— Как сигнальный факел, что ли?
— Угу. Смотри, свяжи потуже.
Кормак завязал веревочку петлей, подобрал десять веток и затянул их в петлю, как сумел крепче. И протянул Гристе факел толщиной в четыре пальца. Но старик отвел его руку.
— Ну-ка сломай его, — приказал он.
— Такой толстый не переломишь!
— А ты попробуй.
Мальчик принялся ломать связку. Лицо у него побагровело, под красной шерстяной рубахой на плечах и руках извивались, вздувались мышцы.
— Только что ты переломал двадцать веток, а теперь не можешь сломать и десяти.
— Так они же связаны в пучок, Гриста. Их даже Колдеру не переломить.
— Вот тайна, которую римляне прятали в своих коротких мечах. Сакс сражается длинным мечом, широко им размахивая. Его товарищи не могут биться бок о бок с ним, чтобы ненароком не угодить под его меч. Вот каждый и дерется сам за себя, пусть их в сече хоть десять тысяч участвуют. А римлянин с его гладием смыкает щит со щитами товарищей, и его меч жалит, как гадюка.
Их легион был крепко связан воедино, точно этот пучок.
— И почему же их разбили, если они были такими непобедимыми?
— Войско настолько хорошо, насколько хорош его полководец, а полководец — только отражение императора, который его назначил. Рим пережил свой день.
Черви копошатся в теле Рима, личинки извиваются в мозгу, крысы грызут мышцы.
Старик снова отхаркнул и сплюнул, его белесо-голубые глаза блестели.
— Ты же с ними дрался, верно? — сказал Кормак. — В Галлии и Италии?
— Я дрался с ними. Я видел, как их легионы ломали строй и бежали от окровавленных мечей готов и саксов.
Я скорбел о душах былых римлян. Семь легионов мы сокрушили, прежде чем встретились с достойным противником. Африан и Шестнадцатый легион. Эх, Кормак, что за день! Двадцать тысяч крепких воинов, пьяных от побед, и один легион — пять тысяч человек. Я стоял на холме и смотрел на них, на сверкание их бронзовых щитов. А в центре на светло-сером жеребце сам Африан. Шестьдесят ему было, и бородат, как сакс, а не бритый, как они все. Мы ринулись на них — но словно вода разбилась о скалу. И строй выстоял. А потом они двинулись вперед и разделили нас надвое. Меньше двух тысяч нас спаслись, укрывшись в лесу. Вот это был человек! Клянусь, в его жилах текла и сакская кровь.
— И что с ним сталось?
— Император отозвал его в Рим, и он пал от кинжала убийцы. — Гриста усмехнулся. — Личинки в мозгу, Кормак.
— Но зачем? — спросил мальчик. — Зачем надо было убивать хорошего полководца?
— А ты подумай, мальчик.
— Никакого смысла я в этом не вижу.
— В том-то и загадка, Кормак. Не ищи в рассказах смысла, ищи людские сердца. А теперь оставь меня следить, как козы набивают брюхо, и займись своей работой.
Лицо мальчика вытянулось.
— Мне нравится быть с тобой здесь, Гриста. Я… мне… у меня так мирно на душе.
— В этом суть дружбы, Кормак Даймонссон. Черпай в ней силу, ведь мир не понимает таких, как ты и я.
— Почему ты мой друг, Гриста?
— Почему орел летает? Почему небо синее? Иди же.
И будь сильным.
Гриста следил, как паренек уныло спускается с высокого пастбища к хижинам внизу. Затем старый воин перевел взгляд на горизонт, на клубящиеся там тучи.
Культя ныла, и, сняв с нее кожаный колпачок, он начал растирать бугристые шрамы, которыми завершалось запястье. Протянув руку, он выдернул деревянный меч из земли и припомнил дни, когда у его меча было имя, и история, и, главное, будущее.
Но это было до того дня, когда пятнадцать лет назад Кровавый король разгромил южных саксов, предавая все мечу и огню, вырвал сердце у народа и, подняв его над их головами, зажал в железном кулаке. Ему бы убить их всех, но он этого не сделал, а принудил их принести клятву покорности ему и одолжил им деньги, чтобы заново выстроить селения и хижины одиноких земледельцев и скотоводов.
В последней битве Гриста чуть не сразил Кровавого короля. Он врубился в стену щитов, пролагая путь к королю с огненно-рыжими волосами, но тут удар меча почти отделил его правую кисть от запястья. Потом другой меч опустился на его шлем, и он упал, оглушенный.
Попытался подняться на ноги, но голова у него шла кругом. А когда наконец сознание вернулось к нему и он открыл глаза, то увидел прямо над собой лицо Кровавого короля, который стоял рядом с ним на коленях. Пальцы Гристы потянулись к его горлу… но пальцев не было — только окровавленная повязка.
— Ты был несравненным воином, — сказал Кровавый король. — Я воздаю тебе честь!
— Ты отрубил мне руку!
— Твоя кисть висела на одном сухожилии. Ее нельзя было спасти.
Гриста понудил себя встать, зашатался, потом поглядел вокруг. Поле усеивали трупы, и между ними бродили сакские женщины, разыскивая тела любимых и близких.
— Зачем ты меня пощадил? — крикнул Гриста, оборачиваясь к королю.
Но тот лишь улыбнулся и, окруженный своими телохранителями, направился к алому шатру за полем у журчащего ручья.
— Зачем? — взревел Гриста, падая на колени.
— Думаю, он и сам все знает, — произнес чей-то голос, и Гриста поднял глаза.
Перед ним, опираясь на покрытый искусной резьбой костыль, стоял британец средних лет с клочковатой светлой бородой, серебрящейся сединой. Гриста заметил, что левая нога у него была искривленной, с вывернутой стопой. Он протянул Гристе руку, но сакс словно не заметил ее и поднялся на ноги сам.
— Он иногда следует своим предчувствиям, — мягко сказал хромой. В его почти бесцветных глазах не было и тени обиды.
— Ты из племен? — спросил Гриста.
— Бригант.
— Так почему ты служишь римлянину?
— Потому что эта земля — его и он — эта земля.
Меня зовут Прасамаккус.
— Так, значит, я жив из-за каприза короля.
— Да. Я был с ним, когда ты ринулся на стену щитов. Безрассудный поступок.
— Я безрассудный человек. И что он намерен сделать с нами теперь? Продать в рабство?
— По-моему, он намерен оставить вас жить в мире.
— Почему он совершает такую глупость?
Прасамаккус прохромал к валуну и сел на него.
— Меня брыкнула лошадь, — сказал он, — а нога у меня и до того сильной не была. Как твоя рука?
— Горит огнем, — сказал Гриста, садясь рядом с бригантом и глядя на женщин, которые все еще бродили по полю битвы под карканье кружащих над ним голодных ворон.
— Он говорит, что и вы тоже — эта земля, — сказал Прасамаккус. — Он процарствовал десять лет. Он видит, как саксы, и юты, и англы, и готы рождаются на этом Острове Туманов. Они уже больше не вторгнувшиеся на него враги.
— Неужели он думает, что мы приплыли сюда прислуживать римскому королю?
— Он знает, зачем вы приплыли — грабить, убивать, сразу разбогатеть. Но вы остались обрабатывать поля.
Что ты чувствуешь к этой земле?
— Я родился не здесь, Прасамаккус.
Бригант улыбнулся и протянул ему левую руку. Гриста посмотрел на нее, потом взял в свою и пожал пожатием воина — запястье к запястью.
— Думается, это хорошее первое применение для твоей левой руки.
— Она научится и владеть мечом. Меня зовут Гриста.
— Я тебя уже видел. Ты сражался в великой битве под Эборакумом в тот день, когда король вернулся домой.
Гриста кивнул:
— У тебя хороший глаз, а память еще лучше. Это был День Двух Солнц. Такого я больше никогда не видел, да и не хочу увидеть. В тот день мы сражались бок о бок с бригантами и их трусливым королем Элдаредом. Ты был с ним?
— Нет. Я стоял под двумя солнцами вместе с Утером и Девятым легионом.
— День Кровавого короля. С тех пор все шло плохо. Почему его нельзя победить? Каким образом он всегда знает, где нанести удар?
— Он — эта земля, а земля знает.
Гриста ничего не сказал. Он не ждал, чтобы бригант выдал ему тайну своего короля.
От семи тысяч сакских воинов, которые ринулись в сечу, остались какие-то одиннадцать сотен. От них Утер потребовал, чтобы они преклонили колени и поклялись Кровавой Клятвой никогда больше не восставать на него.
А взамен земля останется их землей, как и раньше, но теперь по закону, а не как добыча завоевателей. И еще он оставил им их собственного короля Вульфира — сына Орсы, сына Хенгиста. Это был смелый ход. Гриста встал на колени вместе с другими в свете утренней зари перед шатром короля и смотрел на Утера рядом с мальчиком, с Вульфиром.
Саксы улыбались, хотя и были побеждены: ведь на колени-то они встали не перед победителем, а перед своим верховным вождем.
И Кровавый король прекрасно это знал.
— Я даю вам слово, что наша дружба крепка, как этот меч, — сказал он, высоко подняв Меч Кунобелина, и в лучах восходящего солнца клинок вспыхнул пламенем. — Но дружба имеет свою цену. Этот меч не потерпит других мечей в руках саксов. — Среди коленопреклоненных прокатился гневный ропот. — Будьте верны своему слову, и это, возможно, изменится, — продолжал король. — Но если вы его не сдержите, я вернусь, и от Андериды до Венты в живых не останется ни один мужчина, ни одна женщина, ни единый плачущий младенец. Выбор за вами.
Через два часа король удалился со всем войском, и растерянные саксы собрали Совет Вотана. Вульфир в свои двенадцать лет голоса в Совете не имел, и Колдера избрали майордомом, чтобы он помогал ему править.
Остаток дня ушел на выборы в Совет. Из прежних восемнадцати его членов уцелело лишь двое, но к ночи положенное число их было восстановлено.
Через два часа после восхода солнца Восемнадцать собрались для важных решений. Некоторые хотели отправиться на восток под руку Драды, сына Хенгиста, — как-никак он же дядя Вульфира и кровный родич. Другие предлагали повременить, пока не удастся собрать, новое войско. А еще некоторые настаивали на том, чтобы послать за помощью через пролив: меровейские войны сгоняли многих молодых мужчин с насиженных мест, и им оставалось только браться за оружие.
Два события придали делу совсем иной оборот. В полдень прибыла повозка с золотом и серебром, дарами короля, чтобы ими распорядились, «как сочтет нужным Совет». Дары эти сами по себе означали, что можно купить съестных припасов, чтобы выдержать наступающую суровую зиму, и одеяла и всякие припасы у меровеев в Галлии.
А во-вторых, майордом Колдер произнес речь, которая надолго запечатлелась в умах, если не в сердцах всех, кто его слушал.
— Я сражался с Кровавым королем, и по моему мечу струилась алая кровь его телохранителей. Но почему мы вступили с ним в бой? Спросите себя об этом. Я отвечу: потому что нам казалось, что его можно победить и нас ждет богатая добыча в Венте, Лондиниуме, Дубрисе и всех других торговых городах. Но теперь мы знаем, его победить невозможно… для нас… и наверное, и Драда не может. Вы видели повозку — столько монет нам не принесла бы и победа. Я говорю: нам следует подождать, взвесить его слово. Вернуться в свои дома, починить их или выстроить заново, собрать урожай — то, что от него осталось.
— Мужчины без мечей, Колдер? Как же мы обретем путь в Валгаллу? — крикнул высокий воин.
— Сам я иду за Белым Христом, — сказал Колдер, — а потому Валгалла меня не заботит. Но если, Снорри, тебя это тревожит, отправляйся к Драде. Пусть каждый, кто хочет сражаться, поступит так же. Нам предложили дружбу, и уж конечно, повозка золота — это ведь далеко не самое худшее, чего можно ждать от победителя.
— А он нас боится, вот и прислал ее! — сказал Снорри, рывком поднявшись на ноги. — На его золото надо нанять воинов, купить оружие и напасть на Камулодунум.
— Ты, наверное, возьмешь в поход свой амбар, — сказал Колдер, и раздался общий хохот. Ведь все знали, что Снорри спрятался от римлян под одеялом в амбаре и выскочил оттуда, когда враги подожгли амбар. В Совет его выбрали только потому, что он владел большим количеством земли.
— Меня совсем окружили, и только так я мог избежать гибели, — сказал Снорри. — Я возьму свою долю золота и уйду к Драде.
— Ни у кого своей доли золота нет, — объявил Колдер. — Оно подарено Совету, и мы обсудим, как его употребить.
В конце концов Снорри и еще четыре землевладельца ушли с двумястами своих керлов к Драде, остальные остались учиться жить по-новому: вассалами Кровавого короля.
Гристу это решение преисполнило горечи. Но он был керлом Колдера и обязался повиноваться ему. К тому же решения знатных редко его касались.
В ту ночь, когда он в одиночестве поднялся на Высокий холм, к нему пришел Колдер.
— Тебя гнетет тревога, мой друг? — спросил майордом.
— Дни Крови снова настанут. Об этом мне шепчет ветер. И воронье тоже знает об этом.
— Это мудрые птицы. Два ворона — глаза Одина.
— Я слышал, как ты сказал, что следуешь за Белым Христом.
— По-твоему, у Кровавого короля не было ушей на нашем Совете? По-твоему, Снорри и его керлы доберутся до Драды живыми? Или хоть один из нас остался бы живым, если бы я не сказал того, что сказал? Нет, Гриста, я следую за Древними Богами, которые понимают сердца людей.
— Ну а договор с Утером?
— Мы будем его соблюдать, пока нам это выгодно.
Но придет день, когда потеря твоей правой руки будет отомщена. Вчера ночью мне привиделся сон: Кровавый король стоял на вершине холма совсем один.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35