К тому же на самом деле я не верила : религии предавался мой муж, а я просто с ним за компанию. И я уехала. Прошла курс лечения, сбросила двадцать лет за полгода. Прошла обычную процедуру омоложения Стерлинга, сменила имя, сменила жизнь, сменила все на свете. Прилипла к анархистской коммуне, научилась жонглировать, влезла в радикальную деятельность против насилия. Гарри – пардон, Гарольд – с этим смириться не мог.
– Второе детство. Как подростковый период в двадцатом веке.
– Вот именно. – Она глянула на Мартина в упор. – А ты?
Он пожал плечами.
– Я моложе. Старше, конечно, чем все участники этого идиотского крестового похода детей здесь, на борту. Кроме разве что адмирала. – На миг, всего на миг у него стал такой вид, будто он смертельно устал. – Тебе здесь не место. И мне здесь не место.
Она посмотрела на него пристально.
– Тебе это все не нравится?
– Мы… – Он спохватился, бросил настороженный испытующий взгляд на Рашель и начал снова: – Этот рейс обречен. Я думал, ты это знаешь.
– Да. – Она смотрела в пол. – Это я знаю, – спокойно сказала она. – Если мы не договоримся о каком-нибудь прекращении огня или не убедим этих ребят не использовать оружие, нарушающее принцип причинности, вмешается Эсхатон. Пульнет в них кометой из антиматерии, или что-то в этом роде. – Она подняла на него глаза. – А как ты думаешь?
– Я думаю… – Он снова замолк, потом ответил несколько уклончиво: – Если вмешается Эсхатон, значит, мы оба оказались не там, где надо.
– Ха! Действительно, свежая мысль. – Она вымученно улыбнулась. – Так ты сам откуда? Я тебе про себя рассказала.
Мартин потянулся, откинулся назад.
– Вырос в деревне, на холмах Йоркшира: козы, полотняные шапки и черные сатанинские мельницы, полные бог знает чего. А, да, еще обязательный танец с хорьками в пабе по вторникам – для туристов.
– Танец с хорьками? – недоверчиво посмотрела на него Рашель.
– Ага. Килт завязывают клейкой лентой вокруг колен – как ты, вероятно, знаешь, ни один йоркширец принципиально ничего под ним не носит, – а хорька сажают за шиворот. Хорек – это зверушка такая, малость похожая на норку. Только куда менее дружелюбная. Это такой обряд инициации у молодых мужчин – хорька засовывают туда, где солнце не светит, и танцуют нечто вроде «ферри-данс» под аккомпанемент волынки. Последний, кто останется танцевать – ну, в этом роде. Вроде как у древних буров состязание по поцелуям с муравьедом. – Мартин театрально передернулся. – Ненавижу хорьков. Эти сволочи кусаются, как чистейший виски, только без тех приятных последствий.
– Значит, так вы выступали по вторникам, – сказала Рашель, начиная медленно улыбаться. – А по средам?
– О, по средам мы сидели дома и смотрели повторные показы «Дороги коронации». Старые видеофайлы подтянули до реалистических разрешений и снабдили, естественно, субтитрами, так что можно было понять, что там говорится. Потом поднимали по пинте чаю «Тетли» за падение дома Ланкастеров. У нас в Йоркшире это традиция. Помню празднование тысячелетия победы – но хватит обо мне. А ты чего по средам делала?
Рашель моргнула.
– Да ничего особенного. Разряжала атомные бомбы террористов, получала пулю от сепаратистов – алжирских мормонов. А, да, это когда я в первый раз взбунтовалась. А до того я водила деток на футбол, хотя не помню, в какой день недели это было. – Она отвернулась и пошарила у себя в чемодане под койкой. – А, вот она. – Рашель вытащила узкую коробку и открыла. – Может, тебе не стоило лепить тот антиалкогольный пластырь.
– Да я хреновый собутыльник. Нажрался в одиночку и впал в тоску, и тебе пришлось меня вытаскивать и протрезвлять.
– Может, тебе стоило найти копанию и надраться вдвоем, чем делать это в одиночку. – Появились две рюмки, Рашель наклонилась ближе. – Тебе водой разбавить?
Мартин критическим взглядом посмотрел на бутылку. Реплицированный пятидесятилетний солод, набравший силу в бочонке. Если это не наноклон оригинала, то стоит такая штука своего веса в платине.
– Буду пить аккуратно, а завтра зайду в лазарет и попрошу новое горло. – Он присвистнул в предвкушении, когда она налила приличную дозу. – Как ты узнала?
– Что ты это любишь? – Она пожала плечами. – А никак. Я просто выросла на зерновом пойле. И не знала настоящего, пока не случилось одного задания на Сырте… – Лицо ее затуманилось. – Долгой и счастливой жизни.
– За это я выпью, – ответил он после секундного раздумья. Минуту они посидели молча, смакуя вкус виски. – Только мне было бы куда лучше сейчас, знай я, что происходит.
– Я бы по этому поводу не парилась. Либо ничего, либо мы погибнем так быстро, что не почувствуем. Септагонский несущий крейсер, наверное, совершит облет, чтобы убедиться, что мы не собираемся больше учинять беспорядки, потом сопроводит нас до следующей зоны прыжка, пока дипломаты будут спорить, кто кому чего платит. А сейчас я слышала, как связисты поминают мое имя всуе, сколько бы толку в том ни было. Надеюсь, это убедит Септагон сначала спросить, а потом стрелять.
– И еще лучше мне было бы, будь у нас способ слинять с этого корабля.
– Расслабься и выпей. – Она покачала головой. – Нет такого способа, так что не суши себе мозги. А вообще-то, если уж нас подстрелят, то разве не лучше умереть, потягивая хороший виски, чем вопя от ужаса?
– Тебе кто-нибудь говорил, что ты жуть до чего хладнокровная? Нет, извини, не так. Говорил тебе кто-нибудь, что у тебя шкура как у танка?
– Многие. – Она задумчиво уставилась в рюмку. – Это благоприобретенное. Не дай тебе бог, чтобы тебе пришлось стать таким.
– Ты хочешь сказать, что тебе пришлось?
– Да. Иначе мою работу не сделать. Мою последнюю работу.
– А что ты сделала? – спросил он тихо.
– Я не шутила насчет атомной бомбы террористов. На самом деле бомбы – это было проще всего остального, а трудно было искать тех мудаков, которые их закладывали. Найти мудака, найти устройство, устройство обезвредить, обезвредить помойку, откуда он эту дрянь выкопал. Обычно в таком порядке, но, бывает, сильно не повезет, и приходится действовать с засевшими в городе террористами, не потрудившимися сперва послать письмо с предупреждением. Тогда, если мы найдем мудака, самое трудное – удержать линчующую его толпу до тех пор, пока не узнаем, где он взял бабахалку.
– И случалось тебе проигрывать?
– То есть напортачить, чтобы погибло несколько тысяч человек, да?
– Нет, я не об этом. – Он нежно взял ее за свободную руку. – Я знаю, где ты бывала. Любая моя работа – если она не получается, кому-то приходится платить. Кем-то. Сотнями тысяч человек. А цена хорошей инженерной работы – другая: никто не замечает, когда она сделана правильно.
– Но никто и не пытается тебе помешать ее делать, – возразила она.
– Знаешь, ты бы удивилась.
Напряжение у нее в плечах спало.
– Не сомневаюсь, что у тебя на эту тему есть, что рассказать. Ты знаешь, для человека, не умеющего работать с людьми, ты на удивление здорово умеешь изображать жилетку, в которую следует плакать.
Он фыркнул.
– А ты для человека, занимающегося не своим делом, отлично справляешься, пока что. – Он отпустил ее руку и погладил сзади по шее. – Но я думаю, массаж бы тебе не помешал. Ты здорово напряжена. Голова еще не болит?
– Нет, – ответила она слегка неохотно и сделала еще глоток. Стакан был почти пуст. – Но я готова рассмотреть предложенный вариант.
– Я знаю три способа умереть счастливым. К сожалению, ни один из них пока мной не испытан. Составишь мне компанию?
– А где ты о них слышал?
– На спиритическом сеансе. Очень хорошем. А если серьезно, то доктор Спрингфилд предписывает принять еще одну дозу живой воды «Спейсайд», потом лечь и принять сеанс массажа шеи. А потом, если даже эти семиугольные решат пострелять, по крайней мере пятьдесят процентов здесь присутствующих умрут счастливыми. Как тебе?
– Отлично. – Она устала улыбнулась и потянулась к бутылке, чтобы налить себе. – Вот еще что. Ты был прав насчет нехватки информации. К этому можно привыкнуть, но легче не становится. Хотелось бы мне знать, что они думают…
* * *
На мостике корабленесущего крейсера флота «Неоновый лотос» зазвучали бронзовые колокола. Дымились благовония в курильницах над отдушинами вентиляции за изукрашенными золотом колоннами, обозначающими края зала. На фоне беспроглядной тьмы змеились сияющие глифы слежения. Координатор служб корабля Ариадна Элдрич откинулась на спинку кресла, созерцая черноту космоса. Она внимательно рассматривала скопление глифов, перехватывавшее вектор корабля возле середины стены.
– Идиоты бескультурные. Что они себе думают?
– Вряд ли они вообще что-нибудь думают, – сухо заметил междиректоральный руководитель Маркус Бисмарк. – Наши новореспубликанские соседи считают, что от умственной работы мозги гниют.
Элдрич усмехнулась.
– Слишком даже верно.
Облако диадем поменьше следовало сходящимся путем за боевой эскадрой Новой Республики – эскадрилья перехватчиков на антиматерии (шесть часов пути от крейсера-матки), набирающих скорость на факеле жесткого гамма-излучения с ускорением чуть меньше тысячи «же». Их экипаж – витрифицированые тела и разумы, загруженные в вычислительные матрицы, – наблюдал за вторгшейся армадой, бдительно высматривая любые признаки активных контрмер, прелюдию к атаке.
– Они хоть подумали, в кого стреляют?
– Не уверена, но они говорят, что ведут войну. – Это произнес новый голос, тихое сопрано Чу Мелинды, представительницы Организации общественной разведки. – Они говорят, что по ошибке приняли те рудовозы за перехватчики противника. Хотя какого противника ожидали они встретить в нашем секторе…
– Я так понимаю, что они не обращались прямо к нам? – спросил Бисмарк.
– Не обращались, но у них на борту есть полуразумная дипломатическая экспертная система. Она называет себя наблюдателем ООН и идентифицирует себя как… гм… Наблюдателя ООН. Эта система сообщает об их некомпетентности, так что, если только Капитолий не захочет обвинять ООН во лжи, нам стоит сделать вид, что мы верим. Тем более что коэффициент достоверности больше ноль-восьми.
– А зачем они дали этой системе доступ к сети связи своего корабля?
– Только Эсхатон знает. Я только отмечаю не без интереса, что все корабли, кроме этого, построены на верфях Солнечной системы.
– Не могу сказать, что в восторге это слышать. – Элдрич сосредоточенно уставилась на экран. Корабль ощутил ее настроение, и курсор целеуказания призраком мелькнул по иероглифам, означавшим противника, наводя гразеры на далекие световые конусы вражеской эскадры. – И все-таки, пока мы можем не дать им нанести больший ущерб – есть изменения в их траектории прыжка?
– Пока нет, – ответила Чу. – Все еще идут к СПД-47. Зачем вообще туда надо соваться? Это же не по пути ни к одной из их колоний.
– Гм… и появились из ниоткуда. Вас это не наводит ни на какие мысли?
– Либо они сошли с ума, либо не зря у них на борту инспектор ООН, – протянул Бисмарк. – Если они хотят выйти по времениподобной петле на какого-то противника, который…
У него глаза полезли на лоб.
– В чем дело? – спросила Ариадна.
– Фестиваль! – выпалил он. Глаза у него прыгали как сумасшедшие. – Помните его? Пять лет назад? Они хотят напасть на Фестиваль!
– Напасть? – едва сумела произнести Ариадна Элдрич. – На Фестиваль ? Чего ради?
На краткий миг лицо у Чу остекленело. Выгруженное объединение с распределенным хранилищем памяти куда больше и мощнее, чем любая компьютерная сеть досингулярностной Земли.
– Он прав, – сказала она. – Режекционисты собираются атаковать Фестиваль, как будто это пограничный империалистический захватчик.
Ариадна Элдрич, координатор служб корабля и повелитель такой огневой мощи, которая даже и присниться не могла всему флоту Новой Республики, не удержалась и захохотала во все горло.
– Да они с ума посходили!
ТЕЛЕГРАММА ОТ МЕРТВЕЦА
До Сингулярности люди жили на Земле, смотрели на звезды и утешали себя в своей изоляции уютной верой, что Вселенной до них дела нет.
К несчастью, они ошибались.
Вдруг, как гром с ясного неба, летним днем в середине двадцать первого века нечто невиданное подобралось к кишащему термитнику земной цивилизации и помешало в нем палкой. В том, что это было проявление мощного сверхразума, настолько же непостижимого человеческому мозгу, как человеческий непостижим лягушачьему, – никто не сомневался. Откуда или из когда эта штука появилась – вопрос другой.
До Сингулярности разработки в области квантовой логики назойливо рекламировались как невероятный прорыв к созданию искусственного компьютерного интеллекта. Они также были полезны при закачивании информации обратно во времени – возможно, как путь для массивного перемещения материи со сверхсветовыми скоростями, хотя это казалось менее важным, чем применения их в компьютерах. Общая теория относительности обнажила тот факт – еще в двадцатом веке, – что и перемещения со сверхсветовой скоростью, и путешествия во времени требуют нарушения принципа причинности – закона о том, что каждому следствию предшествует его причина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
– Второе детство. Как подростковый период в двадцатом веке.
– Вот именно. – Она глянула на Мартина в упор. – А ты?
Он пожал плечами.
– Я моложе. Старше, конечно, чем все участники этого идиотского крестового похода детей здесь, на борту. Кроме разве что адмирала. – На миг, всего на миг у него стал такой вид, будто он смертельно устал. – Тебе здесь не место. И мне здесь не место.
Она посмотрела на него пристально.
– Тебе это все не нравится?
– Мы… – Он спохватился, бросил настороженный испытующий взгляд на Рашель и начал снова: – Этот рейс обречен. Я думал, ты это знаешь.
– Да. – Она смотрела в пол. – Это я знаю, – спокойно сказала она. – Если мы не договоримся о каком-нибудь прекращении огня или не убедим этих ребят не использовать оружие, нарушающее принцип причинности, вмешается Эсхатон. Пульнет в них кометой из антиматерии, или что-то в этом роде. – Она подняла на него глаза. – А как ты думаешь?
– Я думаю… – Он снова замолк, потом ответил несколько уклончиво: – Если вмешается Эсхатон, значит, мы оба оказались не там, где надо.
– Ха! Действительно, свежая мысль. – Она вымученно улыбнулась. – Так ты сам откуда? Я тебе про себя рассказала.
Мартин потянулся, откинулся назад.
– Вырос в деревне, на холмах Йоркшира: козы, полотняные шапки и черные сатанинские мельницы, полные бог знает чего. А, да, еще обязательный танец с хорьками в пабе по вторникам – для туристов.
– Танец с хорьками? – недоверчиво посмотрела на него Рашель.
– Ага. Килт завязывают клейкой лентой вокруг колен – как ты, вероятно, знаешь, ни один йоркширец принципиально ничего под ним не носит, – а хорька сажают за шиворот. Хорек – это зверушка такая, малость похожая на норку. Только куда менее дружелюбная. Это такой обряд инициации у молодых мужчин – хорька засовывают туда, где солнце не светит, и танцуют нечто вроде «ферри-данс» под аккомпанемент волынки. Последний, кто останется танцевать – ну, в этом роде. Вроде как у древних буров состязание по поцелуям с муравьедом. – Мартин театрально передернулся. – Ненавижу хорьков. Эти сволочи кусаются, как чистейший виски, только без тех приятных последствий.
– Значит, так вы выступали по вторникам, – сказала Рашель, начиная медленно улыбаться. – А по средам?
– О, по средам мы сидели дома и смотрели повторные показы «Дороги коронации». Старые видеофайлы подтянули до реалистических разрешений и снабдили, естественно, субтитрами, так что можно было понять, что там говорится. Потом поднимали по пинте чаю «Тетли» за падение дома Ланкастеров. У нас в Йоркшире это традиция. Помню празднование тысячелетия победы – но хватит обо мне. А ты чего по средам делала?
Рашель моргнула.
– Да ничего особенного. Разряжала атомные бомбы террористов, получала пулю от сепаратистов – алжирских мормонов. А, да, это когда я в первый раз взбунтовалась. А до того я водила деток на футбол, хотя не помню, в какой день недели это было. – Она отвернулась и пошарила у себя в чемодане под койкой. – А, вот она. – Рашель вытащила узкую коробку и открыла. – Может, тебе не стоило лепить тот антиалкогольный пластырь.
– Да я хреновый собутыльник. Нажрался в одиночку и впал в тоску, и тебе пришлось меня вытаскивать и протрезвлять.
– Может, тебе стоило найти копанию и надраться вдвоем, чем делать это в одиночку. – Появились две рюмки, Рашель наклонилась ближе. – Тебе водой разбавить?
Мартин критическим взглядом посмотрел на бутылку. Реплицированный пятидесятилетний солод, набравший силу в бочонке. Если это не наноклон оригинала, то стоит такая штука своего веса в платине.
– Буду пить аккуратно, а завтра зайду в лазарет и попрошу новое горло. – Он присвистнул в предвкушении, когда она налила приличную дозу. – Как ты узнала?
– Что ты это любишь? – Она пожала плечами. – А никак. Я просто выросла на зерновом пойле. И не знала настоящего, пока не случилось одного задания на Сырте… – Лицо ее затуманилось. – Долгой и счастливой жизни.
– За это я выпью, – ответил он после секундного раздумья. Минуту они посидели молча, смакуя вкус виски. – Только мне было бы куда лучше сейчас, знай я, что происходит.
– Я бы по этому поводу не парилась. Либо ничего, либо мы погибнем так быстро, что не почувствуем. Септагонский несущий крейсер, наверное, совершит облет, чтобы убедиться, что мы не собираемся больше учинять беспорядки, потом сопроводит нас до следующей зоны прыжка, пока дипломаты будут спорить, кто кому чего платит. А сейчас я слышала, как связисты поминают мое имя всуе, сколько бы толку в том ни было. Надеюсь, это убедит Септагон сначала спросить, а потом стрелять.
– И еще лучше мне было бы, будь у нас способ слинять с этого корабля.
– Расслабься и выпей. – Она покачала головой. – Нет такого способа, так что не суши себе мозги. А вообще-то, если уж нас подстрелят, то разве не лучше умереть, потягивая хороший виски, чем вопя от ужаса?
– Тебе кто-нибудь говорил, что ты жуть до чего хладнокровная? Нет, извини, не так. Говорил тебе кто-нибудь, что у тебя шкура как у танка?
– Многие. – Она задумчиво уставилась в рюмку. – Это благоприобретенное. Не дай тебе бог, чтобы тебе пришлось стать таким.
– Ты хочешь сказать, что тебе пришлось?
– Да. Иначе мою работу не сделать. Мою последнюю работу.
– А что ты сделала? – спросил он тихо.
– Я не шутила насчет атомной бомбы террористов. На самом деле бомбы – это было проще всего остального, а трудно было искать тех мудаков, которые их закладывали. Найти мудака, найти устройство, устройство обезвредить, обезвредить помойку, откуда он эту дрянь выкопал. Обычно в таком порядке, но, бывает, сильно не повезет, и приходится действовать с засевшими в городе террористами, не потрудившимися сперва послать письмо с предупреждением. Тогда, если мы найдем мудака, самое трудное – удержать линчующую его толпу до тех пор, пока не узнаем, где он взял бабахалку.
– И случалось тебе проигрывать?
– То есть напортачить, чтобы погибло несколько тысяч человек, да?
– Нет, я не об этом. – Он нежно взял ее за свободную руку. – Я знаю, где ты бывала. Любая моя работа – если она не получается, кому-то приходится платить. Кем-то. Сотнями тысяч человек. А цена хорошей инженерной работы – другая: никто не замечает, когда она сделана правильно.
– Но никто и не пытается тебе помешать ее делать, – возразила она.
– Знаешь, ты бы удивилась.
Напряжение у нее в плечах спало.
– Не сомневаюсь, что у тебя на эту тему есть, что рассказать. Ты знаешь, для человека, не умеющего работать с людьми, ты на удивление здорово умеешь изображать жилетку, в которую следует плакать.
Он фыркнул.
– А ты для человека, занимающегося не своим делом, отлично справляешься, пока что. – Он отпустил ее руку и погладил сзади по шее. – Но я думаю, массаж бы тебе не помешал. Ты здорово напряжена. Голова еще не болит?
– Нет, – ответила она слегка неохотно и сделала еще глоток. Стакан был почти пуст. – Но я готова рассмотреть предложенный вариант.
– Я знаю три способа умереть счастливым. К сожалению, ни один из них пока мной не испытан. Составишь мне компанию?
– А где ты о них слышал?
– На спиритическом сеансе. Очень хорошем. А если серьезно, то доктор Спрингфилд предписывает принять еще одну дозу живой воды «Спейсайд», потом лечь и принять сеанс массажа шеи. А потом, если даже эти семиугольные решат пострелять, по крайней мере пятьдесят процентов здесь присутствующих умрут счастливыми. Как тебе?
– Отлично. – Она устала улыбнулась и потянулась к бутылке, чтобы налить себе. – Вот еще что. Ты был прав насчет нехватки информации. К этому можно привыкнуть, но легче не становится. Хотелось бы мне знать, что они думают…
* * *
На мостике корабленесущего крейсера флота «Неоновый лотос» зазвучали бронзовые колокола. Дымились благовония в курильницах над отдушинами вентиляции за изукрашенными золотом колоннами, обозначающими края зала. На фоне беспроглядной тьмы змеились сияющие глифы слежения. Координатор служб корабля Ариадна Элдрич откинулась на спинку кресла, созерцая черноту космоса. Она внимательно рассматривала скопление глифов, перехватывавшее вектор корабля возле середины стены.
– Идиоты бескультурные. Что они себе думают?
– Вряд ли они вообще что-нибудь думают, – сухо заметил междиректоральный руководитель Маркус Бисмарк. – Наши новореспубликанские соседи считают, что от умственной работы мозги гниют.
Элдрич усмехнулась.
– Слишком даже верно.
Облако диадем поменьше следовало сходящимся путем за боевой эскадрой Новой Республики – эскадрилья перехватчиков на антиматерии (шесть часов пути от крейсера-матки), набирающих скорость на факеле жесткого гамма-излучения с ускорением чуть меньше тысячи «же». Их экипаж – витрифицированые тела и разумы, загруженные в вычислительные матрицы, – наблюдал за вторгшейся армадой, бдительно высматривая любые признаки активных контрмер, прелюдию к атаке.
– Они хоть подумали, в кого стреляют?
– Не уверена, но они говорят, что ведут войну. – Это произнес новый голос, тихое сопрано Чу Мелинды, представительницы Организации общественной разведки. – Они говорят, что по ошибке приняли те рудовозы за перехватчики противника. Хотя какого противника ожидали они встретить в нашем секторе…
– Я так понимаю, что они не обращались прямо к нам? – спросил Бисмарк.
– Не обращались, но у них на борту есть полуразумная дипломатическая экспертная система. Она называет себя наблюдателем ООН и идентифицирует себя как… гм… Наблюдателя ООН. Эта система сообщает об их некомпетентности, так что, если только Капитолий не захочет обвинять ООН во лжи, нам стоит сделать вид, что мы верим. Тем более что коэффициент достоверности больше ноль-восьми.
– А зачем они дали этой системе доступ к сети связи своего корабля?
– Только Эсхатон знает. Я только отмечаю не без интереса, что все корабли, кроме этого, построены на верфях Солнечной системы.
– Не могу сказать, что в восторге это слышать. – Элдрич сосредоточенно уставилась на экран. Корабль ощутил ее настроение, и курсор целеуказания призраком мелькнул по иероглифам, означавшим противника, наводя гразеры на далекие световые конусы вражеской эскадры. – И все-таки, пока мы можем не дать им нанести больший ущерб – есть изменения в их траектории прыжка?
– Пока нет, – ответила Чу. – Все еще идут к СПД-47. Зачем вообще туда надо соваться? Это же не по пути ни к одной из их колоний.
– Гм… и появились из ниоткуда. Вас это не наводит ни на какие мысли?
– Либо они сошли с ума, либо не зря у них на борту инспектор ООН, – протянул Бисмарк. – Если они хотят выйти по времениподобной петле на какого-то противника, который…
У него глаза полезли на лоб.
– В чем дело? – спросила Ариадна.
– Фестиваль! – выпалил он. Глаза у него прыгали как сумасшедшие. – Помните его? Пять лет назад? Они хотят напасть на Фестиваль!
– Напасть? – едва сумела произнести Ариадна Элдрич. – На Фестиваль ? Чего ради?
На краткий миг лицо у Чу остекленело. Выгруженное объединение с распределенным хранилищем памяти куда больше и мощнее, чем любая компьютерная сеть досингулярностной Земли.
– Он прав, – сказала она. – Режекционисты собираются атаковать Фестиваль, как будто это пограничный империалистический захватчик.
Ариадна Элдрич, координатор служб корабля и повелитель такой огневой мощи, которая даже и присниться не могла всему флоту Новой Республики, не удержалась и захохотала во все горло.
– Да они с ума посходили!
ТЕЛЕГРАММА ОТ МЕРТВЕЦА
До Сингулярности люди жили на Земле, смотрели на звезды и утешали себя в своей изоляции уютной верой, что Вселенной до них дела нет.
К несчастью, они ошибались.
Вдруг, как гром с ясного неба, летним днем в середине двадцать первого века нечто невиданное подобралось к кишащему термитнику земной цивилизации и помешало в нем палкой. В том, что это было проявление мощного сверхразума, настолько же непостижимого человеческому мозгу, как человеческий непостижим лягушачьему, – никто не сомневался. Откуда или из когда эта штука появилась – вопрос другой.
До Сингулярности разработки в области квантовой логики назойливо рекламировались как невероятный прорыв к созданию искусственного компьютерного интеллекта. Они также были полезны при закачивании информации обратно во времени – возможно, как путь для массивного перемещения материи со сверхсветовыми скоростями, хотя это казалось менее важным, чем применения их в компьютерах. Общая теория относительности обнажила тот факт – еще в двадцатом веке, – что и перемещения со сверхсветовой скоростью, и путешествия во времени требуют нарушения принципа причинности – закона о том, что каждому следствию предшествует его причина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54