– Вам звонят, возьмите трубку!
Опухтин как-то бочком отошел от своего кресла, отпер ключом ящик комода, выдвинул его и вынул старинный телефонный аппарат с ручкой отзвона.
– Наверное, ошиблись номером, – не поднимая трубки, сказал он и попытался положить телефон на место.
– Давайте, проверю, – подойдя к нему, предложил я.
– Ничего, я сам, – отказался он, снял с рычага трубку и покрутил ручку динамо-машинки. – Ало, кто у аппарата? – надсадно закричал он в трубку, после чего весь превратился в слух. Я тоже наклонился к телефонной трубке, пытаясь понять, о чем идет разговор, но слышал только треск и писк. Однако, Илья Ильич что-то расслышал, потому что вдруг снова закричал:
– Так точно, товарищ Трахтенберг!
Не зная, что сказал ему таинственный Трахтенберг, я приник к обратной стороне трубки, но там опять только трещало и пищало. На этот раз даже Опухтин ничего не услышал и, с сожалением, несколько раз крутанул ручку отбоя.
– Что сказал Трахтенберг? – спросил я, пристально, со значением глядя ему в глаза.
– Спросил, здесь ли я.
Опухтину я не верил ни на грош, но решил, что на этот раз он не соврал.
Во всяком случае, ничего другого, как поверить ему на слово, мне не оставалось. Телефонный звонок немного разрядил обстановку, и Илья Ильич попробовал начать корректировать ситуацию в свою пользу:
– Товарищи барышни, – веселым голосом обратился он к одалискам, – почему до сих пор не накрыт стол? Вы что, не хотите угощать гостей?
Капитолина только презрительно повела плечом, Аленка же засуетилась и бросилась прибирать со стола остатки нашей первой трапезы.
– Илья Ильич, – обратился я Опухтину, – вы не покажете мне ваш дом и службы?
Он удивленно на меня посмотрел:
– Сейчас, ночью?
– Почему бы и не сейчас, вдруг завтра нам будет некогда этим заняться.
– Почему, – начал он, но я повел стволом нагана, и он легко согласился. – Конечно, товарищ Алексей, как вам будет угодно. Сейчас я только кликну Акима, чтобы он нас проводил.
– С Акимом не выйдет, он уехал.
– Аким уехал? Куда? – поразился он,
– Понятия не имею, он не указал точное место.
– Но как же так, взял и уехал, и ничего не сказал?! Этого быть не может!
– Может, его неожиданно вызвали в долговременную командировку.
– Надолго? – потерянным голосом спросил он, начиная понимать, что произошло со сторожем
– Боюсь, что навсегда.
– Тогда нечего делать, пойдемте, – почти шепотом произнес он, с нескрываемым ужасом глядя на меня. – Вы мне не сделаете ничего плохого?
– Это будет зависеть только от вас, – вежливо ответил я.
Опухтин засуетился, растерянно пробежал из конца в конец комнаты, стараясь подальше отойти от двери. Он, видимо, решил, что под видом прогулки я собираюсь вывести его на расстрел.
– Если вы будете сотрудничать, тогда ничего плохого не случится, – пообещал я.
– Буду, конечно, буду! Со всей открытой душой1 Только, пожалуйста, товарищ Алексей, не убивайте меня! Я еще пригожусь и вам, и партии!
Женщины, включая Ордынцеву, застыли на месте, слушая наш разговор. По этому суровому до жестокости времени никаких других вариантов, кроме расстрела, для Опухтина не предвиделось.
– Возьмите лампу и идите вперед, – сказал я.
Илья Ильич безропотно повиновался, и мы вышли в темный коридор.
– Очень советую не делать глупостей, а то у меня не останется выхода, как только вас застрелить! – предупредил я.
Он ничего на это не сказал, кажется, согласно кивнул и только уточнил:
– Вы будете осматривать весь дом?
– Весь сейчас не стоит, покажите мне, где вы содержали заключенных.
– Каких еще заключенных? – попытался удивиться он, но я толкнул его в спину дулом нагана, он запнулся и торопливо пошел к выходу.
Камера для содержания узников нашлась в сарае и оказалась оборудованной по всем тюремным правилам, волчком в дверях, нарами и парашей. Я заставил Опухтина встать лицом к стене, осмотрел помещение и проверил его карманы.
– Что вы собираетесь со мной делать? – спросил он, когда я, забрав фонарь, выходил наружу.
– Посмотрим, как вы будете себя вести, не исключено, что отпустим, – пообещал я. Это не очень противоречило истине. Лично у меня Илья Ильич не вызывал никаких чувств, кроме брезгливой гадливости.
Дверь камеры запиралась снаружи не только на задвижку, но еще и замыкалась на замок. Видимо, обитатели «партийного дома отдыха» не доверяли друг другу даже в таких вопросах, как содержание узников. Устроив на ночлег замзава, я вернулся в дом, где, как мне показалось, нетерпеливо ждали известий о его судьбе.
Пока я отсутствовал, общение между дамами не наладилось. Напряженная как струна Даша сидела на краешке стула, Капитолина устроилась в кресле и мрачно смотрела вокруг, Алена по-прежнему толклась возле стола. На меня уставилось три пары ожидающих глаз, но, поняв по выражению лица, что ничего кошмарного не произошло, женщины немного обмякли.
– Илья Ильич совсем не плохой человек, – сказала прозрачная девушка Алена, как только я вошел в гостиную, – только любит немного помучить Товарищ Трахтенберг в сто раз его хуже.
Алена до сих пор оставалась в одной ночной рубашке, так что мне приходилось выбирать такое положение, чтобы невольно не заглядываться на ее прелести.
– Расскажите мне про Трахтенберга, – попросил я, предполагая, что без встречи с этим мифическим персонажем наше пребывание здесь не обойдется. Какого-то питерского шоумена по фамилии Трахтенберг я несколько раз видел в телевизионных ток-шоу, он был маленький, толстенький, эпатажный, с рыжей бородкой клинышком и знал много анекдотов. Нынешний мне представлялся похожим на него, смешным и веселым.
– А что про него рассказывать? – первой откликнулась Капитолина. – Обычный зверь Садист и морфинист.
– Он очень красивый мужчина, – добавила Алена, – очень! Только, – она задумалась и, не найдя подходящих слов, замолчала.
– Даша, ты его знаешь? – спросил я.
– Видела несколько раз, – ответила Ордынцева своим обычным деловым тоном, никак не соответствующим ее нынешнему светскому виду. – Смазливый тип, играет в героя, склонен к вождизму.
– По разговорам мне показалось, что это какое-то исчадье ада, а выходит, он простой нарцисс?
– Не знаю, у нас не было общих дел. С виду обычный партиец, только не по времени и политическому моменту озабочен своей внешностью.
– А откуда здесь такие запасы продовольствия, икра, ананасы? – спросил я Капитолину.
– Сюда привозят почти все, что ЧК отбирает у мешочников и спекулянтов. В Троицке два больших начальника, товарищи Медведь и Трахтенберг. Наш товарищ Трахтенберг – главный по партийной линии, а Медведь – по ЧК, они и делят все, что реквизируют и экспроприируют, между своими.
Теперь мне стал ясен расклад сил в уезде. Здесь конкурировали две, говоря нашим современным языком, бандитские или политические, что в сущности, одно и то же, группировки
– А Опухтин у вас на каких ролях?
– Он помощник товарища Трахтенберга по реквизициям и борьбе с контрреволюцией, – правильно поняв вопрос, объяснила Капитолина.
Это тоже было типично. Лидер оставался над схваткой, не марая рук в убийствах и грабежах, чтобы, если запахнет жареным, было кого подставить под удар. Удивительно было другое, шел всего третий год после революции, а власть успела прогнить так, будто через неделю собиралась справлять не свою третью годовщину, а третье столетие.
– Что вы собираетесь делать дальше? – в свою очередь, спросила Капа.
Я пожал плечами. Понятно, что женщин волновала в первую очередь собственная судьба. В их положении оказаться брошенными в классовые разборки и бессмысленную дурость гражданской войны было катастрофично. Но я пока не знал и не мог предвидеть, как дальше будут развиваться события.
– Пока не знаю, – честно сказал я. – Скорее всего, просто попытаемся выбраться из вашего уезда.
Разговор на этом увял, все как-то потерянно сидели по своим местам.
– Стол накрывать? – тяготясь общим молчанием, спросила Алена.
– Я есть не хочу, – ответил я. – Ты будешь ужинать? – спросил я Дашу,
Она отрицательно покачала головой. Мне показалось, что она еще окончательно не пришла в себя после недавнего инцидента с Опухтиным.
– Спасибо, но нам лучше выспаться, – поблагодарил я Алену.
Глава 11
Проснулись мы на рассвете. Даша лежала, вытянувшись под пуховой периной на своей стороне огромной кровати и смотрела в потолок. Когда я открыл глаза и кашлянул, она поскосилась в мою сторону.
– Проснулся? – бесцветным голосом поинтересовалась она, хотя это было ясно и без моего ответа. – А я лежу и думаю, неужели это то, за что мы боролись?
Я понял, что она имеет в виду, но ничего не сказал. Ей нужно было самой разобраться в своем отношении к революции. Стоило нам только начать спор, как она начнет придумывать аргументы, оправдания, частные примеры, которыми, как известно, можно доказать что угодно.
– Но ведь я встречала многих беззаветных борцов, которые не жалели свою жизнь ради блага народа! – не дождавшись ответа, сказала она.
– Революции совершают гении, а к власти приходят негодяи, – повторил я чью-то расхожую сентенцию.
– Но ведь для чего-то это было нужно, не зря же наши товарищи шли на эшафот!
Пришлось опять повторять общие места:
– Когда начинается такая кровавая, масштабная борьба, мало кто себе представляет ее последствия. Все участники хотят своего и надеются, на то, что все будет так, как именно им мечтается. Но в реальности получается, не как хочется, а так, как выходит. Когда ты начала бороться за свободу, какую свободу народа ты себе представляла?
– Равные права и равные возможности для всех людей, свобода, равенство и братство!
– Все это есть и сейчас, только не для всех. Равноправие, как и тысячу лет назад, получается только для избранных. Вы же сами требуете смерти больших старых тиранов, а создаете новых мелких тиранчиков. Ты можешь себе представить, чтобы во время проклятого самодержавия полицейский пристав мог по своему усмотрению казнить граждан, пусть даже преступников? Вы сами выпустили джина из бутылки, и теперь не так-то просто будет его загнать обратно. Сначала самому большому тирану придется вас всех прибрать к рукам или перебить, а потом установить новую диктатуру своих приспешников.
Ордынцева слушала, не возражая. Мне показалось, что такие рассуждения просто не доходят до нее. Она не могла сама перед собой признаться в неправильности жизненного выбора и ждала от меня не отповеди бессмысленности революционной борьбы, как блага для народа, а подтверждения своим романтическим заблуждениям.
– Мне кажется, ты неправильно представляешь конечную цель революционного преобразования общества, – начала задумчиво говорить она, но не успела кончить фразу. После короткого стука в комнату торопливо вошла Капитолина. Она с первого взгляда оценила обстановку, то, что мы лежим на разных краях постели, каждый под своим одеялом и удовлетворенно улыбнулась, только потом тревожно сказала:
– Трахтенберг приехал, свистит, вызывает паром.
Я тут же встал и начал спешно одеваться, потом подумал, что до этого Трахтенберга лично у меня нет никакого дела, и сбросил темп:
– Пусть себе свистит, все равно перевозить его некому.
Женщина всегда есть женщина, как ни встревожена была Капа, она не преминула полюбопытствовать, в каком виде я сплю. Убедившись в наших целомудренных отношениях, успокоилась, предупредила:
– На том берегу есть лодка, он сможет и сам сюда переправиться.
– Вот и прекрасно, пускай переправляется, а я пока проверю оружие. Здесь, кроме винтовки Акима, есть еще что-нибудь стреляющее?
– Есть пулемет «Максим» на чердаке
– Круто, покажете, как туда попасть?
– Пошли, невелик труд.
Я оделся, и Капа повела меня на чердак.
– Я вижу, вам комиссарша нравится, – сказала она, когда мы, согнувшись, пробирались к слуховому окну, у которого и стоял легендарный станковый пулемет на колесах, с водяным охлаждением, да еще и со стальным защитным щитком.
– Да, она хорошая девушка, – ответил я, не уточняя, чем именно мне нравится Ордынцева.
– Может, как человек, она и хорошая, только сухая очень, ни рожи, ни кожи!
Оставив без внимание последнее утверждение, я осмотрел пулеметное гнездо и сам агрегат. Ничего сложного в его системе не было. Вкладывай ленту и строчи, как легендарная Анка-пулеметчица. Огневая же точка была оборудована надежно и с умом. К тому же при ней было запасено шесть коробок с патронами. Воюй – не хочу!
– Отлично, – похвалил я основательность товарищей большевиков. – С такой огневой мощью нам никакой Трахтенберг не страшен!
Мы вернулись в гостиную, где были уже и Даша и Алена, обе, как и вчера, в вечерних платьях.
– Вы готовьте завтрак, – будничным голосом, сказал я, – а я пойду, посмотрю, что делается во дворе.
Ордынцева, вероятно, по образовавшейся привычке, надела на голое, декольтированное плечо свой маузер в деревянной кобуре с узким кожаным ремешком, что смотрелось весьма впечатляюще.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42