Вот только ответить на него было нечего. Пришлось продолжить импровизировать.
– Я потерял паспорт, а ехать нужно было срочно, Как раз моя сестра собралась на моление, вот и воспользовался ее документами.
Не знаю, поверила мне монахиня, но мой ответ никак не прокомментировала.
– Как же вам удалось так долго скрывать свой пол?
– Вы знаете, я так привык к платью, что даже начал думать о себе в женском роде.
– А почему вы сошлись с моим племянником. Он-то знает, что вы мужчина?
– Нет, об этом никто не знает. Мы с ним и его товарищем познакомились на заставе, товарищ начал ухаживать за моей спутницей и дальше мы ехали вместе.
– Так вы были не один? И кто ваша спутница?
– Просто девушка, тоже ехала на моление.
– Поди, ваша любовница?
– Нет, она любит и собирается замуж за другого человека, он тоже приехал с нами.
Чем больше я рассказывал, тем фантастичнее и запутаннее делалась история. Я сам это понимал, но ничего более внятного и логичного у меня не получалось.
– А ваша спутница знает, что вы мужчина?
– Не знает.
– А что за история с сокровищами, которые вы жертвуете монастырю?
– Мы попали к настоящим разбойникам. Александра и его товарища они хотели убить, а нас со спутницей сделать наложницами. Я воспользовался тем, что меня посчитали женщиной, и помог вашему племяннику и его товарищу освободиться. Потом нам удалось справится с бандой. Так что если бы не мое женское платье, то нас уже не было в живых.
– Вы знакомы с нашей послушницей Пелагеей?
– Нет, а кто она такая?
– Та женщина, ради которой вы сюда явились.
– Вы имеете в виду Алевтину? Нет, мы с ней не встречались.
Видимо, последнее заявление окончательно запутало ситуацию, и игуменья решила в ней разобраться.
– Я велю прислать ее сюда, и сама буду присутствовать при вашей встрече.
– Конечно, буду вам благодарен, – безо всякого восторга, согласился я, не представляя, как может повести себя жена. При ее способности читать чужие мысли, она должна была сразу понять, кто я. И ее реакцию на мой измененный облик и появление здесь, в Шуе, не мог даже примерно спрогнозировать.
– Вас я попрошу молчать и ни о чем с сестрой Пелагеей не разговаривать, – сказала монахиня и вышла распорядиться позвать Алю.
У меня появилось несколько минут, чтобы подготовиться к встрече. Самое главное, чтобы моя девочка не выказала никакого удивления. Иначе мой рассказ станет сплошной ложью, и мы попадем в очень неприятную, если не трагическую, ситуацию.
Чтобы не думать об Але, я начал вспоминать эпизоды нашего путешествия, как мы ночевали в деревне, постарался восстановить зрительные образы крестьянского семейства, их избу, поле, примыкавшее к деревне. Игуменья больше со мной не говорила, молча сидела на своей жесткой скамье, и было видно, что она действительно больна. Уголки губ у нее скорбно опустились, глаза полузакрылись, и кожа на лице казалась серой с зеленоватым отливом,
Наконец вошла Аля, я мельком взглянул на нее и постарался никак не зафиксировать ее приход своим сознанием – представлял одного за другим деревенских ребятишек, многочисленных отпрысков наших недавних знакомых.
Аля перекрестилась на иконы и поцеловала настоятельнице руку.
– Вы звали меня, матушка? – спросила она.
Я от звука ее голоса чуть не сорвался, но сумел взять себя б руки и подумал о тощей, несмотря на летнее время крестьянской корове.
– Да, – ответила Але настоятельница, крестя ее. – Хотела спросить, как тебе нравится в нашей обители?
– Все, слава Господу, хорошо, у вас здесь тихо и благолепно, – ответила жена.
– Тебе знакома эта женщина? – задала новый вопрос матушка Фетисия.
Аля внимательно посмотрела на меня, а я про себя подумал, что мне нужно вымыть голову.
– Нет, матушка, – ответила она, – мы не знакомы.
– Она говорит, что приехала к тебе от твоего мужа!
Аля вздрогнула, побледнела и быстро повернулась ко мне.
– Алечка, ты слышишь меня? – про себя проговорил я.
– Да, – прошептала она и начала падать на пол.
Я бросился к ней, пытаясь подхватить, но запутался в длинном подоле и не успел.
– Матушка, ради Бога, помогите, – взмолился я, пытаясь поднять Алю с пола.
Настоятельница медленно, с усилием подошла, и мы вместе переложили жену на лавку.
– Что с ней? – спросила она.
– Обморок. Ее нельзя волновать, у нее будет ребенок. Здесь есть вода?
– Там, – указала игуменья на кувшин, стоящий на столе.
Я приподнял Алину голову и смочил ей губы. Она прерывисто вздохнула и открыла глаза.
– Кто вы?
– Я друг вашего мужа, приехал навестить вас, – вслух сказал я, а про себя добавил: – Это я, Алексей, моя хорошая, только поменял вид.
Однако такое объяснение оказалось для Али слишком сложным, она попыталась сесть и вдруг заплакала.
– Я вас не знаю, вы женщина или мужчина?
Монахине этот вопрос почему-то не понравился и она, не дав мне ответить, прервала наш разговор:
– Возвращайся к себе сестра, наша гостья потом тебя навестит.
Аля с трудом поднялась на ноги и, поклонившись игуменье, побрела к выходу.
За время, что мы не виделись, она изменилась, пополнела и сделалась более женственной. У нее исчезла угловатость подростка и внутренняя неуверенность в себе, которая раньше проглядывала при каждой сложной ситуации.
Когда за женой закрылась дверь, мать Фетисия тяжело подошла к столу и села на высокую скамью. Я стоял перед ней, ожидая продолжения разговора.
– У меня есть повеление, что если сестрою Пелагеей будут интересоваться или попытаются похитить, немедленно ее удавить.
– Что? – только и смог сказать я, – И чье это повеление?
Вопрос был глупый, и настоятельница на него не ответила. Занятый своими проблемами, я не очень всматривался в ее лицо. Лишь отметил, что она нездорова, и только теперь увидел, что она с трудом сидит и, несмотря на то, что здесь прохладно, лицо ее влажно от пота.
– Вы совсем больны, вам нужно лечь!
– Пустое, – ответила она, – помолюсь, и даст Бог, полегчает.
– Конечно, молитва облегчает. Однако позвольте, и я немного помогу.
– Чем это? – невесело усмехнулась игуменья.
– Я вообще-то лекарь, – со скромным достоинством сказал я. – Как-то вылечил даже Московского генерал-губернатора Салтыкова.
– Ты, в такие младые лета? – не поверила она.
– Я старше, чем кажусь, и вообще, что вы теряете? Я даже к вам прикасаться не стану.
– Как же ты лечишь? Может быть колдовством?
– Матушка, мы же с вами живем почти в девятнадцатом веке, какое еще колдовство! Обычная экстрасенсорика.
Как всегда, непонятное слово подействовало безотказно. Настоятельница понимающе кивнула:
– Ну, если только так. А как будешь лечить?
– Вы ложитесь, а я над вами повожу руками.
– И все?
– Всё.
– Что-то мне сомнительно, как так руками?
– Вы же можете молитвой принести исцеление?! А мои руки освещены Антиохским патриархом. Это как бы крестное знамение. От него и идет помощь.
Ссылка на неведомого патриарха возымела действие. Игуменья без пререканий легла на свое скромное ложе. Я придвинул скамью, сел около постели и начал водить над больной руками. Несомненно, что у матушки были большие проблемы или с желудком или с поджелудочной железой, более точный диагноз поставить у меня не получилось. Впрочем, это и не имело значения.
Я сконцентрировался на больном месте и начал напрягать руки. Мышцы вскоре онемели, и плечи сковали железные обручи. Я попытался расслабиться, но ничего не получилось, ощущение было такое, будто мышцы сократились от поражения током. Настоятельница тоже вся тряслась, потом начала выгибаться, как при падучей. Я чувствовал, что вот-вот потеряю сознание, откинулся назад и навзничь полетел с высокой скамьи на пол.
Очнулся я в какой-то каморке, лежа на жесткой лавке, с мокрым полотенцем на голове,
– Полегчало, милая? – спросила какая-то черница. – На, испей настоечки, – сказала она поднося к губам берестяную кружку.
Я сделал несколько глотков кислой жидкости и окончательно пришел в себя.
– Что с матушкой? – первым делом спросил я помогавшую мне монашку.
– Сначала думали, что помирает, а теперь отошла. Сейчас скажу, что тебе полегчало, сама придет.
Черница, убрав питье, ушла, а я поднялся, ощущая в теле легкость выздоровления. Через минуту в келью быстрым шагом вошла настоятельница монастыря.
– Как ты, милый? – спросила она, вплотную подойдя ко мне.
– Хорошо, как вы?
– Впервой за последний месяц боль отпустила, а спервоначала подумала, что преставлюсь. А как ты упал и лежал, недвижим, решила, что и ты помер. С тобой-то что приключилось?
– Отдал вам все силы, а на себя немного не хватило, – попытался объяснить я. – У вас очень серьезная болезнь. Однако Бог даст, теперь поправитесь. Матушка, мы так и не договорили про послушницу…
Игуменья испуганно оглянулась, но мы были одни, и она успокоилась.
– Пошли в мою келью, там и поговорим.
Мы вернулись в знакомую комнату. Прошли мимо собравшихся со всего монастыря, толпившихся в коридоре сестер.
Вид ожившей матушки, как мне показалось, монахини встречали с радостью. В своей келье настоятельница сразу же опустилась на лавку.
– Прости, устала. Так ты говоришь, что мужа Пелагеи знаешь?
– Знаю и очень хорошо. Матушка, давайте поговорим, как взрослые люди. Алевтина ничего плохого никому не сделала и страдает неизвестно отчего. Мало ли что Павлу Петровичу привиделось! Я скажу вам как на духу, кажется, император считает вашу послушницу внучкой императора Иоанна Антоновича. Ее в малолетстве отдали в крепостные крестьянки, а теперь еще и придумали, что она может отстаивать русский трон. Вы же ее видели, она что, похожа на княжну Тараканову?
– Нет, твоя протеже – хорошая женщина. Грех дурное сказать.
– Она сейчас беременна, через полгода ей рожать. Муж с ума сходит от беспокойства, особливо боится, что жену насильно постригут в монахини. Что тогда будет с ней, с ним и с ребенком? Вы сами видели, как она о нем услышала, упала в обморок! Помогите, матушка, будьте заступницей!
– Так что же я могу сделать, коли царь гневается!
– Цари уходят и приходят, а мы остаемся.
– Ты никак умыкнуть послушницу хочешь и ищешь моего благоволения?
– Нет, матушка, мне ее от Государя негде спрятать. У вас ей будет спокойнее. О том прошу, чтобы не обижали сироту и помогли чем можно. А дай Бог, ежели вскорости с государем что случится, и будет ему апоплексический удар (табакеркой по голове), то чтобы осталась Алевтина живой и здоровой.
– Ты что такое, юноша, говоришь, какой такой удар у государя?
– Это я так, мне цыганка нагадала, что долго Павел Петрович не процарствует. Так выполните просьбу, матушка? Я в долгу не останусь: и вас вылечу, и денег оставлю, на Алевтинин уход и содержание.
– Вижу я, очень тебе муж послушницы дорог, коли так за его интерес стараешься!
– Дорог до чрезвычайности! И он сам, и сия послушница, хоть она меня и не знает, и дите их будущее.
– Редко в таких младых летах возможно такое самоотверженье лицезреть. Похвально это. А сам-то ты, юноша, не думаешь Господу служить, а не человеческому хозяину?
– Господу и через человека служить можно, как венцу творения. Для благости и очищения, как вы служите, матушка, – замысловато сформулировал я приятный монахине ответ.
– Ладно говоришь.
– И еще, матушка, дозвольте принять денег на содержание послушницы три тысячи рублей ассигнациями и столько же для выдачи ей, коли я или муж не сможем встреть ее, когда окончится опала.
– Оставь, приму, – без ломаний согласилась игуменья. – Просьбы твои разумны и не чрезвычайны
Я отсчитал из «разбойничьей пачки» шесть тысяч.
– Послушницам можно иметь свои деньги?
– Твоей можно, – усмехнулась она.
– Тогда передайте Алевтине этот мешочек с серебром, мало ли какая будет у нее нужда.
– Хорошо, и это исполню.
– И еще одна, чрезвычайная просьба. Дайте нам с послушницей свидание хоть на час. Никто кроме вас о моем мужском поле не ведает и зазору в том не будет
Монахиня выслушала и отрицательно покачала головой.
– Правда твоя, просьба эта чрезвычайная. И не за себя боюсь, а за саму молодую жену. Кабы кто из моих завистников не донес туда, – она подняла глаза наверх. – Тогда худо твоей Алевтине будет.
В этом был слишком большой резон, чтобы можно было что-нибудь возразить. Однако и оставить Алю в тревоге и неведенье я не мог.
– Может быть, есть какая-нибудь возможность? Представляете, я только успел передать привет от мужа и ничего ей о нем не рассказал. Она с ума сойдет от неизвестности!
– Я могу сама все передать, скажи мне, – резонно предложила игуменья.
– Спасибо, но боюсь, она не поверит. Сами посудите, незнакомый ей человек передает через вас рассказ о муже, вы бы поверили?
– Наверное, нет, – подумав, ответила монахиня. – Однако не знаю, у меня мужа не было.
– Я знаю вашу историю, Александр рассказывал.
– Это он плохо сделал, не должно посторонним знать о том.
Я понял, что совершил бестактность и не нашелся, как поправиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
– Я потерял паспорт, а ехать нужно было срочно, Как раз моя сестра собралась на моление, вот и воспользовался ее документами.
Не знаю, поверила мне монахиня, но мой ответ никак не прокомментировала.
– Как же вам удалось так долго скрывать свой пол?
– Вы знаете, я так привык к платью, что даже начал думать о себе в женском роде.
– А почему вы сошлись с моим племянником. Он-то знает, что вы мужчина?
– Нет, об этом никто не знает. Мы с ним и его товарищем познакомились на заставе, товарищ начал ухаживать за моей спутницей и дальше мы ехали вместе.
– Так вы были не один? И кто ваша спутница?
– Просто девушка, тоже ехала на моление.
– Поди, ваша любовница?
– Нет, она любит и собирается замуж за другого человека, он тоже приехал с нами.
Чем больше я рассказывал, тем фантастичнее и запутаннее делалась история. Я сам это понимал, но ничего более внятного и логичного у меня не получалось.
– А ваша спутница знает, что вы мужчина?
– Не знает.
– А что за история с сокровищами, которые вы жертвуете монастырю?
– Мы попали к настоящим разбойникам. Александра и его товарища они хотели убить, а нас со спутницей сделать наложницами. Я воспользовался тем, что меня посчитали женщиной, и помог вашему племяннику и его товарищу освободиться. Потом нам удалось справится с бандой. Так что если бы не мое женское платье, то нас уже не было в живых.
– Вы знакомы с нашей послушницей Пелагеей?
– Нет, а кто она такая?
– Та женщина, ради которой вы сюда явились.
– Вы имеете в виду Алевтину? Нет, мы с ней не встречались.
Видимо, последнее заявление окончательно запутало ситуацию, и игуменья решила в ней разобраться.
– Я велю прислать ее сюда, и сама буду присутствовать при вашей встрече.
– Конечно, буду вам благодарен, – безо всякого восторга, согласился я, не представляя, как может повести себя жена. При ее способности читать чужие мысли, она должна была сразу понять, кто я. И ее реакцию на мой измененный облик и появление здесь, в Шуе, не мог даже примерно спрогнозировать.
– Вас я попрошу молчать и ни о чем с сестрой Пелагеей не разговаривать, – сказала монахиня и вышла распорядиться позвать Алю.
У меня появилось несколько минут, чтобы подготовиться к встрече. Самое главное, чтобы моя девочка не выказала никакого удивления. Иначе мой рассказ станет сплошной ложью, и мы попадем в очень неприятную, если не трагическую, ситуацию.
Чтобы не думать об Але, я начал вспоминать эпизоды нашего путешествия, как мы ночевали в деревне, постарался восстановить зрительные образы крестьянского семейства, их избу, поле, примыкавшее к деревне. Игуменья больше со мной не говорила, молча сидела на своей жесткой скамье, и было видно, что она действительно больна. Уголки губ у нее скорбно опустились, глаза полузакрылись, и кожа на лице казалась серой с зеленоватым отливом,
Наконец вошла Аля, я мельком взглянул на нее и постарался никак не зафиксировать ее приход своим сознанием – представлял одного за другим деревенских ребятишек, многочисленных отпрысков наших недавних знакомых.
Аля перекрестилась на иконы и поцеловала настоятельнице руку.
– Вы звали меня, матушка? – спросила она.
Я от звука ее голоса чуть не сорвался, но сумел взять себя б руки и подумал о тощей, несмотря на летнее время крестьянской корове.
– Да, – ответила Але настоятельница, крестя ее. – Хотела спросить, как тебе нравится в нашей обители?
– Все, слава Господу, хорошо, у вас здесь тихо и благолепно, – ответила жена.
– Тебе знакома эта женщина? – задала новый вопрос матушка Фетисия.
Аля внимательно посмотрела на меня, а я про себя подумал, что мне нужно вымыть голову.
– Нет, матушка, – ответила она, – мы не знакомы.
– Она говорит, что приехала к тебе от твоего мужа!
Аля вздрогнула, побледнела и быстро повернулась ко мне.
– Алечка, ты слышишь меня? – про себя проговорил я.
– Да, – прошептала она и начала падать на пол.
Я бросился к ней, пытаясь подхватить, но запутался в длинном подоле и не успел.
– Матушка, ради Бога, помогите, – взмолился я, пытаясь поднять Алю с пола.
Настоятельница медленно, с усилием подошла, и мы вместе переложили жену на лавку.
– Что с ней? – спросила она.
– Обморок. Ее нельзя волновать, у нее будет ребенок. Здесь есть вода?
– Там, – указала игуменья на кувшин, стоящий на столе.
Я приподнял Алину голову и смочил ей губы. Она прерывисто вздохнула и открыла глаза.
– Кто вы?
– Я друг вашего мужа, приехал навестить вас, – вслух сказал я, а про себя добавил: – Это я, Алексей, моя хорошая, только поменял вид.
Однако такое объяснение оказалось для Али слишком сложным, она попыталась сесть и вдруг заплакала.
– Я вас не знаю, вы женщина или мужчина?
Монахине этот вопрос почему-то не понравился и она, не дав мне ответить, прервала наш разговор:
– Возвращайся к себе сестра, наша гостья потом тебя навестит.
Аля с трудом поднялась на ноги и, поклонившись игуменье, побрела к выходу.
За время, что мы не виделись, она изменилась, пополнела и сделалась более женственной. У нее исчезла угловатость подростка и внутренняя неуверенность в себе, которая раньше проглядывала при каждой сложной ситуации.
Когда за женой закрылась дверь, мать Фетисия тяжело подошла к столу и села на высокую скамью. Я стоял перед ней, ожидая продолжения разговора.
– У меня есть повеление, что если сестрою Пелагеей будут интересоваться или попытаются похитить, немедленно ее удавить.
– Что? – только и смог сказать я, – И чье это повеление?
Вопрос был глупый, и настоятельница на него не ответила. Занятый своими проблемами, я не очень всматривался в ее лицо. Лишь отметил, что она нездорова, и только теперь увидел, что она с трудом сидит и, несмотря на то, что здесь прохладно, лицо ее влажно от пота.
– Вы совсем больны, вам нужно лечь!
– Пустое, – ответила она, – помолюсь, и даст Бог, полегчает.
– Конечно, молитва облегчает. Однако позвольте, и я немного помогу.
– Чем это? – невесело усмехнулась игуменья.
– Я вообще-то лекарь, – со скромным достоинством сказал я. – Как-то вылечил даже Московского генерал-губернатора Салтыкова.
– Ты, в такие младые лета? – не поверила она.
– Я старше, чем кажусь, и вообще, что вы теряете? Я даже к вам прикасаться не стану.
– Как же ты лечишь? Может быть колдовством?
– Матушка, мы же с вами живем почти в девятнадцатом веке, какое еще колдовство! Обычная экстрасенсорика.
Как всегда, непонятное слово подействовало безотказно. Настоятельница понимающе кивнула:
– Ну, если только так. А как будешь лечить?
– Вы ложитесь, а я над вами повожу руками.
– И все?
– Всё.
– Что-то мне сомнительно, как так руками?
– Вы же можете молитвой принести исцеление?! А мои руки освещены Антиохским патриархом. Это как бы крестное знамение. От него и идет помощь.
Ссылка на неведомого патриарха возымела действие. Игуменья без пререканий легла на свое скромное ложе. Я придвинул скамью, сел около постели и начал водить над больной руками. Несомненно, что у матушки были большие проблемы или с желудком или с поджелудочной железой, более точный диагноз поставить у меня не получилось. Впрочем, это и не имело значения.
Я сконцентрировался на больном месте и начал напрягать руки. Мышцы вскоре онемели, и плечи сковали железные обручи. Я попытался расслабиться, но ничего не получилось, ощущение было такое, будто мышцы сократились от поражения током. Настоятельница тоже вся тряслась, потом начала выгибаться, как при падучей. Я чувствовал, что вот-вот потеряю сознание, откинулся назад и навзничь полетел с высокой скамьи на пол.
Очнулся я в какой-то каморке, лежа на жесткой лавке, с мокрым полотенцем на голове,
– Полегчало, милая? – спросила какая-то черница. – На, испей настоечки, – сказала она поднося к губам берестяную кружку.
Я сделал несколько глотков кислой жидкости и окончательно пришел в себя.
– Что с матушкой? – первым делом спросил я помогавшую мне монашку.
– Сначала думали, что помирает, а теперь отошла. Сейчас скажу, что тебе полегчало, сама придет.
Черница, убрав питье, ушла, а я поднялся, ощущая в теле легкость выздоровления. Через минуту в келью быстрым шагом вошла настоятельница монастыря.
– Как ты, милый? – спросила она, вплотную подойдя ко мне.
– Хорошо, как вы?
– Впервой за последний месяц боль отпустила, а спервоначала подумала, что преставлюсь. А как ты упал и лежал, недвижим, решила, что и ты помер. С тобой-то что приключилось?
– Отдал вам все силы, а на себя немного не хватило, – попытался объяснить я. – У вас очень серьезная болезнь. Однако Бог даст, теперь поправитесь. Матушка, мы так и не договорили про послушницу…
Игуменья испуганно оглянулась, но мы были одни, и она успокоилась.
– Пошли в мою келью, там и поговорим.
Мы вернулись в знакомую комнату. Прошли мимо собравшихся со всего монастыря, толпившихся в коридоре сестер.
Вид ожившей матушки, как мне показалось, монахини встречали с радостью. В своей келье настоятельница сразу же опустилась на лавку.
– Прости, устала. Так ты говоришь, что мужа Пелагеи знаешь?
– Знаю и очень хорошо. Матушка, давайте поговорим, как взрослые люди. Алевтина ничего плохого никому не сделала и страдает неизвестно отчего. Мало ли что Павлу Петровичу привиделось! Я скажу вам как на духу, кажется, император считает вашу послушницу внучкой императора Иоанна Антоновича. Ее в малолетстве отдали в крепостные крестьянки, а теперь еще и придумали, что она может отстаивать русский трон. Вы же ее видели, она что, похожа на княжну Тараканову?
– Нет, твоя протеже – хорошая женщина. Грех дурное сказать.
– Она сейчас беременна, через полгода ей рожать. Муж с ума сходит от беспокойства, особливо боится, что жену насильно постригут в монахини. Что тогда будет с ней, с ним и с ребенком? Вы сами видели, как она о нем услышала, упала в обморок! Помогите, матушка, будьте заступницей!
– Так что же я могу сделать, коли царь гневается!
– Цари уходят и приходят, а мы остаемся.
– Ты никак умыкнуть послушницу хочешь и ищешь моего благоволения?
– Нет, матушка, мне ее от Государя негде спрятать. У вас ей будет спокойнее. О том прошу, чтобы не обижали сироту и помогли чем можно. А дай Бог, ежели вскорости с государем что случится, и будет ему апоплексический удар (табакеркой по голове), то чтобы осталась Алевтина живой и здоровой.
– Ты что такое, юноша, говоришь, какой такой удар у государя?
– Это я так, мне цыганка нагадала, что долго Павел Петрович не процарствует. Так выполните просьбу, матушка? Я в долгу не останусь: и вас вылечу, и денег оставлю, на Алевтинин уход и содержание.
– Вижу я, очень тебе муж послушницы дорог, коли так за его интерес стараешься!
– Дорог до чрезвычайности! И он сам, и сия послушница, хоть она меня и не знает, и дите их будущее.
– Редко в таких младых летах возможно такое самоотверженье лицезреть. Похвально это. А сам-то ты, юноша, не думаешь Господу служить, а не человеческому хозяину?
– Господу и через человека служить можно, как венцу творения. Для благости и очищения, как вы служите, матушка, – замысловато сформулировал я приятный монахине ответ.
– Ладно говоришь.
– И еще, матушка, дозвольте принять денег на содержание послушницы три тысячи рублей ассигнациями и столько же для выдачи ей, коли я или муж не сможем встреть ее, когда окончится опала.
– Оставь, приму, – без ломаний согласилась игуменья. – Просьбы твои разумны и не чрезвычайны
Я отсчитал из «разбойничьей пачки» шесть тысяч.
– Послушницам можно иметь свои деньги?
– Твоей можно, – усмехнулась она.
– Тогда передайте Алевтине этот мешочек с серебром, мало ли какая будет у нее нужда.
– Хорошо, и это исполню.
– И еще одна, чрезвычайная просьба. Дайте нам с послушницей свидание хоть на час. Никто кроме вас о моем мужском поле не ведает и зазору в том не будет
Монахиня выслушала и отрицательно покачала головой.
– Правда твоя, просьба эта чрезвычайная. И не за себя боюсь, а за саму молодую жену. Кабы кто из моих завистников не донес туда, – она подняла глаза наверх. – Тогда худо твоей Алевтине будет.
В этом был слишком большой резон, чтобы можно было что-нибудь возразить. Однако и оставить Алю в тревоге и неведенье я не мог.
– Может быть, есть какая-нибудь возможность? Представляете, я только успел передать привет от мужа и ничего ей о нем не рассказал. Она с ума сойдет от неизвестности!
– Я могу сама все передать, скажи мне, – резонно предложила игуменья.
– Спасибо, но боюсь, она не поверит. Сами посудите, незнакомый ей человек передает через вас рассказ о муже, вы бы поверили?
– Наверное, нет, – подумав, ответила монахиня. – Однако не знаю, у меня мужа не было.
– Я знаю вашу историю, Александр рассказывал.
– Это он плохо сделал, не должно посторонним знать о том.
Я понял, что совершил бестактность и не нашелся, как поправиться.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42