь там уже было не так темно. Тьма словно расступилась, рассеялась, открывая очертания – очертания, но не цвет.
Он вошел, и на него немедленно обрушился водопад звуков, исходящих из Ока Времени. Лязг металлических насекомых, хлопанье птичьих крыльев, журчание подводных течений, вой музыкальных инструментов, не предназначенных для человеческого восприятия, и все это снова, и снова, и снова.
На миг он замер, ошеломленный. Он был уверен, что с Огненной Маской на лице не услышит ничего. Но ошибся. Он попрежнему слышал звуки – те же, что прежде, и те, которых не слышал в прошлый раз. Но теперь они не были сводящей с ума какофонией, разрывающей в клочья барабанные перепонки и разум. Теперь они фильтровались через Огненную Маску.
Это понимание приходило к нему по мере того, как он осторожно продвигался вперед. Здесь не было света; и в отсутствие всякого намека на свет звук приобрел необычайное значение, его громкость и звучание вели Мойши вперед, в Око Времени.
Там не было твердой поверхности под ногами, не было ни правой, ни левой стороны, ни верха, ни низа, его ноги путались в низком колючем кустарнике. Было жарко, и он скинул рубашку, чувствуя, как под горячими солнечными лучами высыхает пот на коже. Ограда здесь была ниже, и он без труда нашел пролом, который никто не собирался заделывать. Какойто крупный хищник прорвался сквозь нее, своротив несколько опор. Было трудно, но он продолжат двигаться вперед, шаг за шагом, и вокруг него царил немыслимый шум, что наполнял бесцветный мир грохотом водопадов и жужжанием мух, и вот Мойши уже сидел за своей партой в большой деревенской школе, пахнущей сосновой смолой, пчелиным воском и вишневым деревом. Но в один прекрасный день его отец решил, что он еще слишком юн, чтобы уезжать из семейных владений, и потому забрал его из школы и нанял ему наставника. Он слышал голос учителя, заунывно гудящий откудато издали, и собственный голос тоже, похожий на жужжание сонных насекомых. Все вокруг в тумане, словно жемчужный восход, серебряная ночь, золотой полдень, аметистовые сумерки, одна стопа впереди другой, слышен стон прибоя, скрежет клешней лангустов по морскому дну, жесткое громыхание стрекозиных крыльев, мягкий шепот лесных крон, он стоит на холме, над ним нависает небо, испещренное синими, белыми и серыми полосами, он обращает взгляд к северовостоку от холма, где он стоит, самого высокого холма на его землях, прикрывает ладонью глаза от солнца, высматривая низкий, кряжистый Алаарат, а за ним – серебряное сияние манящего к себе моря, зеленого во впадинах, а на поверхности моря пляшет солнце, рассыпая алмазы. О море, мое море! Он идет вперед, поднимаясь теперь в горы, и страх Господень наполняет его, руки и ноги дрожат, тело дрожит, мочевой пузырь едва ли не лопается, и он падает на колени, ощущая нахлынувший на него покой, когда корабль наконец поднимает парус и выходит из Алааратского порта, унося его из Искаиля. Фигура отца, крошечная, виднеется на причале. Ты плачешь, отец? Наконецто в море, в море, которое поддерживало его на протяжении всех этих долгих тяжких дней и ночей. Нет, не всех, ибо он думал о тех временах, когда бежал, торжествуя и смеясь, через яблоневые сады с Сандой на плечах, катался по мягкой земле, влезал на деревья, тряс ветки с такой силой, что зрелые плоды дождем сыпались им на головы. Или в другое время года он бродил с нею среди деревьев, окутанных облаком белых и бледнорозовых цветов, и лепестки медленно плыли в воздухе, оседали им на волосы и на плечи, покрывали траву и землю, словно бы на небе разорвалась пуховая перина. Он отворачивается прочь от земли, прочь от Санды, от пышных садов, которые никогда больше не узрят его, ни в этом году, ни в следующем, ни… Он ступает вниз и наконецто обнаруживает себя стоящим на твердой поверхности, на чемто вроде мыса, в тумане, который на самом деде не является туманом. Эхо продолжает прибоем затоплять его разум, кружатся видения времени, и сейчас он твердо уверен, что это завихрения, производимые Оком Времени, они окружают его и становятся все отчетливее по мере того, как он приближается.
Он видит перед собой кружащуюся воронку, она сужается, расширяется, расползается, умножается. Гигантский зрачок. Не открытый и не закрытый. Затаившийся. Ждущий.
Око Времени.
Вход в бесконечные «вчера» и безграничные «завтра».
Его с непреодолимой силой тянет туда, высасывая из него всякую волю к сопротивлению. Его завораживают намечающиеся движения к сужению и расширению, почти начинающиеся, замирающие, останавливающиеся за миг до осуществления.
Образы меняютсяпоявляюгеяизгибаютсязавихряютсявыжимаютсясхлёстываются, перемешиваемые силой, столь изначальной, что у нее не может быть имени, ибо само понятие языка отрицает эту силу, ее можно только представить в целом. Самым прямым образом.
Звуки слегка изменяются, так внезапно, что это изменение больно ударяет по его барабанным перепонкам, невзирая на защиту Огненной Маски. Он прижимает ладони к ушам, но от этого ничего не меняется, разве что звуки перестают быть столь болезненными, и экстаз, какого он никогда прежде не испытывал, пронизывает его, жар, слияние, возбуждение, все это можно сравнить только с сексуальными ощущениями, хотя и это сравнение кажется до слез жалким. Приближаясь к воронке, он простирает вперед руки, оглушенный и опьяненный, и по мере его приближения один звук пробивается сквозь все остальные, одинединственный тон. Дрожащие пальцы готовы коснуться упругого барьера, приласкать его со всей нежностью любовника, и Око Времени начинает расширяться, открываться…
Нет!
Откудато из глубин его существа, настолько потаенных, что звуки воронки не достигают этих глубин, доносится голос рассудка. «Воспользуйся ею! – кричит этот голос. – Воспользуйся Огненной Маской!»
Сперва он не понимает этого крика, и он находится так близко от движущегося отверстия, что, кажется, почти не в силах понять его.
Он останавливается; нечто незримое толкает его вперед, он слышит прилив неизмеримой силы, и у него возникает ощущение, словно он пытается остановить вращение мира.
«Думай! Воспользуйся ею! Сейчас!»
Он сосредоточивается. Это возникает в мозгу, объятом пламенем истинной музыки сфер, и стремится наружу через сто глаза.
И вот оно появляется.
Собранная про запас сила опалового лунного света, направляемая им. Сквозь покров Огненной Маски эта сила грохочет и сверкает, словно молния, сжатая в одну точку. Вновь возникает жар – точно так же, как это было снаружи, на скальном уступе, так далеко отсюда.
Трескучий раскат грома.
Его лицо объято пламенем.
Свет вселенского маяка.
Энергия изливается наружу, и впервые он видит истинную суть воронки, ее природу – природу конечного зла, и он, словно хирург, с бесконечной осторожностью зашивает этот разрыв во времени. Медленно, медленно, с бесконечным тщанием, обливаясь потом, истекая обжигающей энергией, концентрируя и фокусируя ее; и вот наконец по прошествии невероятно долгого времени работа сделана.
Он расслабляется, и все вокруг начинает дрожать, и он знает, что здесь накопилось слишком много силы лунного света и теперь эта сила угрожает выйти изпод контроля. Он старается вновь подчинить ее себе, все его тело содрогается от усилий, и вот он побеждает, и сияние тускнеет, затухает. Медленно, очень медленно жар покидает Огненную Маску, покидает его лицо, и он, спотыкаясь, отступает прочь от густой, оглушительной тишины.
Теперь бежать, бежать из пещеры, прочь от безмолвия, в сверкающую ночь.
Часть четвертая
ЛЕВ НА ЗАКАТЕ
ИДИЛЛИЯ
Она исчезла – это было первым, что Мойши увидел.
Он судорожно потянулся снять Огненную Маску с лица – но только тусклая серая пыль осыпала его пальцы, коснувшиеся кожи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Стук молотов, бьющих по десяти тысячам наковален, стрекот тучи саранчи, рев огромных рогов, шипение кровавого мяса над огнем, пляска пылинок, трубный рев слонов, треск и грохот электрических разрядов в грозу, и эхо, эхо, эхо.
И жар, страшнее, чем солнечный.
Он отшатнулся.
Ктото схватил его за руку и тянул, пока он не сдвинулся с места, переставляя свинцовые ноги, и не отошел от пещеры. Он задыхался, легкие его горели, глаза слезились, в голове словно ползали тысячи насекомых.
Сардоникс в зеркальной чудовищной маске держала его за руку.
– Ты с ума сошел, – тихо сказана она. – Еще мгновение, и ты бы погиб.
Мойши смотрел на нее, пытаясь восстановить дыхание. Через некоторое время он сказал:
– Не понимаю тебя.
Она погладила его по руке.
– Да что тут понимать. Я же говорила, что ты мне нравишься.
– Наверное, я спятил.
– Это ничего не решило бы.
– Сними эту штуку. Она сняла маску.
– Все равно я не могу заставить ее действовать.
Перед ним была смуглокожая медноволосая женщина. Он стоял между ней и пещерой.
– Не знаю, в чем тут дело, – скачала она, глядя на маску и вертя ее в руках. Ее обратная сторона была матовочерной, чернее ночи. – Она не защищает.
– Наверное, слишком старая, – сказал Мойши. – Вся магия выдохлась. – Он посмотрел на нее. – Но если это все…
– Конечно, не все. – Она попрежнему пыталась найти ответ. Опаловая луна на мгновение сверкнула на обратной стороне маски, превратив ее в факел, видный ему снизу. – Маска, по идее, должна позволить хозяину открыть Око Времени или закрыть его навеки.
И тут он понял. Отгадка была перед ним все это время, с самого начала, сияла ослепительным светом. Он подумал… На самом деле он не знал ответа в точности. Он только подозревал, а это совсем другое дело. Если бы это все было в сказке, то нечего было бы топтаться в нерешительности. Но это была жизнь. Его жизнь. И он очень ценил ее. Он еще много где не бывал, много с кем не встретился. Он еще не был готов к смерти.
– Раз она бесполезна, – сказал он хрипло, – может, дашь мне рассмотреть ее?
Она подозрительно глянула на него.
– Только через мой труп.
Он пожал плечами и отодвинулся.
– Ладно. Пойду гляну на Чиизаи.
– Что ты собираешься сделать?
Он остановился и обернулся к ней:
– Милая моя Сардоникс, я знаю об этой штуке, которую ты зовешь Огненной Маской, куда меньше, чем ты. Что же я могу с ней сделать?
– Не знаю, но…
Он ударил ее коротким рубящим ударом руки как раз под правым ухом, и она беззвучно опустилась на землю. Он подхватил ее и прошептал:
– Теперь мы квиты.
Он положил ее на уступ и взял Огненную Маску из ее вялых пальцев.
– Я рад, что нам не пришлось сражаться, Сардоникс, – сказал он, глядя в ее спящее лицо.
Мойши перевернул маску, поморщившись от ее чудовищного вида. В зеркальной поверхности искаженно отражались его собственное лицо, холмы и долины – как будто он с огромной высоты смотрел на мир.
Казалось, что маску нельзя надеть обычным способом, но он все же поднес ее к лицу, вновь ощутив укол тревоги; все сто существо взывало к инстинкту самосохранения. Но такова природа всего живого, и единственное, что мог сейчас сделать Мойши, – это не прислушиваться к этим призывам.
Когда Огненная Маска почти коснулась его плоти, он почувствовал нечто странное – будто его лицо было сделано из металла, а маска вдруг стала магнитом. Она притянулась к лицу, обтягивая его, словно вторая кожа. Какойто миг он не мог дышать, а потом все пришло в норму – словно он нашел для этого какойто новый способ.
Он прислушался к себе – ничего не изменилось. Действительно ничего.
Лунный свет вроде стал даже ярче, и Мойши глубоко вздохнул, зная, что это, быть может, последний миг, когда еще можно сделать усилие и снять с лица эту проклятую штуку.
Но вместо этого он обратил лицо вверх, навстречу опаловому свету луны.
Когда лунный свет облил поверхность Огненной Маски, Мойши почувствовал сокрушительный толчок – словно лучи луны были способны нанести ему удар. Он пошатнулся и оперся вытянутыми назад руками о поверхность скалы, пытаясь устоять.
Теперь он ощущал на лице пылающий жар, этот жар просачивался сквозь Огненную Маску, проникал в кожу, в плоть, в кости, распространялся по всему телу. Потом его охватила сильная дрожь, и через несколько мгновений Мойши решил, что началось землетрясение. Но он внезапно осознал, что это трясет его самого.
Чуждый, опаловый свет луны был ключом к могуществу Огненной Маски: теперь Мойши знал, что это могущество пробудилось. Но маска, словно некое ненасытное существо, продолжала пить силу лунных лучей, насыщаясь ими, до тех пор, пока Мойши не стало казаться, что его вотвот разорвет от переполняющей мощи.
Он повернулся, увидел поодаль фигуру лежащей на спине Чиизаи, потом, ближе к тому месту, где он стоял. – Сардоникс. И, обернувшись вновь, уставился в отверстый зев пещеры. Он уже знал коечто о том, что находилось внутри, поскольку на краткий миг подвергся воздействию этого, будучи полностью беззащитен.
Он двинулся к входу в пещеру.
Теперь там уже было не так темно. Тьма словно расступилась, рассеялась, открывая очертания – очертания, но не цвет.
Он вошел, и на него немедленно обрушился водопад звуков, исходящих из Ока Времени. Лязг металлических насекомых, хлопанье птичьих крыльев, журчание подводных течений, вой музыкальных инструментов, не предназначенных для человеческого восприятия, и все это снова, и снова, и снова.
На миг он замер, ошеломленный. Он был уверен, что с Огненной Маской на лице не услышит ничего. Но ошибся. Он попрежнему слышал звуки – те же, что прежде, и те, которых не слышал в прошлый раз. Но теперь они не были сводящей с ума какофонией, разрывающей в клочья барабанные перепонки и разум. Теперь они фильтровались через Огненную Маску.
Это понимание приходило к нему по мере того, как он осторожно продвигался вперед. Здесь не было света; и в отсутствие всякого намека на свет звук приобрел необычайное значение, его громкость и звучание вели Мойши вперед, в Око Времени.
Там не было твердой поверхности под ногами, не было ни правой, ни левой стороны, ни верха, ни низа, его ноги путались в низком колючем кустарнике. Было жарко, и он скинул рубашку, чувствуя, как под горячими солнечными лучами высыхает пот на коже. Ограда здесь была ниже, и он без труда нашел пролом, который никто не собирался заделывать. Какойто крупный хищник прорвался сквозь нее, своротив несколько опор. Было трудно, но он продолжат двигаться вперед, шаг за шагом, и вокруг него царил немыслимый шум, что наполнял бесцветный мир грохотом водопадов и жужжанием мух, и вот Мойши уже сидел за своей партой в большой деревенской школе, пахнущей сосновой смолой, пчелиным воском и вишневым деревом. Но в один прекрасный день его отец решил, что он еще слишком юн, чтобы уезжать из семейных владений, и потому забрал его из школы и нанял ему наставника. Он слышал голос учителя, заунывно гудящий откудато издали, и собственный голос тоже, похожий на жужжание сонных насекомых. Все вокруг в тумане, словно жемчужный восход, серебряная ночь, золотой полдень, аметистовые сумерки, одна стопа впереди другой, слышен стон прибоя, скрежет клешней лангустов по морскому дну, жесткое громыхание стрекозиных крыльев, мягкий шепот лесных крон, он стоит на холме, над ним нависает небо, испещренное синими, белыми и серыми полосами, он обращает взгляд к северовостоку от холма, где он стоит, самого высокого холма на его землях, прикрывает ладонью глаза от солнца, высматривая низкий, кряжистый Алаарат, а за ним – серебряное сияние манящего к себе моря, зеленого во впадинах, а на поверхности моря пляшет солнце, рассыпая алмазы. О море, мое море! Он идет вперед, поднимаясь теперь в горы, и страх Господень наполняет его, руки и ноги дрожат, тело дрожит, мочевой пузырь едва ли не лопается, и он падает на колени, ощущая нахлынувший на него покой, когда корабль наконец поднимает парус и выходит из Алааратского порта, унося его из Искаиля. Фигура отца, крошечная, виднеется на причале. Ты плачешь, отец? Наконецто в море, в море, которое поддерживало его на протяжении всех этих долгих тяжких дней и ночей. Нет, не всех, ибо он думал о тех временах, когда бежал, торжествуя и смеясь, через яблоневые сады с Сандой на плечах, катался по мягкой земле, влезал на деревья, тряс ветки с такой силой, что зрелые плоды дождем сыпались им на головы. Или в другое время года он бродил с нею среди деревьев, окутанных облаком белых и бледнорозовых цветов, и лепестки медленно плыли в воздухе, оседали им на волосы и на плечи, покрывали траву и землю, словно бы на небе разорвалась пуховая перина. Он отворачивается прочь от земли, прочь от Санды, от пышных садов, которые никогда больше не узрят его, ни в этом году, ни в следующем, ни… Он ступает вниз и наконецто обнаруживает себя стоящим на твердой поверхности, на чемто вроде мыса, в тумане, который на самом деде не является туманом. Эхо продолжает прибоем затоплять его разум, кружатся видения времени, и сейчас он твердо уверен, что это завихрения, производимые Оком Времени, они окружают его и становятся все отчетливее по мере того, как он приближается.
Он видит перед собой кружащуюся воронку, она сужается, расширяется, расползается, умножается. Гигантский зрачок. Не открытый и не закрытый. Затаившийся. Ждущий.
Око Времени.
Вход в бесконечные «вчера» и безграничные «завтра».
Его с непреодолимой силой тянет туда, высасывая из него всякую волю к сопротивлению. Его завораживают намечающиеся движения к сужению и расширению, почти начинающиеся, замирающие, останавливающиеся за миг до осуществления.
Образы меняютсяпоявляюгеяизгибаютсязавихряютсявыжимаютсясхлёстываются, перемешиваемые силой, столь изначальной, что у нее не может быть имени, ибо само понятие языка отрицает эту силу, ее можно только представить в целом. Самым прямым образом.
Звуки слегка изменяются, так внезапно, что это изменение больно ударяет по его барабанным перепонкам, невзирая на защиту Огненной Маски. Он прижимает ладони к ушам, но от этого ничего не меняется, разве что звуки перестают быть столь болезненными, и экстаз, какого он никогда прежде не испытывал, пронизывает его, жар, слияние, возбуждение, все это можно сравнить только с сексуальными ощущениями, хотя и это сравнение кажется до слез жалким. Приближаясь к воронке, он простирает вперед руки, оглушенный и опьяненный, и по мере его приближения один звук пробивается сквозь все остальные, одинединственный тон. Дрожащие пальцы готовы коснуться упругого барьера, приласкать его со всей нежностью любовника, и Око Времени начинает расширяться, открываться…
Нет!
Откудато из глубин его существа, настолько потаенных, что звуки воронки не достигают этих глубин, доносится голос рассудка. «Воспользуйся ею! – кричит этот голос. – Воспользуйся Огненной Маской!»
Сперва он не понимает этого крика, и он находится так близко от движущегося отверстия, что, кажется, почти не в силах понять его.
Он останавливается; нечто незримое толкает его вперед, он слышит прилив неизмеримой силы, и у него возникает ощущение, словно он пытается остановить вращение мира.
«Думай! Воспользуйся ею! Сейчас!»
Он сосредоточивается. Это возникает в мозгу, объятом пламенем истинной музыки сфер, и стремится наружу через сто глаза.
И вот оно появляется.
Собранная про запас сила опалового лунного света, направляемая им. Сквозь покров Огненной Маски эта сила грохочет и сверкает, словно молния, сжатая в одну точку. Вновь возникает жар – точно так же, как это было снаружи, на скальном уступе, так далеко отсюда.
Трескучий раскат грома.
Его лицо объято пламенем.
Свет вселенского маяка.
Энергия изливается наружу, и впервые он видит истинную суть воронки, ее природу – природу конечного зла, и он, словно хирург, с бесконечной осторожностью зашивает этот разрыв во времени. Медленно, медленно, с бесконечным тщанием, обливаясь потом, истекая обжигающей энергией, концентрируя и фокусируя ее; и вот наконец по прошествии невероятно долгого времени работа сделана.
Он расслабляется, и все вокруг начинает дрожать, и он знает, что здесь накопилось слишком много силы лунного света и теперь эта сила угрожает выйти изпод контроля. Он старается вновь подчинить ее себе, все его тело содрогается от усилий, и вот он побеждает, и сияние тускнеет, затухает. Медленно, очень медленно жар покидает Огненную Маску, покидает его лицо, и он, спотыкаясь, отступает прочь от густой, оглушительной тишины.
Теперь бежать, бежать из пещеры, прочь от безмолвия, в сверкающую ночь.
Часть четвертая
ЛЕВ НА ЗАКАТЕ
ИДИЛЛИЯ
Она исчезла – это было первым, что Мойши увидел.
Он судорожно потянулся снять Огненную Маску с лица – но только тусклая серая пыль осыпала его пальцы, коснувшиеся кожи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39