– Скажи команде, что, если кто освободит его, будет отвечать передо мной лично.
Моряк глянул на Мойши. затем на висящего Армазона и сглотнул слюну.
– Хорошо, пилото.Я скажу всем.
Светало. Чайки с пронзительными криками закружились над морем, выискивая еду. Похоже, шторм ночью сменил направление и прошел мимо юрода. Дождя не было.
Он пошел прочь от поднимающегося розового солнца, от наступающего тепла, от воплей Армазона.
Через некоторое время он слышал только крики чаек.
– Сегодня месса, – сказали ему. – Она в иглесии.
– Я пришел повидаться с ней.
– Знаю. – Глаз Чиммоку в тени дверного проема не было видно, а длинные висячие усы придавали ему вид тощего голодного животного. – Она просила меня дать вам указания.
– У меня мало времени.
– Она и это предвидела.
– Она? Или ты?
Тонкие брови Чиммоку взлетели вверх, но взгляд оставался бесстрастным.
– Я? Я тут ни при чем.
– Ты скучаешь по Шаангсею? – внезапно спросил Мойши.
Чиммоку беспокойно замялся.
– Возможно, – сказал он. – Иногда. Но сеньора живет в Коррунье. И я тоже.
– Ты там с ней встретился?
– В Шаангсее? Да.
– На набережной?
– Да. Это важно?
– Я подумал, что ты мог быть тем мужчиной…
– Вот указания.
На башне е высоким шпилем звонил колокол. Шпиль сиял золотом в юном свете утра. Яркая хрупкая бронза колоколов на звоннице. Звон был гулким и какимто печальным.
Это было высокое сооружение, яркобелое сверху, а внизу, у перекрытого аркой входа, до сих пор лежали тени. Слева и справа стояли огромные старые платаны, чтото шепча на ветру.
Двери иглесии были внизу дубовыми, выше обшиты тонкими досками из твердого дерева – темного и светлого вперемежку, так что без красок или лака получался естественный рисунок.
Широкая белокаменная лестница вела к дверям.
Далузийцы входили в двери, закутавшись в плащи неброских тонов. Женщины, которых ранним утром тут было больше, все имели на голове кружевные накидки.
Внутри было холодно и гулко. В неподвижном воздухе плыл аромат ладана, и слышалось приглушенное монотонное пение. Низкие скамьи без спинок из полированного дерева тянулись по всей ширине иглесии, разделенные тремя узкими проходами. Перед передними скамьями низкие ступеньки вели на возвышение. Справа на возвышении стояла резная деревянная кафедра, а слева чтото вроде миниатюрного балкончика. Из стенных ниш на молящихся скорбно глядели каменные фигуры святых.
Мойши пошел по центральному проходу и нашел сеньору в передних рядах. Тихонько сел рядом.
– Я рада, что ты пришел, – сказала она, не поворачивая головы.
– Сеньора, у меня мало времени…
Она только улыбнулась и приложила длинный палец к губам.
Впереди послышалось какоето движение. Прихожане встали. На кафедру поднялся священник, и Мойши с удивлением узнал в нем дона Испете, того самого куро с острой бородкой, разговор которого за ужином он нечаянно подслушал прошлым вечером.
Дон Испете воздел руки и возгласил:
– Годос и кода унос, сеа устедес бьенвенидо алла иглеспа дель Диос Санос!
Прихожане опустились на колени, потупили головы. Мойши снова изумился. Голос куро – тот, которым он говорил с паствой, – был совсем другим, нежели тот, который он слышал прежде. Сейчас он говорил убедительно и вдохновенно.
– Бьен.
Прихожане снова сели.
– Ныне день молитвы, – сказал дон Испете. – Это очень важный и воистину значительный день в нашем календаре. Ибо мы вспоминаем о страданиях наших праотцев. Это день скорби, ибо мы глубоко переживаем за тех, кто ушел, и тех, кто далеко от дома, и, вспоминая их, очищаем нашу повседневную жизнь.
И все же у молитвы иная цель. Сегодня мы посвящаем себя осознанию зла, ибо мы знаем, в каких многочисленных формах может оно представать, и потому мы должны восстать против него и защитить себя против его коварства.
И потому, дети мои, мы должны слышать хлопанье крыльев диавола вокруг нас, поскольку без него нам не понять безграничной благости Диоса. Потому мы раздумываем о более глубоком значении молитвы, и о трудности откровения темной стороны наших душ, и, по осознании этого, о лучшей защите нашей доброй чести…
Потом она поднялась по лесенке вместе с ним и прошла за кафедру в простую деревянную дверь. Они прошли по короткому каменному коридору, в конце которого оказалась другая дверь. Она постучала, и дверь тотчас отворили.
Они оказались в жилище дона Испете. Оно было маленьким, уютным, совершенно домашним. Там было несколько мягких стульев, удобный деревянный стол и кресло с высокой спинкой, а также книжные полки от самого пола до потолка. Половина левой стены была занята окном, за которым виднелся зеленый сад. Туда вела маленькая полуоткрытая дверца.
Дон Испете, похоже, только что сел за стол, но, когда увидел их, тотчас же встал и подошел поприветствовать гостей.
– Сеньора, – сказал он, улыбаясь, и поклонился, прикоснувшись губами к ее руке.
– Дон Испете, – негромко проговорила сеньора. – Нам понравилась ваша проповедь. – Она повернулась так, будто вдруг обнаружила когото рядом. – О, кстати, это Мойши АннайНин, мой друг.
– Бьенвенидо, сеньор. –Священник поклонился, но не протянул руки. Вежливость, похоже, он хранил только для тех, кого он хорошо знал. – Могу я предложить вам выпить? – Он смотрел прямо на сеньору.
– Благодарю вас.
Куро взял высокий хрустальный графин, на три четверти заполненный красным вином. Налил всем и, подняв свой кубок, провозгласил:
– Салуд! –Он сделал большой глоток, они последовали его примеру.
Дон Испете поставил свой кубок на стол и снова сел в кресло с высокой спинкой. Сложил руки на животе.
– Чем могу быть полезен вам, сеньора?
– Хелльстурм вернулся в Коррунью? – резко спросила она.
Священник погладил указательным пальцем свою бородку и развел руками.
– Сеньора, я не могу… – Но она уже встала и прошла через маленькую комнатку. Теперь она стояла у окна, словно глядя на зелень сада.
– Такие красивые деревья, – сказала она. – Знаете, дон Испете, эти оливы старые. На самом деле старые. Прадеды в своем роду.
– Да, сеньора. Это так.
– Жаль будет рубить их.
Священник еще раз развел руками. Его руки напоминали Мойши морские анемоны, готовые схватить зазевавшуюся рыбку.
– Тяжко видеть гибель живого, сеньора, что бы это ни было. Но сейчас это служит Диосу, к вящей славе Его.
– О да, – медовым голосом проговорила она. – Должно служить славе Диоса, ибо это первая цель Церкви. Но, дон Испете, – она отвернулась от окна и посмотрела в глаза куро, – Церковь не может действовать без помощи паствы, не так ли? Я не могу представить, чтобы Церковь могла оплатить… ну, все.
Лоб священника прорезали две вертикальные полосы.
– Разве не так? – повторила она.
– Так, сеньора, – неохотно ответил дон Испете. – Но я не понимаю…
– То расширение иглесии, о котором вы подумываете, стоит дорого, не так ли? Почти непомерно дорого, можно сказать.
– Не совсем так, сеньора. Я должен заметить…
– И оно требует помощи – всестороннейпомощи – каждого прихожанина. Не так ли, дон Испете?
– Да, сеньора. Но каждый должен знать, что от него ожидается…
– Но от тех, кто, скажем, является человеком более чем среднего достатка, требуется большее… хм… благочестие?
Дон Испете сидел неподвижно, как статуя.
– Я как раз из таких состоятельных прихожан и знаю все на личном опыте.
Священник попытался было чтото сказать, прокашлялся, прежде чем снова начать.
– Надеюсь, сеньора не собирается забрать свой вклад? – сдавленным голосом проговорил он.
– Нет, ничего подобного я не собираюсь делать, – все таким же сладеньким голосом ответила она, хотя было ясно видно, что она издевается. – С чего вам только в голову взбрела подобная мысль! Какая чушь!
Она села рядом с Мойши.
– Итак, – приказала она, – вернемся к первому вопросу.
– Сеньора, вы ставите меня в очень неудобное положение. – На лице священника обрисовалось страдание. – Вы же знаете, я не могу нарушить свой обет перед Церковью. – По щеке его побежала тонкая струйка пота.
– Я действительно очень люблю эти оливы, дон Испете. Я не понимала, как мне будет жаль, если их срубят, пока не пришла сюда. И, как вы понимаете, если я думаю об этом, другие думают то же. Теперь…
– Сеньора, прошу вас, – заскулил дон Испете. Но она не спускала с него взгляда, и в конце концов он опустил глаза на свои сцепленные на коленях руки.
– Он был в городе, – тихо сказал он. – Был здесь. Он уехал. На рассвете.
– Что он здесь делал? – резким, как удар кнута, голосом спросила она, и дон Испете сжался.
– Не знаю, сеньора. Клянусь вам.
– Это не касалось Церкви?
Священник поднял серое от страха лицо. Быстро осенил себя святым знаком.
– Диос, нет, сеньора! Мы… мы отлучили его после последнего… ммм… случая.
– Случая. – Ее голос был полон гадливости и презрения. – Теперь это так называется? Ну, вы всегда были скоры на эвфемизмы.
Дон Испете вздрогнул.
– Умоляю, сеньора, – почти шептал он.
– Кому он служит теперь?
– Я… я не уверен. Я…
Она встала – такой угрозы в простом движении Мойши не видел никогда.
– Я не могу сказать вам, сеньора, – заикался священник, вцепившись в золотую цепь, словно опасаясь, что сеньора сейчас выйдет из себя и придушит его.
– Дон Испете, наш разговор окончен, – словно дверь захлопнула за собой. Она повернулась, и Мойши тоже встал как по сигналу.
– Пподождите, сеньора. – Священник встал, все еще цепляясь за цепь. – Прошу вас. – Она повернулась к нему в спокойном ожидании, поскольку была уверена в своей победе. Он быстро дышал, лицо его блестело от пота. – Я слышала, что он теперь работает на человека по имени Ла Саквеадор.Сардоникс.
Сеньора вскрикнула, словно ее пронзили кинжалом.
Дон Испете выскочил изза стола с перепуганным лицом.
– Сеньора! Что с вами?
Мойши подхватил ее – ее безудержно трясло, словно ее схватила какаято ужасная сила.
– Идем отсюда, – прошептала она ему.
– В чем дело?
– Быстрее. Во имя Диоса! – воскликнула она. – Быстрее!
Он поднял ее и вывел по коридору через пустую сейчас иглесию на улицу. Усадил на широкие ступени, блестящие под солнцем.
– Сеньора, – спросил он, – в чем дело?
Она обняла его, словно ища в нем опоры, и проговорила:
– Ты был прав, Диос, ты был прав! Теперь я все понимаю.
– Господи, сеньора, да объясните же! – вскричал он.
– Мойши, Сардоникс как раз и есть та женщина, что некогда была моей товаркой. – Слезы наполнили ее глаза. – Она поклялась страшно отомстить мне, и теперь месть свершилась. Хелльстурм теперь не будет соблюдать наш с ним уговор, это была лишь часть обмана! Диос, он везет ее к Сардоникс! Я погибла! – Она уткнулась ему в плечо и разрыдалась.
– Сеньора, – тихо сказал он, – сеньора. – Погладив ее по голове, он ощутил дрожь ее такого мягкого и в то же время сильного тела. Он только отчасти понимал ее горе, он осознавал это. Но то, как похолодело у него в животе, заставило его понять, насколько дорога ему Офейя. Опасность, угрожающая ей, была сейчас не просто реальной, но и зловещей. Теперь ему нужно на самом быстром скакуне лететь на северозапад. – Сеньора, – сказал он, – я должен отправиться в погоню за Хелльстурмом. Прямо сейчас. И вы можете мне помочь.
Она посмотрела на него. Слезы все еще стояли у нее в глазах. Он попытался улыбнуться.
– Как нелепо, – сказала она, – что ты продолжаешь называть меня так. Я больше не могу быть чопорной с тобой, Мойши. Ни сейчас и ни потом. – Золотые искорки плясали в ее зеленых глазах. – Зови меня Цуки.
У него перехватило дыхание. На мгновение показалось, что он сейчас упадет. Коссори, подумал он. О Господи! Коссори! Эту женщину ты любил.

Часть третья
ОГНЕННАЯ МАСКА
ЗНАМЕНИЯ
Обычно дождь был ему врагом, но теперь он благословлял его запоздалый приход. Шторм миновал берега и теперь повернул в глубь суши, растеряв на море большую часть своей силы.
Ему было все равно, что следы каравана почти исчезли в обратившейся в грязь пыли, – он знал, куда они приведут.
За это ему нужно было благодарить Цуки, как и за то, что она дала ему верхового луму и другую, шедшую в поводу.
Цуки. Это означало луна.
Где ты теперь, Коссори, верный мой друг? Надеюсь, ты одобряешь меня. Думаю, да.
Косой дождь шуршал, заслоняя обзор серозеленым занавесом, просачивался повсюду. Он скрывал погоню от настороженных глаз.
Мойши уже полдня как выехал из западных ворот Корруньи, направляясь на северозапад, в Кинтай. Гладкая шкура его лумы была цвета золотистого топаза. На ней было черное кожаное седло с серебряной лукой и красная кожаная сбруя. Другая лума, самка, была темносерой с голубым отливом. Он был благодарен Цуки за лум, поскольку лумы были очень умны, выносливы и быстры, что ставило их выше лошадей. Но он знал, что эти животные своенравны, выездка их – дело дорогое и трудное, потому их было немного.
Плодородная земля кончилась, и он съехал в длинную, слегка холмистую долину. Смахнул капли дождя с лица.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39