Город был разграблен, сотни его жителей преданы мечу.
Вторая флотилия — под командованием Алариха, лучшего военачальника Вотана — высадила восемь тысяч человек у Андериды на южном берегу, где к ним присоединились две тысячи саксов, которых переманил на сторону Вотана ренегат Агвайн. Дороги и тропы на Лондиниум заполонили беженцы, а готы стремительно двигались по побережью на Новиомагус.
Третья флотилия добралась до Петварии, не встретив в устье Хамбера никаких помех. Двадцать две тысячи воинов вышли на берег, и оборонительный британский отряд из тысячи двухсот человек обратился в бегство.
Эборакум, до которого оттуда было меньше двадцати пяти миль, был охвачен паникой.
Геминий Катон, у которого не осталось выбора, собрал свои два легиона и с этими десятью тысячами выступил навстречу врагу. На легионы обрушились яростные бури, и во время первого ночлега в походе многие легионеры клялись, что видели на фоне туч голову демона, озарявшуюся вспышками молний. К утру боевые силы Катона уменьшились на тысячу с лишним человек, тайком сбежавших из лагеря.
Едва рассвело, разведчики доложили ему о приближении противника, и он отвел оба легиона на вершину невысокого холма в полумиле к западу. Там были поспешно вырыты рвы, в них вбиты колья, а лошади центурионов и других начальников отведены в ближайший лесок позади холма.
Грозовые тучи исчезли с той же быстротой, с какой прежде затянули небо, и готы появились в ярких солнечных лучах, которые ослепительно вспыхивали на наконечниках копий и поднятых боевых топорах. Катон ощутил, как страх начал овладевать легионерами при виде такого несметного числа врагов.
— Клянусь всеми богами, ну и шайка! — закричал Катон.
Послышались смешки, но напряжение не рассеялось.
Молодой легионер уронил гладий и попятился.
— Подбери его, мальчик, — мягко сказал Катон. — Он ведь заржавеет, валяясь тут.
Юноша задрожал, готовый расплакаться.
— Я не хочу умирать, — сказал он.
Катон взглянул на готов, приготовившихся атаковать, подошел к нему и подобрал его меч.
— Никто не хочет, — сказал он, вкладывая рукоять в его пальцы, и вернул мальчика на место в ряду.
С ревом, напомнившим о недавней буре, готы ринулись на них.
— Лучники! — загремел Катон. — Занять места!
Пятьсот лучников в легких кожаных туниках пробежали между щитоносцами и образовали ряд у вершины холма. Темное облако стрел обрушилось на нападающих. Готы были в крепких доспехах, и убитых было немного, но набегающие сзади спотыкались о трупы, и атака захлебнулась.
— Назад! Взять копья!
Лучники отступили за стену щитов, положили луки с колчанами и попарно взяли длинные копья, лежавшие позади тяжеловооруженных легионеров. Первый в каждой паре опустился на колено позади щитоносца и ухватил древко примерно в трех локтях от наконечника, а второй стиснул его у конца, и они застыли, ожидая команды Катона.
Атакующие готы уже почти приблизились к линии щитов, когда Катон взмахнул рукой:
— Бей!
Задние копейщики рванулись вперед, и спрятанные копья, направляемые коленопреклоненными передними, молниеносно выдвинулись между щитами, поражая воинов в первых рядах атакующих, разбивая щиты вдребезги, пронзая кольчуги. Незазубренные наконечники не застревали в теле — копья оттягивались назад, вновь и вновь находя свою цель.
Это была настоящая бойня, и готы обескураженно отступили.
Трижды они возобновляли атаку, но смертоносные копья вновь вынуждали их отступить. Склон перед стеной щитов был усеян телами врагов — мертвых или бьющихся в агонии, пока жизнь покидала их вместе с кровью, льющейся из развороченной груди на мягкую землю.
Вдоль первого ряда отступивших готов прошел начальник, что-то приказывая ждущим воинам. Пятьсот из них побросали щиты и двинулись вперед..
— Что они делают, почтеннейший? — спросил Деций, помощник Катона. Тот не ответил: в разгаре битвы полководец не может признать, что понятия не имеет.
А готы волной хлынули вверх по склону, выкрикивая имя Вотана. Копья вонзались в них, но каждый пораженный воин стискивал древко за погрузившимся в его тело наконечником, не давая извлечь его для нового удара. Теперь в атаку бросилось все войско и на этот раз с ужасающей силой обрушилось на британскую стену щитов.
На мгновение стена раскололась, и несколько воинов ворвались внутрь. Катон выхватил свой гладий и ринулся на них. К нему присоединился юный легионер, и вместе они закрыли пролом. Готы отступили. Катон обернулся к легионеру и узнал мальчика, бросившего меч перед началом битвы.
— Молодец, малый!
Но прежде чем мальчик успел ответить, готы оглушительно взревели и возобновили атаку.
Сражение длилось весь день, и победа осталась нерешенной. Однако с наступлением темноты у Катона не оставалось иного выхода, как отступить с холма. Он потерял двести семьдесят одного человека. Враги, по его подсчетам, — около двух тысяч. С чисто военной точки зрения это означало победу, но Катон прекрасно понимал, что, по сути, британцы мало что выиграли. Готы убедились теперь — если когда-нибудь в этом сомневались, — что войско Утера в отличие от меровейского возглавляют умелые военачальники. А британцы убедились, что готы не так уж непобедимы. Но если не считать этого, никаких изменений прошедший день не принес, и Катон увел своих людей по дороге на Эборакум, уже выбрав место для следующего сражения.
— Неужели правда, почтеннейший, что король жив? — спросил Деций, когда они бок о бок ехали верхом впереди легионов.
— Да, — ответил Катон.
— Но тогда где же он?
Катон устал и не в первый раз пожалел, что ему достался такой помощник. Но Деций был сыном богатого купца и заплатил за свое назначение чудесной виллой под Эборакумом.
— Король сообщит нам о своих намерениях, когда сочтет нужным. А пока будем делать то, что он нам поручил.
— Но несколько человек видели его труп, почтеннейший. И уже шли приготовления к похоронам.
Катон пропустил это утверждение мимо ушей.
— Когда будет разбит лагерь для ночлега, обойдешь костры. Легионеры сегодня сражались прекрасно. Пусть они узнают тебя — хвали их, говори, что еще не видел такой храбрости.
— Слушаю, почтеннейший. Как долго мне этим заниматься?
Катон вспомнил о своей вилле и подавил гнев.
— Хорошо, Деций. Ты займись моим шатром, а я поговорю с легионерами.
— Слушаю, почтеннейший. Благодарю тебя.
Сны Галеада были темными и пронизанными болью.
Проснувшись в холоде рассвета, он уставился на золу погасшего костра. Ему приснилось, как Викторин и его двенадцать легионеров въехали в лес, были окружены готами, которыми командовал предатель Агвайн, и на его глазах старый полководец погиб, как и жил, — с холодным достоинством и без колебаний.
Задрожав, он разжег костер. Британии от его сведений большого толку не будет. Вражеские флотилии вот-вот отплывут, король мертв, ничто не может противостоять силе Вотана. И все-таки ненависти он не чувствовал — ничего, кроме страшного бремени скорби, парализующей его дух.
Рядом лежал его меч, и он уставился на него со страхом. Что, недоумевал он, внушает людям желание владеть таким оружием, что толкает их пускать его в ход против таких же людей, как они, — рубить, колоть, убивать?
И ради чего? Что это дает? Лишь редкому воину удается разбогатеть. Большинство же возвращаются в те же бедные хижины и селения, где они выросли, и многие доживают жизнь без руки или ноги или же с уродливыми шрамами — вечным мрачным напоминанием о днях войны.
Рядом с ним на землю спорхнул воробей и принялся склевывать крошки овсяной лепешки, которую он съел накануне. К первому воробышку присоединился второй.
Галеад замер, глядя, как пичужки прыгают возле меча в ножнах.
— Что они говорят тебе? — спросил какой-то голос.
Галеад посмотрел через костер и увидел, что там сидит человек в плаще сочного багряного цвета. Золотистая, тщательно завитая борода, темно-синие глаза.
— Они ничего мне не говорят, — ответил он вполголоса. — Но это мирные создания, и при виде них у меня на душе становится легче.
— А клевали бы они столь же беззаботно рядом с Урсом, принцем, жаждавшим разбогатеть?
— Если бы и да, он их не заметил бы. Кто ты?
— Не враг.
— Это я уже понял.
— Конечно. Твои дарования обретают все большую силу, и ты становишься выше грязных дел этого мира.
— Я спросил, кто ты?
— Меня зовут Пендаррик.
Галеад вздрогнул, словно это имя отозвалось эхом внутри него, в каких-то дальних закоулках памяти.
— Я как будто знаю тебя.
— Нет, хотя я пользуюсь и другими именами. Но мы идем одними тропами, ты и я. Ты сейчас там, где некогда стоял и я, и все мои деяния казались такими же весомыми, как утренний туман. И такими же незыблемыми.
— И какое решение ты принял?
— Никакого. Последовал велению сердца и обрел душевный покой.
Галеад улыбнулся.
— Где, в каком краю здесь могу я найти душевный мир? А если я попытаюсь, не будет ли это верхом себялюбия? Моим друзьям угрожает вторжение страшного врага, и мое место рядом с ними.
— Душевный мир не пребывает в каком-то царстве, городе, селении или даже в убогой хижине, — сказал Пендаррик. — Впрочем, ты сам это знаешь. Что ты сделаешь?
— Найду способ вернуться в Британию. Выступлю против силы Вотана.
— Обретешь ли ты удовлетворение, уничтожив его?
Галеад взвесил этот вопрос.
— Нет, — сказал он наконец. — Однако злу надо противостоять.
— Мечом?
Галеад с отвращением посмотрел на меч у своих ног.
— А есть другой способ?
— Если есть, ты его найдешь. За свою долгую жизнь я открыл одну чудесную истину: те, кто ищет с чистым сердцем, обычно обретают то, что ищут.
— Мне очень помогло бы, если бы я узнал, чего ищу!
— Ты говорил о противостоянии злу, а это, в сущности, вопрос равновесия. Однако чаши весов не просто ходят вверх и вниз. Большое количество зла не обязательно требует для уравновешивания такого же количества добра.
— Но как же так? — спросил Галеад.
— Разъяренный медведь остается смертельно опасным и когда в него вонзится десяток стрел… но чуточку яда на одном наконечнике — и он упадет мертвым.
Порой словно бы бессмысленное маленькое происшествие дает толчок событиям, которые завершаются либо великими страданиями, либо великой радостью.
— Ты хочешь сказать, что есть способ низвергнуть Вотана без помощи меча?
— Я хочу сказать, что все не так просто. Но интересный вопрос для философа, не правда ли? Вотан питается ненавистью и смертью, а ты ищешь противостоять ему мечом и щитом. На войне сражающийся не может не возненавидеть врага. А в таком случае разве ты не даешь Вотану даже больше того, чего желает он?
— А если мы не станем сражаться с ним?
— Тогда он одержит победу и принесет еще больше смерти и отчаяния в ваши края и еще многие другие.
— Твоя загадка слишком уж мудра для меня, Пендаррик. Если мы выступим против него, то проиграем.
Если не выступим, мы проиграем. Твоя философия — философия отчаяния.
— Только если ты не видишь подлинного врага.
— Есть ли что-либо хуже Вотана?
— Всегда есть, Галеад.
— Ты говоришь, как мудрец. И я чувствую, в тебе есть сила. Ты обратишь ее против Вотана?
— Это я сейчас и делаю. Иначе зачем бы мне быть здесь?
— Ты дашь мне оружие против него?
— Нет.
— Так для чего же ты явился сюда?
— Да, правда, для чего? — ответил Пендаррик.
Его образ растаял, и Галеад вновь остался один. Воробышки все еще деловито клевали возле меча, и рыцарь повернулся, чтобы лучше их видеть. Но при этом движении они испуганно упорхнули. Он встал, прицепил меч к поясу, присыпал костер землей и оседлал коня.
До берега оставалось всего восемь миль напрямик через лес, и он надеялся найти там корабль, который отвезет его в Британию. Он поехал по узкой тропе между деревьями, погрузившись в размышления, но слушая птичий щебет и радуясь солнечным лучам, которые кое-где пронизывали густую листву. После встречи с Пендарриком он почувствовал себя спокойнее, хотя скорбь не исчезла.
Ближе к полудню он увидел тележку со сломанным колесом. Рядом стояли две женщины и пожилой мужчина. На телеге громоздились их скромные пожитки — узлы с одеждой, сундучки и колченогое кресло. Мужчина низко ему поклонился, а женщины испуганно прижались друг к другу, увидев, что Галеад спешился.
— Не могу ли я чем-нибудь помочь?
— Если на то будет твоя доброта, — ответил мужчина с улыбкой. Волосы у него были длинными и совсем седыми, хотя в расчесанной надвое бороде проглядывали более темные пряди. Одна женщина была в годах, вторая — юной и миловидной, с каштановыми волосами, отливающими золотом. Под глазом у нее лиловел синяк, рассеченная губа распухла. Галеад встал на колени возле тележки и увидел, что колесо разболталось и сорвалось с чеки.
Он помог разгрузить тележку, а потом приподнял ее, чтобы водворить колесо на место. Обухом топора он вбил чеку в ее гнедо, а затем помог вновь водворить скарб в тележку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Вторая флотилия — под командованием Алариха, лучшего военачальника Вотана — высадила восемь тысяч человек у Андериды на южном берегу, где к ним присоединились две тысячи саксов, которых переманил на сторону Вотана ренегат Агвайн. Дороги и тропы на Лондиниум заполонили беженцы, а готы стремительно двигались по побережью на Новиомагус.
Третья флотилия добралась до Петварии, не встретив в устье Хамбера никаких помех. Двадцать две тысячи воинов вышли на берег, и оборонительный британский отряд из тысячи двухсот человек обратился в бегство.
Эборакум, до которого оттуда было меньше двадцати пяти миль, был охвачен паникой.
Геминий Катон, у которого не осталось выбора, собрал свои два легиона и с этими десятью тысячами выступил навстречу врагу. На легионы обрушились яростные бури, и во время первого ночлега в походе многие легионеры клялись, что видели на фоне туч голову демона, озарявшуюся вспышками молний. К утру боевые силы Катона уменьшились на тысячу с лишним человек, тайком сбежавших из лагеря.
Едва рассвело, разведчики доложили ему о приближении противника, и он отвел оба легиона на вершину невысокого холма в полумиле к западу. Там были поспешно вырыты рвы, в них вбиты колья, а лошади центурионов и других начальников отведены в ближайший лесок позади холма.
Грозовые тучи исчезли с той же быстротой, с какой прежде затянули небо, и готы появились в ярких солнечных лучах, которые ослепительно вспыхивали на наконечниках копий и поднятых боевых топорах. Катон ощутил, как страх начал овладевать легионерами при виде такого несметного числа врагов.
— Клянусь всеми богами, ну и шайка! — закричал Катон.
Послышались смешки, но напряжение не рассеялось.
Молодой легионер уронил гладий и попятился.
— Подбери его, мальчик, — мягко сказал Катон. — Он ведь заржавеет, валяясь тут.
Юноша задрожал, готовый расплакаться.
— Я не хочу умирать, — сказал он.
Катон взглянул на готов, приготовившихся атаковать, подошел к нему и подобрал его меч.
— Никто не хочет, — сказал он, вкладывая рукоять в его пальцы, и вернул мальчика на место в ряду.
С ревом, напомнившим о недавней буре, готы ринулись на них.
— Лучники! — загремел Катон. — Занять места!
Пятьсот лучников в легких кожаных туниках пробежали между щитоносцами и образовали ряд у вершины холма. Темное облако стрел обрушилось на нападающих. Готы были в крепких доспехах, и убитых было немного, но набегающие сзади спотыкались о трупы, и атака захлебнулась.
— Назад! Взять копья!
Лучники отступили за стену щитов, положили луки с колчанами и попарно взяли длинные копья, лежавшие позади тяжеловооруженных легионеров. Первый в каждой паре опустился на колено позади щитоносца и ухватил древко примерно в трех локтях от наконечника, а второй стиснул его у конца, и они застыли, ожидая команды Катона.
Атакующие готы уже почти приблизились к линии щитов, когда Катон взмахнул рукой:
— Бей!
Задние копейщики рванулись вперед, и спрятанные копья, направляемые коленопреклоненными передними, молниеносно выдвинулись между щитами, поражая воинов в первых рядах атакующих, разбивая щиты вдребезги, пронзая кольчуги. Незазубренные наконечники не застревали в теле — копья оттягивались назад, вновь и вновь находя свою цель.
Это была настоящая бойня, и готы обескураженно отступили.
Трижды они возобновляли атаку, но смертоносные копья вновь вынуждали их отступить. Склон перед стеной щитов был усеян телами врагов — мертвых или бьющихся в агонии, пока жизнь покидала их вместе с кровью, льющейся из развороченной груди на мягкую землю.
Вдоль первого ряда отступивших готов прошел начальник, что-то приказывая ждущим воинам. Пятьсот из них побросали щиты и двинулись вперед..
— Что они делают, почтеннейший? — спросил Деций, помощник Катона. Тот не ответил: в разгаре битвы полководец не может признать, что понятия не имеет.
А готы волной хлынули вверх по склону, выкрикивая имя Вотана. Копья вонзались в них, но каждый пораженный воин стискивал древко за погрузившимся в его тело наконечником, не давая извлечь его для нового удара. Теперь в атаку бросилось все войско и на этот раз с ужасающей силой обрушилось на британскую стену щитов.
На мгновение стена раскололась, и несколько воинов ворвались внутрь. Катон выхватил свой гладий и ринулся на них. К нему присоединился юный легионер, и вместе они закрыли пролом. Готы отступили. Катон обернулся к легионеру и узнал мальчика, бросившего меч перед началом битвы.
— Молодец, малый!
Но прежде чем мальчик успел ответить, готы оглушительно взревели и возобновили атаку.
Сражение длилось весь день, и победа осталась нерешенной. Однако с наступлением темноты у Катона не оставалось иного выхода, как отступить с холма. Он потерял двести семьдесят одного человека. Враги, по его подсчетам, — около двух тысяч. С чисто военной точки зрения это означало победу, но Катон прекрасно понимал, что, по сути, британцы мало что выиграли. Готы убедились теперь — если когда-нибудь в этом сомневались, — что войско Утера в отличие от меровейского возглавляют умелые военачальники. А британцы убедились, что готы не так уж непобедимы. Но если не считать этого, никаких изменений прошедший день не принес, и Катон увел своих людей по дороге на Эборакум, уже выбрав место для следующего сражения.
— Неужели правда, почтеннейший, что король жив? — спросил Деций, когда они бок о бок ехали верхом впереди легионов.
— Да, — ответил Катон.
— Но тогда где же он?
Катон устал и не в первый раз пожалел, что ему достался такой помощник. Но Деций был сыном богатого купца и заплатил за свое назначение чудесной виллой под Эборакумом.
— Король сообщит нам о своих намерениях, когда сочтет нужным. А пока будем делать то, что он нам поручил.
— Но несколько человек видели его труп, почтеннейший. И уже шли приготовления к похоронам.
Катон пропустил это утверждение мимо ушей.
— Когда будет разбит лагерь для ночлега, обойдешь костры. Легионеры сегодня сражались прекрасно. Пусть они узнают тебя — хвали их, говори, что еще не видел такой храбрости.
— Слушаю, почтеннейший. Как долго мне этим заниматься?
Катон вспомнил о своей вилле и подавил гнев.
— Хорошо, Деций. Ты займись моим шатром, а я поговорю с легионерами.
— Слушаю, почтеннейший. Благодарю тебя.
Сны Галеада были темными и пронизанными болью.
Проснувшись в холоде рассвета, он уставился на золу погасшего костра. Ему приснилось, как Викторин и его двенадцать легионеров въехали в лес, были окружены готами, которыми командовал предатель Агвайн, и на его глазах старый полководец погиб, как и жил, — с холодным достоинством и без колебаний.
Задрожав, он разжег костер. Британии от его сведений большого толку не будет. Вражеские флотилии вот-вот отплывут, король мертв, ничто не может противостоять силе Вотана. И все-таки ненависти он не чувствовал — ничего, кроме страшного бремени скорби, парализующей его дух.
Рядом лежал его меч, и он уставился на него со страхом. Что, недоумевал он, внушает людям желание владеть таким оружием, что толкает их пускать его в ход против таких же людей, как они, — рубить, колоть, убивать?
И ради чего? Что это дает? Лишь редкому воину удается разбогатеть. Большинство же возвращаются в те же бедные хижины и селения, где они выросли, и многие доживают жизнь без руки или ноги или же с уродливыми шрамами — вечным мрачным напоминанием о днях войны.
Рядом с ним на землю спорхнул воробей и принялся склевывать крошки овсяной лепешки, которую он съел накануне. К первому воробышку присоединился второй.
Галеад замер, глядя, как пичужки прыгают возле меча в ножнах.
— Что они говорят тебе? — спросил какой-то голос.
Галеад посмотрел через костер и увидел, что там сидит человек в плаще сочного багряного цвета. Золотистая, тщательно завитая борода, темно-синие глаза.
— Они ничего мне не говорят, — ответил он вполголоса. — Но это мирные создания, и при виде них у меня на душе становится легче.
— А клевали бы они столь же беззаботно рядом с Урсом, принцем, жаждавшим разбогатеть?
— Если бы и да, он их не заметил бы. Кто ты?
— Не враг.
— Это я уже понял.
— Конечно. Твои дарования обретают все большую силу, и ты становишься выше грязных дел этого мира.
— Я спросил, кто ты?
— Меня зовут Пендаррик.
Галеад вздрогнул, словно это имя отозвалось эхом внутри него, в каких-то дальних закоулках памяти.
— Я как будто знаю тебя.
— Нет, хотя я пользуюсь и другими именами. Но мы идем одними тропами, ты и я. Ты сейчас там, где некогда стоял и я, и все мои деяния казались такими же весомыми, как утренний туман. И такими же незыблемыми.
— И какое решение ты принял?
— Никакого. Последовал велению сердца и обрел душевный покой.
Галеад улыбнулся.
— Где, в каком краю здесь могу я найти душевный мир? А если я попытаюсь, не будет ли это верхом себялюбия? Моим друзьям угрожает вторжение страшного врага, и мое место рядом с ними.
— Душевный мир не пребывает в каком-то царстве, городе, селении или даже в убогой хижине, — сказал Пендаррик. — Впрочем, ты сам это знаешь. Что ты сделаешь?
— Найду способ вернуться в Британию. Выступлю против силы Вотана.
— Обретешь ли ты удовлетворение, уничтожив его?
Галеад взвесил этот вопрос.
— Нет, — сказал он наконец. — Однако злу надо противостоять.
— Мечом?
Галеад с отвращением посмотрел на меч у своих ног.
— А есть другой способ?
— Если есть, ты его найдешь. За свою долгую жизнь я открыл одну чудесную истину: те, кто ищет с чистым сердцем, обычно обретают то, что ищут.
— Мне очень помогло бы, если бы я узнал, чего ищу!
— Ты говорил о противостоянии злу, а это, в сущности, вопрос равновесия. Однако чаши весов не просто ходят вверх и вниз. Большое количество зла не обязательно требует для уравновешивания такого же количества добра.
— Но как же так? — спросил Галеад.
— Разъяренный медведь остается смертельно опасным и когда в него вонзится десяток стрел… но чуточку яда на одном наконечнике — и он упадет мертвым.
Порой словно бы бессмысленное маленькое происшествие дает толчок событиям, которые завершаются либо великими страданиями, либо великой радостью.
— Ты хочешь сказать, что есть способ низвергнуть Вотана без помощи меча?
— Я хочу сказать, что все не так просто. Но интересный вопрос для философа, не правда ли? Вотан питается ненавистью и смертью, а ты ищешь противостоять ему мечом и щитом. На войне сражающийся не может не возненавидеть врага. А в таком случае разве ты не даешь Вотану даже больше того, чего желает он?
— А если мы не станем сражаться с ним?
— Тогда он одержит победу и принесет еще больше смерти и отчаяния в ваши края и еще многие другие.
— Твоя загадка слишком уж мудра для меня, Пендаррик. Если мы выступим против него, то проиграем.
Если не выступим, мы проиграем. Твоя философия — философия отчаяния.
— Только если ты не видишь подлинного врага.
— Есть ли что-либо хуже Вотана?
— Всегда есть, Галеад.
— Ты говоришь, как мудрец. И я чувствую, в тебе есть сила. Ты обратишь ее против Вотана?
— Это я сейчас и делаю. Иначе зачем бы мне быть здесь?
— Ты дашь мне оружие против него?
— Нет.
— Так для чего же ты явился сюда?
— Да, правда, для чего? — ответил Пендаррик.
Его образ растаял, и Галеад вновь остался один. Воробышки все еще деловито клевали возле меча, и рыцарь повернулся, чтобы лучше их видеть. Но при этом движении они испуганно упорхнули. Он встал, прицепил меч к поясу, присыпал костер землей и оседлал коня.
До берега оставалось всего восемь миль напрямик через лес, и он надеялся найти там корабль, который отвезет его в Британию. Он поехал по узкой тропе между деревьями, погрузившись в размышления, но слушая птичий щебет и радуясь солнечным лучам, которые кое-где пронизывали густую листву. После встречи с Пендарриком он почувствовал себя спокойнее, хотя скорбь не исчезла.
Ближе к полудню он увидел тележку со сломанным колесом. Рядом стояли две женщины и пожилой мужчина. На телеге громоздились их скромные пожитки — узлы с одеждой, сундучки и колченогое кресло. Мужчина низко ему поклонился, а женщины испуганно прижались друг к другу, увидев, что Галеад спешился.
— Не могу ли я чем-нибудь помочь?
— Если на то будет твоя доброта, — ответил мужчина с улыбкой. Волосы у него были длинными и совсем седыми, хотя в расчесанной надвое бороде проглядывали более темные пряди. Одна женщина была в годах, вторая — юной и миловидной, с каштановыми волосами, отливающими золотом. Под глазом у нее лиловел синяк, рассеченная губа распухла. Галеад встал на колени возле тележки и увидел, что колесо разболталось и сорвалось с чеки.
Он помог разгрузить тележку, а потом приподнял ее, чтобы водворить колесо на место. Обухом топора он вбил чеку в ее гнедо, а затем помог вновь водворить скарб в тележку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35