– Да, – задумчиво сказал я, – хорошие у вас идеалы!
Удивительное дело, всего через три года после переворота все, кого я ни встречал, оказались донельзя запутаны и задерганы этими самыми идеалами. Было похоже, что революция, только что победив, сразу начала пожирать своих детей.
– А что с тобой будет, если тебя обвинят в измене идеалам?
– То, что бывает со всеми предателями: вычистят из партии.
– Ну и что в этом страшного? Тем более что вы, эсеры, теперь вообще на вторых ролях.
– Ты, правда, ничего не понимаешь? – удивленно спросила она, внимательно глядя мне в глаза. – Ты же сам партиец и не знаешь, что делают с изменниками?
– Видишь ли, – начал выкручиваться я, – я живу в глухой деревушке, где нет партийной ячейки, и у нас, кроме меня, нет ни партийцев, ни предателей.
– Тогда тебе хорошо, – сказала она, – а у нас большая парторганизация.
Мне показалось, что наш разговор успокоил Ордынцеву, она как-то обмякла и перестала быть похожей на натянутую струну Когда мы прощались, даже слабо мне улыбнулась:
– Пойду разговаривать с коммунарами, нужно обобщать их опыт.
– А чем, собственно, эта коммуна занимается? – задержал ее я. – Они сейчас хотели неизвестно зачем ломать помещичий дом.
– Как это чем занимается? Коммуна – это главная ячейка будущего коммунистического общества. Так скоро будут жить все люди на земле. Как только победит мировая революция и не будет эксплуатации человека человеком…
– Об этом я уже догадался, – перебил ее я, – мне непонятно, чем они зарабатывают себе на хлеб насущный. Они что-нибудь производят?
– Да, ты, товарищ Алексей, действительно оторвался от партийной жизни, коммуна – это образ жизни, а не фабрика или ферма. Здесь люди просто по-новому живут!
Я уже начал об этом догадываться и сам, видя слоняющихся без дела коммунаров. Кроме песнопений и неудавшейся попытки поломать дом при мне никто ничего не делал.
Расставшись с Ордынцевой, я пошел отбирать сапоги убитого командира продотряда у товарища Августа. Равный среди равных сидел в штабе коммуны, в отгороженном закутке одной из спален. Он пил самогон с товарищем по борьбе за мировую революцию. Правда, когда я, постучавшись, вошел в штаб, они чинно сидели за столом и были заняты идеологической работой, читали потрепанный труд Карла Маркса «Капитал». Однако, запах в тесном помещении был такой красноречивый, что усомниться, в том, чем они на самом деле заняты, мог только очень наивный человек.
– А, это ты, товарищ Алексей! – обрадовался моему приходу товарищ Телегин-Бебель. – Заходи, не стесняйся, мы вот тут с товарищем Францем Мерингом спорим, прав был товарищ Маркс, когда критиковал несогласных товарищей или не прав?
– Маркс всегда прав, он как основоположник не может ошибаться. Поэтому спорить о его правоте – идеологическая диверсия, – сразу же взял я быка за рога, желая, наконец, получить заинтересовавшие меня сапоги.
– Ты это в каком же разрезе дебатируешь, товарищ?
– В каком надо, в том и дебатирую, где мои сапоги?
Товарищ Август был уже порядком пьян, потому смел и сразу сдаваться не хотел:
– Ну, скажи ты мне, товарищ Алексей, на что тебе эти старые сапоги? Но них и глядеть-то противно. Пустячные сапоги!
– Не твое дело, – грубо ответил я, – Не хочешь отдавать – снимай куртку!
– Ладно, чего ты сразу платформу подводишь! Товарищ Меринг, – обратился он к собутыльнику, тщедушному мужику, одетому в нагольный полушубок прямо на голое, желтое тело, – будь товарищем, сбегай ко мне в кладовку и скажи товарищу Ольге, чтобы она принесла сапоги, что я ей давеча передал на хранение. Товарищ Алексей очень до них лютует, как какой-нибудь буржуй!
Тщедушный согласно кивнул и вышел из закутка.
– Ты говори, да не заговаривайся, – набросился я на коммунара, – за буржуя ответишь! Не забывай, что ты при свидетелях усомнился в правильности учения Карла Маркса!
– Да что ты, в самом деле! – плачущим голосом воскликнул Август, с отвращением глядя на толстенный том «Капитала», содержащий неведомые ему глубины человеческой мысли. – Ежу понятно, что я это не всерьез говорил, а шутейно!
– Не знаю, не знаю, товарищ, – зловеще сказал я, – у нас последнее время складывается мнение, что у тебя с товарищем Карлом Марксом возникли серьезные идеологические разногласия.
– Выпить хочешь, товарищ? – неожиданно спросил коммунар, вынимая из-под стола четверть самогона. – Ольга гнала, чистый как слеза!
– Закусить есть чем? – поддержал я инициативу снизу, заинтересованный не столько напитком, сколько закуской.
– А как же, – лукаво ответил он, вынимая из ящика стола здоровенный кусок белоснежного сала и соленые огурцы. – Годится?
– Еще бы, – ответил я.
В этот момент в дверь осторожно постучали, и к нам присоединилась дородная, румяная женщина.
– Товарищ Август, звал? – спросила она, поведя бедром знающей себе цену женщины.
– Входи, товарищ Ольга, – пригласил коммунар. – Вот этот товарищ из центра тобой оченно интересуется.
Я никакими коммунарками не интересовался, но промолчал, рассматривая местную звезду.
– Скажете тоже, интересуется! – деланно смутилась Ольга, словно отмахиваясь от предстоящего комплимента. – Оченно я им нужная!
– Ты, товарищ Ольга, попусту не спорь, ты прямо, по-большевистски скажи, дашь этому товарищу или не дашь?
Я, честно говоря, не сразу въехал, что имеет в виду товарищ Август, однако, женщина поняла его правильно:
– Они ничего, молодые, гладкие, ежели, конечно, нальют, и закуска, то почему не дать! Особливо если товарищ этим делом интересуется! А сам-то, товарищ Август, в обиде не будешь, не заревнуешь?
– Мне для боевого товарища ничего не жалко, – четко очертил свою партийную позицию товарищ Телегин-Бебель.
– Сначала сапоги, а потом будем разговаривать о любви, – упрямо сказал я, удерживаясь от неимоверного соблазна обладать такой роскошной и редкой в голодную годину женской плотью.
Еще Федор Михайлович Достоевский в романе «Бесы» отмечал, что социалисты и коммунисты очень жадны до собственности, и чем больше коммунист, тем жаднее. Однако, коммунар меня своими действиями все-таки удивил. Понимаю, если бы вопрос касался чего-то ценного, а не стоптанных сапог.
– Ладно, товарищ Ольга, принеси те сапоги, что я тебе вчера отдал, – поняв тщетность надежд на мировую гармонию, распорядился товарищ Август. – Пусть мой дорогой товарищ и боевой друг ими подавится.
Ольга, тоже недовольная таким развитием событий, сердито посмотрела на меня, на стол украшенный самогоном и салом и, презрительно передернув полным плечом, пошла за сапогами. Как только она вышла, коммунар плеснул в жестяные кружки напиток и отмахнул немецким штыком по куску сала.
– Давай, товарищ Алексей, пока нам не мешают рядовые члены, выпьем с тобой за мировую революцию!
Мы выпили и закусили вкусным, нежным салом.
– Вот так после победы мировой революции будет выпивать кажный трудящийся человек! – пообещал он.
Вернулась с сапогами запыхавшаяся товарищ Ольга, острым взглядом оглядела стол.
– Уже успели? Не могли меня подождать? – с упреком спросила она.
Сапоги, чуть не ставшие яблоком раздора, действительно не стоили ломаного гроша. У них были широкие, раструбами, сто лет не чищенные, порыжевшие от времени голенища, протертая до сквозных дыр подошва и заскорузлая, потрескавшаяся кожа. Непонятно было, зачем они понадобились низкорослому продотрядовцу. С товарищем Августом, напротив, было все ясно, он обладал фантастической скупостью, и что-то отдать ему было тяжело исключительно из моральных соображений.
– Вот, забирайте, – небрежно сказала женщина, ставя сапоги посередине стола. – Вам сапоги интереснее, чем живой товарищ!
Возразить было нечего, а так как товарищ Август продолжить застолье и насладиться любовью коммунарки больше не предлагал, я забрал опорки и ушел из штаба.
В гостевой комнате раздетая по пояс товарищ Ордынцева мыла в тазу голову. После своего вчерашнего вынужденного стриптиза я не стал извиняться, вошел и сел на топчан.
Даша без красноармейской формы оказалась тоненькой, стройной девушкой с худенькой спиной. Лицо у нее было в мыльной пене, и она не увидела, кто вошел.
– Кто это? – испугано спросила она.
– Это я, Алексей.
– Как, как вам не стыдно! – воскликнула она и присела на корточки, обхватив себя за плечи руками.
После своего вчерашнего переодевания у меня было, что ей сказать по этому поводу, но я решил не мелочиться и извинился:
– Я не знал, что вы моетесь, не стесняйтесь, я на вас не смотрю.
Почему-то мы оба непроизвольно перешли на «вы», может быть, потому, что в эту минуту перестали быть товарищами?
– Выйдите, пожалуйста, – жалобно сказала она, – и последите, чтобы сюда никто не вошел.
Мне ничего другого не осталось, как встать на страже дверей с наружной стороны. Минут через двадцать она кончила мыться и сказала, что я могу войти Даша была уже в нательной солдатской рубахе с замотанной полотняным полотенцем головой.
– Разве можно так пугать? – с упреком сказала она. – Я же невесть что подумала!
Начинать ерничать по поводу свободных революционных отношений полов мне не хотелось. Поэтому я еще раз извинился за то, что вошел без стука. Она на это только хмыкнула.
– А это еще что? – спросила Ордынцева, разглядывая валяющиеся на топчане сапоги.
– Сам не знаю, один человек ими очень интересовался, может быть, в них что-то спрятано. Почему-то они слишком тяжелые.
– Сокровище хотите найти?
– Кто знает, – ответил я, прощупывая толстые, двойной кожи голенища. – Сейчас распорю, тогда узнаю,
Я надрезал ножом прогнившие нитки и проверил сначала один, потом второй сапог. Никаких бумаг или чего-нибудь другого между лицевой стороной и подкладкой голенищ не оказалось. Кожаные подошвы тоже были так истерты, и я их отрывать не стал. Меня заинтересовали массивные, высокие каблуки, выглядевшие значительно новей самих сапог.
– Кажется, и вправду здесь что-то есть, – сказал я Ордынцевой, слой за слоем отрывая наборную кожу.
После очередного слоя, вскрылась емкость, почти на весь каблук, наполненная золотыми монетами царской чеканки. Я только присвистнул, высыпая деньги на стол, и так же распотрошил второй каблук. Там тоже оказались монеты.
– Кажется, мы разбогатели, – сказал я, глядя на внушительную горку золота.
– Деньги нужно отдать коммуне, – неожиданно для меня сказала Ордынцева.
– Зачем? – искренне удивился я.
– У них кончается еда, а на золото ее можно купить.
– Вот и прекрасно, пусть начинают работать. А деньги нам с вами самим пригодятся.
– Нам? Почему нам?
– Ну, – протянул я, – мы же уже как-то вместе, несмотря на разницу платформ.
– Вы поедете со мной в губернию?
– Поеду, если вы возьмете меня с собой. Правда, мне сначала нужно будет заехать в Троицк.
– Это по пути, – бесцветным голосом сказала Даша. – Вы не хотите помыться, у меня осталась теплая вода,
– С удовольствием, – ответил я. – Чего мне последнее время не хватает, это нормальных бытовых условий.
– Я уже к такой жизни привыкла. Когда впереди большая цель, подобные мелочи перестают раздражать.
– У меня нет такой большой цели как у вас, чтобы ради нее ходить грязным.
– Зачем вы меня все время дразните? – обиженно спросила она. – Как будто бы это я придумала мировую революцию!
С замотанной полотенцем головой, Ордынцева перестала быть похожей на кинематографического комиссара, и мне стало стыдно, что я, действительно, ее все время поддразниваю.
– Извините, больше не буду, но и вы не поминайте все время всуе пролетариат и фракционные разногласия.
– Хорошо, не буду, – просто ответила она.
Я ждал, что Ордынцева выйдет, чтобы дать мне помыться, но она начала сушить волосы и, было похоже, уходить не собиралась.
– Почему вы не моетесь? – спросила она, видя, что я маюсь без дела и не раздеваюсь. – Меня стесняетесь?
– Есть немного.
– Мне вчера было приятно смотреть на вас, я еще никогда не видела полностью обнаженного мужчину. Если можно, я останусь.
На такую откровенность я просто не знал как реагировать. Хотел спросить, почему, в таком случае она выставила меня, когда мылась сама, но не спросил. Сказал, снимая с себя сюртук:
– Эка невидаль. Если интересно, оставайтесь.
– Спасибо, – чинно поблагодарила она. – К тому же, одному здесь мыться неудобно, а я вам помогу.
Я разделся по пояс и взял в руку ковшик, плавающий в бадье с остатками горячей воды.
– А почему вы не разделись совсем? – вдруг спросила она.
– Здесь мало воды, на все тело не хватит, – отговорился я, не зная, как реагировать на такие заявы. Сколько я помнил, до сих пор ни у кого и мысли такой не было разглядывать меня, как античного атлета.
– Я воду попрошу на кухне, мне дадут, – сказала Ордынцева, взглянув тяжелым, как будто остановившимся взглядом.
– Я могу и сам попросить, – отговорился я, но она, не слушая возражений, накинула кожанку и быстро вышла из комнаты.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42