Он хотел меня. Он настаивал, но наконец я добилась того, что он оставил меня в покое. Я провела с ним ночь. Милос ни о чем не догадывался. Я знала, как он к этому отнесется. Он был очень горд.
Что ж, жизнь много сезонов тянулась своим чередом, и я забыла о Хелльстурме. Я забеременела и родила Офейю. Мы с Милосом оба были на вершине счастья. Она выросла. Время быстро летит, когда у тебя есть ребенок. И вдруг неожиданно вернулся Хелльстурм, словно туман времени рассеялся, и все началось снова. Только на сей раз это была Офейя. – Она закрыла лицо длинными тонкими пальцами с длинными блестящими ногтями. Когда она отняла руки от лица, взгляд у нее был затравленный, зелень ее глаз потускнела. – Она была в том возрасте, когда все кажется трудным. Моя Офейя – необыкновенно красивая девушка, и в ту пору она толькотолько созревала. Она своевольна, да к тому же возраст был такой, в котором юные своевольнее всего. Она жаждала стать женщиной, и ей нравилось, что вокруг нее столько мужчин и что всеми ими она может помыкать. А таких было много. Я изо всех сил гоняла их, она бесилась. Но я не думала, что это правильно. Я в ее возрасте сама такая была, и я не завидовала ей. Но у меня в юности не было рядом родителей, и временами я попадала в такие переделки, что позже удивлялась, как я вообще сумела прожить до того времени, как стала женщиной. Я не могла допустить, чтобы и Офейя подвергалась такой же опасности. Но все мои запреты привели только к тому, что она стала еще более строптивой, и мы постоянно ругались. Она помотала головой. Он посмотрел ей в глаза.
– Тут и появился Хелльстурм. Ему нужно было то же, что и всегда. На сей раз я отказала ему окончательно. Я сказала, что об этом и речи быть не может. Ято сдуру тогда подумала, что ценой одной ночи смогу отделаться от него навсегда. – Она провела пальцами по волосам, подняла голову, и он увидел в ее глазах золотые искорки. – Тогда он принялся за Офейю. Преследовал ее везде – в школе, в меркадо, в тавернах. Везде. Он много о чем ей рассказал. Полагаю, иногда он ей даже рассказывал правду. Но он извращает все, даже правду, так, чтобы она служила его целям. У него медоточивый язык. – Она взяла руку Мойши, перевернула ладонью вверх, провела по его пальцам. – Нетрудно догадаться, что дальше случилось. Он соблазнил ее, как и меня много сезонов назад. Но одновременно он отравил ее разум, и она стала ненавидеть меня. Она сбежала с ним, Диос ведает куда. Так я в последний раз видела ее.
– А сеньор? – тихо спросил он.
Мойши ощутил, как она повела плечами.
– Конечно же, пришлось рассказать ему. Нрав у него был непростой, временами он выходил из себя, и, как я сказала, это был чрезвычайно гордый человек. Он вызвал Хелльстурма на дуэль.
Мойши вспомнил слова Армазона. А вдруг он был прав? Вдруг сеньора сговорилась с Хелльстурмом убить Милоса Сегильяса? Но зачем? Ответ был только один. Сеньора любила мужа, но, может быть, куда сильнее любила дочь.
– Диос, я была в ужасе! Я на своей шкуре знала, что такое Хелльстурм, и понимала, что у Милоса, несмотря на всю его отвагу, мало шансов остаться в живых. Я умоляла его. Плакала, кричала на него, угрожала. Но все попусту. Я ведь не далузийка. Не по крови. Я не понимала, насколько священна далузийская дуэль. Когда вызов брошен, отменить дуэль никак невозможно. Даже если бы Милос этого захотел – только он, конечно, не захотел. Остановить его я не могла. – Она резко замолчала, словно окончила рассказ.
– Продолжай, – подбодрил он.
– Мало что осталось рассказывать. Милос сразился с Хелльстурмом и погиб.
Воцарилось молчание. Он прислушался к тишине ночи, которую время от времени прерывало хлопанье крыльев. Наверное, шторм идет. Но, находясь в комнате, нельзя было понять, переменился ветер или нет.
– Должен признаться, я слышал об этой дуэли. Она водила рукой по вновь застеленному покрывалу, разглаживая несуществующие складки.
– Об этом мне рассказывали на борту лорхи. – продолжал он, стараясь привлечь ее внимание. – Только та история кончалась подругому.
– Да? – Она даже не обернулась.
– Мне сказали… что дуэль была нечестной.
Она невесело рассмеялась.
– Если бы так, Мойши. Тогда я законно выследила бы и убила Хелльстурма. Я ненавижу его всей душой.
– Но он увез твою дочь.
– Она поехала с ним по своей воле.
– Тогда скажи мне, почему, когда я с ней встретился, она до смерти боялась его? «Он уже десять тысяч лиг идет за мной по следу» – так она сказала.
– Люди меняются. Может, она выросла. Теперь она знает, как злы могут быть люди.
Он почувствовал, что надо вернуться к другому вопросу.
– Мне говорили, что ты отравила мужа, чтобы Хелльстурм выиграл дуэль.
Она повернула голову:
– Что? Кто сказал тебе такую чушь?
– Армазон.
– Аа… Я могла бы догадаться.
– Бессмыслица какаято.
– Нет, Мойши. Мне очень даже ясно.
– Он был предан сеньору.
Она кивнула:
– Да. И безнадежно влюблен в меня.
Хамелеон. В основе всего лежало повеление хамелеона.
Буджуны умели наблюдать за природой и учиться у нее. Хамелеон – безвредное существо. Неагрессивное, большинство хищников легко одолеют его. Но природа дала ему замечательное свойство прятаться так, чтобы сливаться с окружающим.
Буджуны позаимствовали у него это свойство и взяли его за основу искусства выживания.
Но Чиизаи понимала, что сейчас это искусство ей не поможет.
Потому что для этого коечего недоставало.
Для того чтобы слиться с окружающим, необходимо, чтобы такое окружающее имелось в наличии. В Шаангсее или ее родном Эйдо это не было проблемой. Но здесь была Коррунья.
Ей нужны были люди. Но вокруг не было ни души.
Стало быть, не поможет.
Единственным способом выследить раненого тудеска было заставить его поверить, что никто его не преследует. Если он хотя бы заподозрит, что она за ним идет, то он выведет ее на ложный след.
Конечно же, днем на улицах народу куда больше, чем ночью. Но такие города, как Шаангсей или Эйдо, никогда не спят, и даже глухой ночью вокруг народу хватает.
Но только не в Коррунье.
Он по одному звуку шагов засечет ее, и, как только заподозрит преследование, ей придется отказаться от своею предприятия. И чем дольше она тянет, тем больше вероятность того, что он ее заметит.
Чиизаи сделала единственно возможную вещь.
Она пошла не по улице.
Мойши скатился с кровати, подошел к окну, высунул голову и вдохнул ветер. Краснокрылый дрозд, потревоженный его появлением, в тревоге застрекотал и полетел прочь. Буря и вправду надвигалась – с заката. Вернувшись в комнату, он снова посмотрел на огромную картину – у него до сих пор от этого вида мурашки по коже бегали.
– Может, они поссорились, – сказал Мойши. Он говорил об Офейе и Хелльстурме.
– Надеюсь. Это на них похоже, насколько я знаю их. Он повернулся к ней.
– Ты очень спокойно об этом говоришь. Мгновение она сверлила его своими темными глазами.
– Ты не так хорошо знаешь мою дочь, Мойши, как я. Ссоры из нее сыплются, как дождь из дождевой тучи.
– Ссоры ссорами, – спокойно сказал он, – но она явно боялась этого человека. Он пытал Каскараса, затем убил его. А Каскарас был другом Офейи.
– А, ну так в томто и дело. Хелльстурм ревнив, когда дело касается его женщины.
– Она сказала мне: «Теперь я осталась одна». Я помню, что слышал. В любом случае Каскарас ей в отцы годился.
– Это ее не остановило бы.
– Господь свидетель, сеньора, я вас не понимаю! – прорычал он.
– Да, дорогой, не понимаешь. – Она потянулась к нему. – Иди ко мне.
– Чего ты хочешь?
– А ты как думаешь?
Он встал на колени у кровати, и она притянула его к себе. Он поцеловал ее в открытый рот, скользнул губами по ее стройной гладкой шее. Невозможно было отказать ей. Мойши приходилось бывать со столь же прекрасно сложенными женщинами, но вокруг этой была почти осязаемая аура. Это было чтото вроде сексуальной притягательности, которую он ощущал всеми клеточками своего существа. Губы его скользнули к ее дрожащим грудям.
Она застонала.
Первое, что она сказала потом, было:
– Ты влюблен в Офейю.
Он резко поднял голову и посмотрел ей в глаза:
– Почему ты так думаешь?
– Материнское чутье. – Она рассмеялась не без теплоты.
Он высвободился из ее объятий.
– Смеешься.
– Почему бы и нет? – улыбнулась она. – Мне не так много приходилось смеяться последнее время. – Она прикоснулась к нему пальцами. – Скажи мне честно, разве тебя самого это не забавляет?
– Нет. Но ты прекрасно понимаешь, о чем я.
– Да. – Глаза ее вспыхнули. – Прекрасно понимаю. Но тебе придется положиться на мое слово. Офейя вне опасности. Хелльстурм не причинит ей вреда.
– Почему ты так уверена?
– Потому, – тихо сказала она, – что я обещала вернуться к нему.
Теперь главной сложностью стал неверный лунный свет.
С северозапада набежали облака, то и дело заслоняя месяц, и в разрывах между ними тут и там проблескивал лунный свет.
Изза того, что ночью все цвета сливаются, расстояния трудно было оценивать. Расстояния казались, конечно же, больше. Действовать в таких условиях чрезвычайно тяжело. Но она все время работала головой.
Единственной настоящей опасностью были края крыш.
Чиизаи пробежала по плоской крыше, замедлив бег только у низкой черепичной ограды. Луна снова скрылась за облаком, темная густая мгла искажала расстояния между домами. Пришлось на бегу сделать поправку.
Она перепрыгнула узкий проход, наткнулась при приземлении на маленький камешек, споткнулась и тут же сгруппировалась. Перекат погасил инерцию, и она снова тут же вскочила на ноги, бесшумно передвигаясь среди стаи летучих мышей, парящих над крышей.
Тудеск ни разу не скрылся из виду и, хотя и оглядывался иногда, да и очень хорошо скрывался другими способами, используя, где мог, тень и входные ниши, так и не засек ее.
Они бежали через лабиринт улочек Корруньи – охотник и дичь.
– Такова была часть нашей сделки, – ответила она. – Он не может сейчас ничего ей сделать.
– Но я же рассказал тебе, что он уже сделал!
– Это невозможно.
– Значит, чтото изменилось. Может, есть чтото, о чем ты не знаешь.
– Он не станет подвергать риску то, чего желает превыше всего на свете.
Мойши беспокойно снова вернулся к окну, поискал луну. Теперь о луне говорило лишь бледное сияние изза маленького пухлого облачка, ползущего с севера.
Точно будет шторм, подумал он. Уже почти полночь.
– Я должен идти, – сказал он.
– Вернешься? – Ее голос прозвучал както тихо в этой огромной комнате со сводом, подобным храмовому, и страшной картиной.
– Да, – ответил он, – Как я могу не вернуться? Но, может, не этой ночью.
– Тогда утром.
– Ладно.
Она резко повернулась к нему, и он увидел в ее нефритовых глазах страх. И даже испугался, увидев в ней Офейю.
– Обещай мне, что вернешься, Мойши. – Она стиснула его руку с невероятной силой. – Теперь во всем мире у меня нет никого, кроме тебя.
– Я…
– Разве ты мне не друг, Мойши? – с отчаянием в голосе спросила она. – Неужели эта ночь так мало для тебя значит?
– Она очень много для меня значит, – сказал он, думая, что, наверное, не понял ее сейчас. Ему преподнесли драгоценный дар, то, что она прятала от остального мира. Кроме Хелльстурма. Какая ирония! Почти смешно, если бы все это не было так ужасно. Ее любовь к дочери была превыше всего на свете. Теперь была его очередь. Он мог принять, мог отказаться. – Это очень много для меня значит. И навсегда так и останется.
– Мы друзья.
– Ты оказываешь мне великую честь. – Это прозвучало формально, даже казалось несколько высокопарным после их недавней близости. И все же он прекрасно понимал, что человек создан из плоти, а плоть очень легко может притворяться. Но вот втягивать в это еще и душу – совсем другое дело. Тут не принуждение, тут уже разврат.
Словно по знаку, они целомудренно поцеловали друг друга в губы. Он ощутил, как ее дух тянется к нему, как они сплетаются в танце.
В комнате было совершенно тихо.
Они отпрянули друг от друга, она потянулась за платьем, он стал одеваться, чтобы идти.
Прежде чем уйти, он задал ей вопрос:
– Почему у тебя в комнате висит эта картина?
– Эта картина изображает диавола. Ты знаешь о нем? Нет? В далузийской религии диавол – предстоятель тьмы, повелитель зла.
– Это диавол?
– Диавол.
– Зачем он здесь?
– Чтобы служить мне вечным напоминанием.
– Посиди со мной, малышка, – сказал ДайСан. Таков был смысл имени «Чиизаи».
Они были во дворе куншина в пригороде Эйдо, столицы Аманомори.
– Как ты представляешь себе свою будущую жизнь? Она посмотрела на него. Он уже довольно долго на сей раз пробыл в Аманомори, но она неустанно изучала очертания его странного лица. Все время она думала, что это шутки памяти – каждый раз, как она снова видела его, его лицо казалось ей иным, отличающимся от того, которое она запомнила, хотя видела его только вчера. Иногда отличие было совсем незаметным, иногда – очень сильным.
Наверное, другие боялись его, видя в нем воплощенное божество, поскольку он, возможно, и был им.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39
Что ж, жизнь много сезонов тянулась своим чередом, и я забыла о Хелльстурме. Я забеременела и родила Офейю. Мы с Милосом оба были на вершине счастья. Она выросла. Время быстро летит, когда у тебя есть ребенок. И вдруг неожиданно вернулся Хелльстурм, словно туман времени рассеялся, и все началось снова. Только на сей раз это была Офейя. – Она закрыла лицо длинными тонкими пальцами с длинными блестящими ногтями. Когда она отняла руки от лица, взгляд у нее был затравленный, зелень ее глаз потускнела. – Она была в том возрасте, когда все кажется трудным. Моя Офейя – необыкновенно красивая девушка, и в ту пору она толькотолько созревала. Она своевольна, да к тому же возраст был такой, в котором юные своевольнее всего. Она жаждала стать женщиной, и ей нравилось, что вокруг нее столько мужчин и что всеми ими она может помыкать. А таких было много. Я изо всех сил гоняла их, она бесилась. Но я не думала, что это правильно. Я в ее возрасте сама такая была, и я не завидовала ей. Но у меня в юности не было рядом родителей, и временами я попадала в такие переделки, что позже удивлялась, как я вообще сумела прожить до того времени, как стала женщиной. Я не могла допустить, чтобы и Офейя подвергалась такой же опасности. Но все мои запреты привели только к тому, что она стала еще более строптивой, и мы постоянно ругались. Она помотала головой. Он посмотрел ей в глаза.
– Тут и появился Хелльстурм. Ему нужно было то же, что и всегда. На сей раз я отказала ему окончательно. Я сказала, что об этом и речи быть не может. Ято сдуру тогда подумала, что ценой одной ночи смогу отделаться от него навсегда. – Она провела пальцами по волосам, подняла голову, и он увидел в ее глазах золотые искорки. – Тогда он принялся за Офейю. Преследовал ее везде – в школе, в меркадо, в тавернах. Везде. Он много о чем ей рассказал. Полагаю, иногда он ей даже рассказывал правду. Но он извращает все, даже правду, так, чтобы она служила его целям. У него медоточивый язык. – Она взяла руку Мойши, перевернула ладонью вверх, провела по его пальцам. – Нетрудно догадаться, что дальше случилось. Он соблазнил ее, как и меня много сезонов назад. Но одновременно он отравил ее разум, и она стала ненавидеть меня. Она сбежала с ним, Диос ведает куда. Так я в последний раз видела ее.
– А сеньор? – тихо спросил он.
Мойши ощутил, как она повела плечами.
– Конечно же, пришлось рассказать ему. Нрав у него был непростой, временами он выходил из себя, и, как я сказала, это был чрезвычайно гордый человек. Он вызвал Хелльстурма на дуэль.
Мойши вспомнил слова Армазона. А вдруг он был прав? Вдруг сеньора сговорилась с Хелльстурмом убить Милоса Сегильяса? Но зачем? Ответ был только один. Сеньора любила мужа, но, может быть, куда сильнее любила дочь.
– Диос, я была в ужасе! Я на своей шкуре знала, что такое Хелльстурм, и понимала, что у Милоса, несмотря на всю его отвагу, мало шансов остаться в живых. Я умоляла его. Плакала, кричала на него, угрожала. Но все попусту. Я ведь не далузийка. Не по крови. Я не понимала, насколько священна далузийская дуэль. Когда вызов брошен, отменить дуэль никак невозможно. Даже если бы Милос этого захотел – только он, конечно, не захотел. Остановить его я не могла. – Она резко замолчала, словно окончила рассказ.
– Продолжай, – подбодрил он.
– Мало что осталось рассказывать. Милос сразился с Хелльстурмом и погиб.
Воцарилось молчание. Он прислушался к тишине ночи, которую время от времени прерывало хлопанье крыльев. Наверное, шторм идет. Но, находясь в комнате, нельзя было понять, переменился ветер или нет.
– Должен признаться, я слышал об этой дуэли. Она водила рукой по вновь застеленному покрывалу, разглаживая несуществующие складки.
– Об этом мне рассказывали на борту лорхи. – продолжал он, стараясь привлечь ее внимание. – Только та история кончалась подругому.
– Да? – Она даже не обернулась.
– Мне сказали… что дуэль была нечестной.
Она невесело рассмеялась.
– Если бы так, Мойши. Тогда я законно выследила бы и убила Хелльстурма. Я ненавижу его всей душой.
– Но он увез твою дочь.
– Она поехала с ним по своей воле.
– Тогда скажи мне, почему, когда я с ней встретился, она до смерти боялась его? «Он уже десять тысяч лиг идет за мной по следу» – так она сказала.
– Люди меняются. Может, она выросла. Теперь она знает, как злы могут быть люди.
Он почувствовал, что надо вернуться к другому вопросу.
– Мне говорили, что ты отравила мужа, чтобы Хелльстурм выиграл дуэль.
Она повернула голову:
– Что? Кто сказал тебе такую чушь?
– Армазон.
– Аа… Я могла бы догадаться.
– Бессмыслица какаято.
– Нет, Мойши. Мне очень даже ясно.
– Он был предан сеньору.
Она кивнула:
– Да. И безнадежно влюблен в меня.
Хамелеон. В основе всего лежало повеление хамелеона.
Буджуны умели наблюдать за природой и учиться у нее. Хамелеон – безвредное существо. Неагрессивное, большинство хищников легко одолеют его. Но природа дала ему замечательное свойство прятаться так, чтобы сливаться с окружающим.
Буджуны позаимствовали у него это свойство и взяли его за основу искусства выживания.
Но Чиизаи понимала, что сейчас это искусство ей не поможет.
Потому что для этого коечего недоставало.
Для того чтобы слиться с окружающим, необходимо, чтобы такое окружающее имелось в наличии. В Шаангсее или ее родном Эйдо это не было проблемой. Но здесь была Коррунья.
Ей нужны были люди. Но вокруг не было ни души.
Стало быть, не поможет.
Единственным способом выследить раненого тудеска было заставить его поверить, что никто его не преследует. Если он хотя бы заподозрит, что она за ним идет, то он выведет ее на ложный след.
Конечно же, днем на улицах народу куда больше, чем ночью. Но такие города, как Шаангсей или Эйдо, никогда не спят, и даже глухой ночью вокруг народу хватает.
Но только не в Коррунье.
Он по одному звуку шагов засечет ее, и, как только заподозрит преследование, ей придется отказаться от своею предприятия. И чем дольше она тянет, тем больше вероятность того, что он ее заметит.
Чиизаи сделала единственно возможную вещь.
Она пошла не по улице.
Мойши скатился с кровати, подошел к окну, высунул голову и вдохнул ветер. Краснокрылый дрозд, потревоженный его появлением, в тревоге застрекотал и полетел прочь. Буря и вправду надвигалась – с заката. Вернувшись в комнату, он снова посмотрел на огромную картину – у него до сих пор от этого вида мурашки по коже бегали.
– Может, они поссорились, – сказал Мойши. Он говорил об Офейе и Хелльстурме.
– Надеюсь. Это на них похоже, насколько я знаю их. Он повернулся к ней.
– Ты очень спокойно об этом говоришь. Мгновение она сверлила его своими темными глазами.
– Ты не так хорошо знаешь мою дочь, Мойши, как я. Ссоры из нее сыплются, как дождь из дождевой тучи.
– Ссоры ссорами, – спокойно сказал он, – но она явно боялась этого человека. Он пытал Каскараса, затем убил его. А Каскарас был другом Офейи.
– А, ну так в томто и дело. Хелльстурм ревнив, когда дело касается его женщины.
– Она сказала мне: «Теперь я осталась одна». Я помню, что слышал. В любом случае Каскарас ей в отцы годился.
– Это ее не остановило бы.
– Господь свидетель, сеньора, я вас не понимаю! – прорычал он.
– Да, дорогой, не понимаешь. – Она потянулась к нему. – Иди ко мне.
– Чего ты хочешь?
– А ты как думаешь?
Он встал на колени у кровати, и она притянула его к себе. Он поцеловал ее в открытый рот, скользнул губами по ее стройной гладкой шее. Невозможно было отказать ей. Мойши приходилось бывать со столь же прекрасно сложенными женщинами, но вокруг этой была почти осязаемая аура. Это было чтото вроде сексуальной притягательности, которую он ощущал всеми клеточками своего существа. Губы его скользнули к ее дрожащим грудям.
Она застонала.
Первое, что она сказала потом, было:
– Ты влюблен в Офейю.
Он резко поднял голову и посмотрел ей в глаза:
– Почему ты так думаешь?
– Материнское чутье. – Она рассмеялась не без теплоты.
Он высвободился из ее объятий.
– Смеешься.
– Почему бы и нет? – улыбнулась она. – Мне не так много приходилось смеяться последнее время. – Она прикоснулась к нему пальцами. – Скажи мне честно, разве тебя самого это не забавляет?
– Нет. Но ты прекрасно понимаешь, о чем я.
– Да. – Глаза ее вспыхнули. – Прекрасно понимаю. Но тебе придется положиться на мое слово. Офейя вне опасности. Хелльстурм не причинит ей вреда.
– Почему ты так уверена?
– Потому, – тихо сказала она, – что я обещала вернуться к нему.
Теперь главной сложностью стал неверный лунный свет.
С северозапада набежали облака, то и дело заслоняя месяц, и в разрывах между ними тут и там проблескивал лунный свет.
Изза того, что ночью все цвета сливаются, расстояния трудно было оценивать. Расстояния казались, конечно же, больше. Действовать в таких условиях чрезвычайно тяжело. Но она все время работала головой.
Единственной настоящей опасностью были края крыш.
Чиизаи пробежала по плоской крыше, замедлив бег только у низкой черепичной ограды. Луна снова скрылась за облаком, темная густая мгла искажала расстояния между домами. Пришлось на бегу сделать поправку.
Она перепрыгнула узкий проход, наткнулась при приземлении на маленький камешек, споткнулась и тут же сгруппировалась. Перекат погасил инерцию, и она снова тут же вскочила на ноги, бесшумно передвигаясь среди стаи летучих мышей, парящих над крышей.
Тудеск ни разу не скрылся из виду и, хотя и оглядывался иногда, да и очень хорошо скрывался другими способами, используя, где мог, тень и входные ниши, так и не засек ее.
Они бежали через лабиринт улочек Корруньи – охотник и дичь.
– Такова была часть нашей сделки, – ответила она. – Он не может сейчас ничего ей сделать.
– Но я же рассказал тебе, что он уже сделал!
– Это невозможно.
– Значит, чтото изменилось. Может, есть чтото, о чем ты не знаешь.
– Он не станет подвергать риску то, чего желает превыше всего на свете.
Мойши беспокойно снова вернулся к окну, поискал луну. Теперь о луне говорило лишь бледное сияние изза маленького пухлого облачка, ползущего с севера.
Точно будет шторм, подумал он. Уже почти полночь.
– Я должен идти, – сказал он.
– Вернешься? – Ее голос прозвучал както тихо в этой огромной комнате со сводом, подобным храмовому, и страшной картиной.
– Да, – ответил он, – Как я могу не вернуться? Но, может, не этой ночью.
– Тогда утром.
– Ладно.
Она резко повернулась к нему, и он увидел в ее нефритовых глазах страх. И даже испугался, увидев в ней Офейю.
– Обещай мне, что вернешься, Мойши. – Она стиснула его руку с невероятной силой. – Теперь во всем мире у меня нет никого, кроме тебя.
– Я…
– Разве ты мне не друг, Мойши? – с отчаянием в голосе спросила она. – Неужели эта ночь так мало для тебя значит?
– Она очень много для меня значит, – сказал он, думая, что, наверное, не понял ее сейчас. Ему преподнесли драгоценный дар, то, что она прятала от остального мира. Кроме Хелльстурма. Какая ирония! Почти смешно, если бы все это не было так ужасно. Ее любовь к дочери была превыше всего на свете. Теперь была его очередь. Он мог принять, мог отказаться. – Это очень много для меня значит. И навсегда так и останется.
– Мы друзья.
– Ты оказываешь мне великую честь. – Это прозвучало формально, даже казалось несколько высокопарным после их недавней близости. И все же он прекрасно понимал, что человек создан из плоти, а плоть очень легко может притворяться. Но вот втягивать в это еще и душу – совсем другое дело. Тут не принуждение, тут уже разврат.
Словно по знаку, они целомудренно поцеловали друг друга в губы. Он ощутил, как ее дух тянется к нему, как они сплетаются в танце.
В комнате было совершенно тихо.
Они отпрянули друг от друга, она потянулась за платьем, он стал одеваться, чтобы идти.
Прежде чем уйти, он задал ей вопрос:
– Почему у тебя в комнате висит эта картина?
– Эта картина изображает диавола. Ты знаешь о нем? Нет? В далузийской религии диавол – предстоятель тьмы, повелитель зла.
– Это диавол?
– Диавол.
– Зачем он здесь?
– Чтобы служить мне вечным напоминанием.
– Посиди со мной, малышка, – сказал ДайСан. Таков был смысл имени «Чиизаи».
Они были во дворе куншина в пригороде Эйдо, столицы Аманомори.
– Как ты представляешь себе свою будущую жизнь? Она посмотрела на него. Он уже довольно долго на сей раз пробыл в Аманомори, но она неустанно изучала очертания его странного лица. Все время она думала, что это шутки памяти – каждый раз, как она снова видела его, его лицо казалось ей иным, отличающимся от того, которое она запомнила, хотя видела его только вчера. Иногда отличие было совсем незаметным, иногда – очень сильным.
Наверное, другие боялись его, видя в нем воплощенное божество, поскольку он, возможно, и был им.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39