— Не знаю, как тебя благодарить, — сказал мужчина. — Не разделишь ли ты с нами полуденную трапезу?
Галеад кивнул и сел на траву, пока молодая женщина разводила костер. Старшая доставала из узлов котелок и миски.
— Нам нечем тебя угостить, — сказал старик, садясь рядом с Галеадом. — Только овсянка, но подсоленная.
Зато сытная. Да и всякая еда есть благо.
— Мне достаточно. Меня зовут Галеад.
— А я Катерикс. А это моя жена Эла и дочка Пиларас.
— С твоей дочерью, кажется, случилась какая-то беда.
— Да. Удача мне не улыбнулась. Молю Господа, чтобы дальше наш путь был благополучен.
— Откуда у нее эти ушибы на лице?
Катерикс отвел глаза.
— Три дня назад нас ограбили трое разбойников.
Они… накинулись на мою дочку и убили ее мужа Дорена, когда он вступился за нее.
— Сожалею, — неловко сказал Галеад.
Ели они молча. Когда Катерикс произнес краткую благодарственную молитву Господу, Галеад поблагодарил за еду и предложил проводить их до побережья, где у них были друзья. Катерикс с поклоном принял его помощь, и Галеад поехал вперед, а они медленно следовали за ним с тележкой.
Когда сумерки перешли в вечернюю мглу, Галеад на повороте тропы увидел мужчину, привалившегося спиной к дереву. Он подъехал к нему и соскочил с коня. У сидящего из раны в груди густой струей текла кровь, лицо выглядело землистым, губы и веки посинели от потери крови. Галеад разорвал грязную тунику и постарался, как сумел, остановить кровь. Спустя несколько минут подошел Катерикс. Опустившись на колени рядом с раненым, он взял его за кисть и пощупал пульс.
— Отнесем его к тележке, — сказал он. — У меня там есть холст, чтобы разорвать на повязку, и игла с нитками.
Вместе они полупонесли-полуповолокли раненого к полянке у серебристого ручейка. Женщины помогли промыть рану, а Катерикс умело сшил ее рваные края. Потом они завернули раненого в согретые у костра одеяла.
— Он выживет? — спросил Галеад.
Катерикс пожал плечами.
— Все в руце Господней. Он потерял много крови.
Ночью Галеад внезапно проснулся и увидел, что молодая женщина, Пиларас, стоит на коленях над раненым.
Лунный свет поблескивал на лезвии ножа в ее руке.
Долгую минуту она оставалась неподвижной, потом занесла нож и прижала острие к горлу спящего. Вдруг ее голова упала на грудь, и Галеад понял, что она плачет.
Пиларас отвела руку, сунула нож в ножны на поясе и вернулась к своему одеялу у тележки.
Галеад перевернулся на другой бок и вновь погрузился в сновидения. Он увидел, как вражеские отряды высаживаются на берегах Британии, увидел, как готы двинулись на ближайшие города, но два видения продолжали преследовать его: голова демона, заполонившая небеса, окруженная клубящимися тучами в блеске молний, и Меч, сияющий, как светоч в полночь.
Тем не менее проснулся он освеженный. Раненый продолжал спать, но его лицо уже не отливало свинцом.
Галеад умылся у ручья, а потом подошел к Катериксу, который сидел рядом со спящим.
— Я должен расстаться с вами, — сказал Галеад. — Мне надо найти корабль, чтобы вернуться на нем домой.
— Да поведет тебя Господь, да возьмет под свой покров на пути твоем.
— И тебя на твоем, Катерикс. Спасти ему жизнь было поистине благородным поступком.
— Вовсе нет. Что мы такое, если не станем помогать ближним в час их нужды?
Галеад встал, направился к своему коню, но внезапно вернулся к Катериксу.
— Вчера ночью твоя дочь прижала нож к его горлу.
Катерикс кивнул:
— Утром она рассказала мне. Я очень ею горжусь.
— Но почему она занесла над ним нож?
— Это он надругался над ней и убил ее мужа.
— А ты перевязал ему рану? Митра сладчайший!
Он заслужил смерть!
— Очень возможно, — ответил Катерикс с улыбкой.
— Ты думаешь, он поблагодарит тебя за свое спасение?
— Поблагодарит или нет, это значения не имеет.
— Но ведь, может быть, ты спас его только для того, чтобы он продолжал убивать ни в чем не повинных людей… и насиловать других женщин.
— Я не отвечаю за его поступки, Галеад. Только за свои. Ни один человек не допустит по своей воле, чтобы те, кого он любит, терпели страдания и боль.
— С этим я не спорю, — сказал Галеад. — Любовь — прекрасное чувство. Но он-то не принадлежит к тем, кого ты любишь.
— Да нет же. Он брат мне.
— Ты его знаешь?
— Нет. Я имею в виду не брата по плоти. Но он — как и ты — мой брат. И я должен ему помочь. Все очень просто.
— Так не поступают с врагами, Катерикс.
Старик посмотрел на раненого разбойника.
— Лучше всего поступить с врагом так, чтобы он стал твоим другом, ведь верно?
Галеад вернулся к коню, сел в седло и дернул поводья. Конь зашагал по дороге. Чуть дальше рядом с ней Пиларас собирала травы и улыбнулась ему, когда он проезжал мимо.
Галеад ударил коня каблуками и поскакал к морю.
Кулейн сидел под звездами шестнадцатой ночи своего пребывания на острове. Каждое утро, просыпаясь, он находил у входа в башню деревянный поднос с едой и питьем. Каждый вечер поднос с пустыми мисками и кувшином кто-то уносил. Часто он замечал неясную фигуру на тропинке внизу, но всегда тут же возвращался в башню, чтобы его ночные посетительницы могли избежать встречи с ним, раз они этого столь явно желали.
Но в эту ночь на него в лучах луны упала тень, и, подняв голову, он увидел женщину в белом одеянии, чье лицо скрывал глубокий капюшон.
— Привет тебе, госпожа, — сказал он, жестом предлагая ей сесть, а когда она села, он заметил, что под капюшоном ее лицо спрятано под покрывалом. — Есть ли здесь нужда в подобной скромности? — спросил он.
— Здесь, как нигде, Кулейн. — Она откинула капюшон, сняла покрывало, и у него перехватило дыхание, когда лунный луч упал на бледное, так хорошо ему знакомое лицо.
— Гьен? — прошептал он и приподнялся, чтобы подойти к ней.
— Останься там, — велела она с суровым безразличием в голосе.
— Но мне сказали, что ты умерла!
— Я устала от твоих посещений, а для тебя я уже умерла.
В ее волосах появились серебристые пряди, паутинка морщинок у глаз и в уголках губ, но для Кулейна королева не утратила и йоты своей красоты.
— И все-таки ты снова здесь, — продолжала она, — и вновь меня терзаешь. Зачем ты привез ко мне… его?
— Я не знал, что ты здесь.
— Я потратила шестнадцать лет, стараясь забыть прошлое и его муки. И думала, что сумела. Ты, решила я, был фантазией молоденькой девушки. Ребенком я любила тебя — и тем уничтожила свое право на счастье.
Одинокой королевой я любила тебя — и тем погубила своего сына. Несколько лет я ненавидела тебя, Кулейн, но это прошло. Теперь осталось только безразличие — и к тебе, и к Кровавому королю, которым стал мой муж.
— Ты, конечно, знаешь, что твой сын не погиб?
— Я многое знаю, Владыка Ланса. Но больше всего я хотела бы узнать, когда ты покинешь Остров.
— Ты стала безжалостной женщиной, Гьен.
— Я не Гьен Авур, не твоя маленькая Лесная Лань.
Я Моргана Острова, хотя мне говорили, что меня называют и другими именами. Ты знаешь, как это бывает, Кулейн. Ты, который был Аполлоном, и Энеем, и королем Кунобелином, и носил еще столько не менее прославленных имен.
— Я слышал, что здешнюю правительницу называют Феей-Ведьмой. Но я и вообразить не мог, что это ты.
Что с тобой произошло, Лейта?
— Мир изменил меня, Владыка Ланса, и больше меня не трогают ни он, ни его обитатели.
— Так зачем ты здесь, в этом священном месте?
Обители мира и исцелений?
— Оно таким и остается. Сестры преуспевают в своем служении, но я и еще некоторые отдаем свое время приобщению к истинным Таинствам: нитям, соединяющим звезды, вплетающимся в человеческие жизни, перекрещиваясь и сплетаясь, образуя ткань судьбы мира.
Прежде я называла все это Богом, но теперь я вижу, что такое величие далеко превосходит любого бессмертного, доступного человеческому воображению… Здесь в этом…
— С меня довольно, женщина! А Утер? — оборвал ее Кулейн.
— Он умирает, — злобно сказала она, — и когда умрет, потеря для мира будет невелика.
— Никогда не думал, что увижу в тебе черноту, Гьен.
Ты всегда была изумительно красивой. — Он угрюмо усмехнулся. — Но черное зло является в разных обличьях, и не обязательно уродливых. Я провел здесь много ночей в безмолвном покаянии, так как верил, что положил начало этой общине из себялюбивых побуждений.
Что же, госпожа, возможно, они и были себялюбивыми.
Тем не менее Остров создавался с любовью и во имя любви. Ты же — с твоим проникновением в Таинства, известные мне за тысячу лет до твоего рождения, — ты извратила его. Я больше не останусь на Торе… не буду ждать твоего решения. — Плавным движением он встал, поднял свой посох и начал длинный спуск вниз к кольцу хижин.
Ее голос зазвенел позади него холодным торжеством:
— Твоя лодка ждет, Кулейн. Если ты отплывешь не позднее часа, может быть, я не дам Кровавому королю умереть. Если же нет, я отзову сестер от его ложа, и ты сможешь забрать его труп, когда пожелаешь.
Он остановился, сглатывая горечь поражения. Потом обернулся к ней.
— Ты всегда была своевольной и не желала признавать свои ошибки. Хорошо, я уеду и оставлю Утера твоим милосердным попечениям. Но когда ты сделаешь перерыв в постижении Таинств, подумай вот о чем: я взял тебя беспомощной крошкой и вырастил, как отец.
Я никогда не наталкивал тебя на мысль, что за этим может крыться нечто большее. Но ты, ты прошептала мое имя в объятиях Утера. Ты, ты велела мне остаться в Камулодунуме. И вот тут начинается моя вина, и я не отрекусь от нее. Но быть может, когда ты поглядишь вниз со своей раззолоченной башни, ты разглядишь крохотный лоскуток собственной вины — и найдешь в себе мужество поднести его ближе к глазам.
— Ты все сказал, Владыка Ланса?
— Все, Моргана.
— Тогда покинь мой Остров.
13
— Мы сойдем с дороги здесь, — сказал Мэдлин, когда они поднялись на гребень невысокого холма. — Вон там владения Горойен, — добавил он, указывая на гряду угрюмых гор вдали.
Равнина вокруг была вся в ямах и трещинах, но между сухими стволами и щербатыми валунами скользили тени.
Одни спускались на все четыре конечности, другие взлетали на черных крыльях, а третьи ползали или бегали.
Кормак глубоко вздохнул, принуждая себя выйти за пределы спасительной дороги. Он взглянул на Викторина. Тот пожал плечами и улыбнулся.
— Идем! — сказал принц, обнажая меч. И пятнадцать человек, держа оружие наготове, сошли в сумрак, и тотчас тени устремились к ним. Звери с разинутыми пастями, люди с ядовитыми клыками и красными глазами, волки, чьи морды меняли очертания, будто клубы тумана, становясь то совсем звериными, то почти человеческими. Над ними реяли летучие мыши, кружили, устремлялись вниз. Их кожаные крылья рассекали воздух над самыми головами идущих. Но никто из них не приблизился на расстояние удара сверкающих мечей.
— Долго ли идти? — спросил Кормак, шагая рядом с Мэдлином во главе маленького отряда.
— Кто способен определить время здесь? — ответил бывший волшебник. — Но, во всяком случае, долго.
Из-под их ног поднимались облака серой пыли, а они шли и шли вперед, а скопища теней все теснее смыкались вокруг них.
— Они нападут? — прошептал Викторин.
Мэдлин развел руками, и тут закричал последний легионер, когда кривые когти вцепились в его плащ, опрокидывая в пыль.
Викторин стремительно обернулся.
— Кольцо мечей! — скомандовал он, и, высоко занося мечи, легионеры прыгнули в ряды чудовищ, окружив своего поверженного товарища.
Тварь, схватившая его, исчезла, едва гладий погрузился ей в сердце.
— Боевой строй! — приказал Викторин.
Маленький отряд построился в две шеренги, и тени отступили.
Они шли и шли вперед. Дорога давно скрылась из виду, а пыль висела вокруг них темной тучей, туманя зрение, заслоняя дальние горы.
Тени еще дважды переходили в нападение, но оба раза сверкающие мечи британцев вынуждали их отступить.
Наконец они поднялись на невысокий холм к древнему Кругу Стоячих Камней, почерневших, покосившихся. Тени сомкнулись кольцом у подножия холма, а уставшие путники с облегчением расположились среди камней.
— Почему они не поднимаются сюда? — спросил Викторин.
— Я не источник всезнания, — огрызнулся Мэдлин.
— Раньше ты всегда именно это и утверждал.
— Хочу сказать тебе, Викторин, что из всех приближенных Утера ты был тем, без чьего общества я обходился лучше всего.
— Обидные слова, владыка волшебник, — ответил Викторин с усмешкой. — И ведь возможно, что теперь ты навеки обречен оставаться в моем обществе.
— Чтобы Ад стал уж совсем Адом, — отозвался Мэдлин.
— Видимо, когда-то это был край живых, — заметил Кормак. — Тут ведь росли деревья, и мы перешли не одно русло пересохших речек. Что его изменило?
— Его ничто не изменило, Кормак, — отозвался Мэдлин. — Ибо его нет. Он лишь отголосок существовавшего когда-то; тяжелый бред.
— Но разве наше присутствие здесь не доказывает, что край этот действительно существует? — спросил Марк Бассик, подойдя и сев рядом с ними.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35