Сейчас я набрался смелости сделать это. Уже полностью рассвело, хотя шторы были опущены. Я хотел посмотреть на ее лицо, но ее голова была внутри сундука. И я потянул ее за ноги. Бросил лишь один взгляд и тут же встал. Я успел вернуться к себе и закрыть дверь к тому моменту, когда портье вошел в номер 707. И в конце концов совершенно забыл оставить там этот проклятый ключ. Вот он.
Вот что я сделал. И это все, что я сделал. Называйте как вам угодно, лично я считаю это только естественным для человека. Только из меня никогда не получится преступника. Однажды в театре я поднял с полу оброненный кем-то фунтовый билет и оставил его себе… и потом был уверен, что все на меня смотрят, и готов был признаться в содеянном. Точно так же я чувствую себя и сегодня. Я больше не мог этого выносить. Поэтому решил, как любят выражаться герои в ваших любимых фильмах, расколоться. И сейчас я чувствую себя таким расколовшимся, будто прошел через кофемолку.
Рейберн глубоко вздохнул и с размаху опустился на кровать. «Он набросал свой портрет довольно верно», — подумал Кент. Доктор Фелл и Хэдли переглянулись.
— Наверное, еще рано спрашивать, — сказал Рейберн, — верите ли вы мне. Или у вас готовы для меня наручники и хлеб с водой?
Хэдли сурово посмотрел на него.
— Безусловно, это совпадает со всеми установленными нами фактами, — признал он. — Вы поступили разумно, во всем признавшись. Что ж, мистер Рейберн, если ваш рассказ о ночном разговоре с портье подтвердится, думаю, вам не о чем беспокоиться. Еще одно. Когда вы находились в этой комнате в один из ваших приходов, вам не попадался на глаза другой браслет — серебряная цепочка с бриллиантами? Тот, что принадлежит миссис Джоупли-Данн?
— Что? Никогда ни о нем, ни о ней не слышал.
— Тогда пока на этом закончим. Можете подождать в номере напротив.
Когда Рейберн ушел, Хэдли тихонько присвистнул.
— Вот вам и объяснение вновь появившегося браслета. Да, думаю, можно не сомневаться, что убийца хотел найти его, для чего тщательно обыскал всю комнату. Только браслета здесь не было. И предположительно…
— Убийца украл браслет миссис Джоупли-Данн, думая, что это и есть нужный ему браслет, только замаскированный, — сказал доктор Фелл. — А почему нет? Собственно, оба браслеты похожи. Оба состоят из цепочки, а серебро выглядит похожим на белое золото. М-да… Убийца, конечно, искал браслет с черным камнем. Но, думаю, на самом деле это не самый важный момент в нашей истории. И, о Бахус, Хэдли, настоящий вопрос очень важен! Я говорю о ключе, оставленном в двери!
— Вы считаете, он что-то проясняет?
— Да. Послушайте! А? Что? В чем дело?
Раздался стук в дверь, и в проеме появился сержант Беттс.
— Обыск закончили, сэр, — сообщил он Хэдли. — И никакого толку! Я лично обшарил каждую комнату, каждый шкаф, каждую крысиную щель в этом крыле. Нигде нет проклятой униформы.
Глава 11
Развязка по роману
Зимний вечер, когда после сытной еды можно выпить стаканчик спиртного, когда в кармане есть деньги, а снег из окна кажется розоватым от отсвета камина, — лучшее время для различных споров. Кристофер Кент, вошедший в ресторан «Эпикурей» на Лисл-стрит, был готов для любого спора. Это был длинный день. Для Кента он начался только после того, как Хэдли и доктор Фелл закончили допросы в гостинице «Королевский багрянец».
Самым главным было установить его собственное алиби на прошедшую ночь. Затем нужно было получить деньги по чеку в банке, чтобы вернуться к своему имени и обычному образу жизни. Первое оказалось очень просто сделать. А для решения второй задачи ему пришлось щедро напоить членов клуба, которые подтвердили его личность, и выкупить свой чемодан у хозяйки в «Коммершиал-Роуд-Ист». Когда его алиби было твердо установлено, Хэдли стал с ним куда более добродушным и почти откровенным. Кент собирал факт за фактом. Его самого это несколько удивляло. До сих пор он не особенно заботился о точности. Но, расслабившись во время стрижки и бритья в парикмахерской и насладившись роскошной парной в турецкой бане, он начал располагать свои открытия по степени их важности.
1. Надпись «Мертвая женщина» на табличке, сделанная частично печатными, частично письменными буквами, которая казалась такой многообещающей, абсолютно ничего не дала. Печатные буквы оказались обведенными по трафарету, а написанные от руки невозможно было идентифицировать.
2. Обнаруженные в комнате отпечатки пальцев оказались его собственными и Дженни. Поскольку горничная вымыла комнату как раз перед вселением в нее Дженни, было обнаружено несколько ее более ранних отпечатков. Рейберн — вероятно, по случайности в первый свой визит и намеренно — во второй — вообще не оставил никаких отпечатков.
3. Было доказано, что Рейберн действительно разговаривал по телефону с портье с двенадцати до трех минут первого. Хэдли заставил нескольких человек говорить по телефону с Биллингсом, ночным портье, и каждый раз тот сразу узнавал голос Рейберна.
4. Часы в гостинице были в порядке, да с ними и невозможно было провернуть какой-либо фокус. Все часы были электрическими, со стеклом, которое не снимается; все сверялись по гринвичскому времени с центрального операционного пункта. Если Дэн видел в коридоре фигуру человека в гостиничной униформе в две минуты первого, значит, было именно две минуты первого.
5. Насколько было установлено, из принадлежавших Дженни вещей ничего не пропало. Мелитта Рипер просмотрела все вещи и сказала, что уверена в этом. В сундуке Дженни было несколько очень красивых драгоценностей, в сумочке — тридцать фунтов бумажными купюрами, а также дорожные чеки на общую сумму четыреста фунтов банка «Капитал каунтис». Но в сумочке не было ни одной серебряной и медной монетки.
6. Пачка сложенных пополам карточек с номерами комнат клиентов действительно была вручена Дэну. Он точно не помнит, видел ли среди них карточку с номером 707, потому что не просматривал их. Но он подтвердил сообщение Мелитты, что положил всю пачку на бюро в их спальне.
7. Подробные заявления о том, что делал каждый из тех людей, кого касался этот случай, в две минуты первого ночи, сводились к следующему. Сэр Гайлс Гэй лежал в постели и читал. Мелитта Рипер принимала ванну. Франсин Форбс причесывалась. Рейберн и Дэн уже были учтены. Кеннет Хардвик, которого допрашивали вместе с остальными, представил еще одно алиби. С двенадцати часов ночи и до десяти минут первого он находился в своей частной квартире в отеле и обсуждал меню на следующий день со старшим официантом ресторана «Королевский багрянец».
Таковы были факты. Кристофер Кент перебирал их, как будто собирался написать очередной рассказ. Чтобы он жил рядом со всеми, ему зарезервировали единственный пустовавший номер в крыле А. В нем-то он и предавался размышлениям о самых разных вещах.
В тот вечер Кент пригласил Франсин, доктора Фелла и Хэдли поужинать вместе с ним. Хэдли, как всегда, должен был задержаться в Ярде, но доктор Фелл с благодарностью принял приглашение, в то время как Франсин согласилась прийти только после некоторого раздумья.
Когда в семь вечера Кент вошел в ресторан «Эпикурей», Франсин уже ждала его. В этой толпе она выглядела довольно одинокой, и Кенту вдруг захотелось защитить ее. Неизвестно от чего. Они уселись у занавешенного окна. Между ними на столе стояла лампа с абажуром, создавая уют и даже навевая некоторое романтическое настроение. Вместо того чтобы воспользоваться этим настроением, он сказал: «Ну?» Это был явно неверный шаг.
— Что «ну»? — сразу ощетинилась Франсин и отставила стакан.
Кент не имел в виду ничего такого, просто брякнул, чтобы как-то начать трудный, как ему казалось, разговор. Он признал это.
— Послушай, — с отчаянием в голосе произнес он, — что с нами происходит? Я же тебе не какой-то там враг. Клянусь, я и не пытался стать им. Но…
Помолчав, она задумчиво сказала:
— Ах, Крис, если бы только ты не был таким нетерпимым!
У него чуть стакан из пальцев не выскользнул.
— Я? Нетерпимым?!
— Если бы ты только слышал себя, — усмехнулась Франсин. — Ну ладно, давай это обсудим. Ты считаешь, что под нетерпимостью подразумевается преследование людей по нравственным или религиозным причинам или презрение к малообразованным, беднякам — что-то в этом роде. Но это не так. Не так! — подчеркнула она. — Это означает, что ты просто идешь своей гладкой дорожкой и не обращаешь абсолютно никакого внимания на то, что находится за пределами твоего мирка. Тебя во многом можно считать терпимым. Во-первых, ты сочувствуешь обиженным. На религиозной почве ты тоже терпим, потому что не исповедуешь никакой религии. Ты терпимо относишься к необразованным, потому что тебе нравятся рассказы о Диком Западе, джаз и карусели. Но если дело касается того, что не входит в круг твоих личных интересов… Например, сделать что-нибудь по-настоящему хорошее в этом мире… Ладно, не буду об этом, возьму более тебе близкое. Например, если ты не согласен со взглядами некоторых великих писателей, ты даже не станешь говорить об их произведениях. Будешь считать их недостойными даже твоего презрения. Бр-р! Твое представление о щедрости начинается и заканчивается тем, что ты можешь до смешного щедро делиться деньгами, только и всего!
— Сожалею, — склонил голову Кент, — но неужели действительно так? Ладно. Честно говоря, если это доставит тебе удовольствие, я могу признать, что Блэнк-Блэнк или Дэш-Дэш великий писатель. Но между нами…
— Вот-вот! Видишь?
— И если в последней части своего обвинительного акта ты имела в виду некоторые мои подарки, которые ты практически швырнула мне в лицо…
— Ты всегда переводишь разговор на личное, — ледяным тоном заявила Франсин. — Ты всегда так делаешь, а потом обвиняешь в этом других. — Она помолчала. — А, ладно, не обращай внимания! — совершенно другим тоном воскликнула она. — Ты ничего не замечаешь, Крис. Ты плывешь по этой жизни в своем благополучном корабле и никогда ничего не замечаешь! Например, Дженни.
Снова в их разговор оказалась втянутой несчастная Дженни. Они никак не могли от нее избавиться. Франсин говорила небрежным тоном.
— Думаю, ты даже не замечал, что она кокетничала с тобой, верно?
— Ерунда!
— Она была такой милой и веселой! — воскликнула Франсин.
Кент выпрямился и пристально посмотрел на нее. В его голове зажегся неуверенный лучик надежды, и вместе с ним чувство безудержного веселья пронзило его. Они смотрели друг на друга, и каждый знал мысли другого.
— Хотелось бы мне тебя убедить, что я не такой уж подарок для женщин, как ты думаешь. Дженни? Не может быть! Я никогда…
— Никогда об этом не думал? Как и старина Гарви Рейберн, скромный и отличный парень. Пока она не стала навязываться ему во время морского путешествия. Она действительно была навязчивой, Крис. Она бегала за мужчинами ради развлечения. Мне противно было смотреть, как она это делала, как проворачивала свои трюки. Но она действительно начала охотиться за тобой.
— Надеюсь, ты не думаешь… Прежде всего, она была женой Рода…
— Женой твоего двоюродного брата. Да. А ты и подумать не мог о том, чтобы завести роман с женой своего друга, верно? Даже мысль об этом тебя шокирует, так?
— Честно говоря, да, — постарался с достоинством ответить Кент. — Жены твоих друзей… Ну, черт побери, я хочу сказать…
— Выше подозрений, — помогла ему Франсин. — Ах, Крис, ты такой старомодный, такой отсталый.
— Очень интересно, — холодно заметил он.
— Неужели ты не видишь, Крис, — с искренней горячностью продолжала Франсин, — неужели не понимаешь, что с моральной стороны все равно, касается ли дело жены твоего друга или жены человека, который тебе незнаком? Ты не стал бы вступать в связь с женой Рода, но тебя бы не мучили угрызения совести — только не тебя! — если бы ты завел романчик с женой какого-нибудь бедняка, который зарабатывает пару фунтов в неделю и вынужден работать на своей фабрике весь день, а твоего досуга…
— Минутку! — запротестовал Кент, у которого голова пошла кругом. — Насколько я помню, я ни словом не обмолвился о том, чтобы рыскать по стране в поисках жены другого парня. Как угроза для семьи я практически ноль. Но можешь ты мне объяснить, почему, о чем бы мы ни говорили, ты быстро переводишь на политический и экономический аспекты? Даю слово, ты, и весь этот мир, и Дэви Джонс с ума сошли на почве политики…
— И правда, — с добродушной злостью усмехнулась Франсин. — Ведь так приятно, так вдохновенно сидеть на своем Олимпе и смотреть, как внизу копошатся эти крохотные идиоты. Я пыталась как можно доступнее объяснить, что это именно такие затертые штампы и сделали из страны такую гадость…
— Ладно, а тебе было бы приятно, если бы я любил и жену своего друга, жену рабочего? Ты думаешь, тогда мы все жили бы счастливее?
— Господи, Крис Кент, иногда я готова тебя убить! Иди и занимайся любовью с кем угодно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Вот что я сделал. И это все, что я сделал. Называйте как вам угодно, лично я считаю это только естественным для человека. Только из меня никогда не получится преступника. Однажды в театре я поднял с полу оброненный кем-то фунтовый билет и оставил его себе… и потом был уверен, что все на меня смотрят, и готов был признаться в содеянном. Точно так же я чувствую себя и сегодня. Я больше не мог этого выносить. Поэтому решил, как любят выражаться герои в ваших любимых фильмах, расколоться. И сейчас я чувствую себя таким расколовшимся, будто прошел через кофемолку.
Рейберн глубоко вздохнул и с размаху опустился на кровать. «Он набросал свой портрет довольно верно», — подумал Кент. Доктор Фелл и Хэдли переглянулись.
— Наверное, еще рано спрашивать, — сказал Рейберн, — верите ли вы мне. Или у вас готовы для меня наручники и хлеб с водой?
Хэдли сурово посмотрел на него.
— Безусловно, это совпадает со всеми установленными нами фактами, — признал он. — Вы поступили разумно, во всем признавшись. Что ж, мистер Рейберн, если ваш рассказ о ночном разговоре с портье подтвердится, думаю, вам не о чем беспокоиться. Еще одно. Когда вы находились в этой комнате в один из ваших приходов, вам не попадался на глаза другой браслет — серебряная цепочка с бриллиантами? Тот, что принадлежит миссис Джоупли-Данн?
— Что? Никогда ни о нем, ни о ней не слышал.
— Тогда пока на этом закончим. Можете подождать в номере напротив.
Когда Рейберн ушел, Хэдли тихонько присвистнул.
— Вот вам и объяснение вновь появившегося браслета. Да, думаю, можно не сомневаться, что убийца хотел найти его, для чего тщательно обыскал всю комнату. Только браслета здесь не было. И предположительно…
— Убийца украл браслет миссис Джоупли-Данн, думая, что это и есть нужный ему браслет, только замаскированный, — сказал доктор Фелл. — А почему нет? Собственно, оба браслеты похожи. Оба состоят из цепочки, а серебро выглядит похожим на белое золото. М-да… Убийца, конечно, искал браслет с черным камнем. Но, думаю, на самом деле это не самый важный момент в нашей истории. И, о Бахус, Хэдли, настоящий вопрос очень важен! Я говорю о ключе, оставленном в двери!
— Вы считаете, он что-то проясняет?
— Да. Послушайте! А? Что? В чем дело?
Раздался стук в дверь, и в проеме появился сержант Беттс.
— Обыск закончили, сэр, — сообщил он Хэдли. — И никакого толку! Я лично обшарил каждую комнату, каждый шкаф, каждую крысиную щель в этом крыле. Нигде нет проклятой униформы.
Глава 11
Развязка по роману
Зимний вечер, когда после сытной еды можно выпить стаканчик спиртного, когда в кармане есть деньги, а снег из окна кажется розоватым от отсвета камина, — лучшее время для различных споров. Кристофер Кент, вошедший в ресторан «Эпикурей» на Лисл-стрит, был готов для любого спора. Это был длинный день. Для Кента он начался только после того, как Хэдли и доктор Фелл закончили допросы в гостинице «Королевский багрянец».
Самым главным было установить его собственное алиби на прошедшую ночь. Затем нужно было получить деньги по чеку в банке, чтобы вернуться к своему имени и обычному образу жизни. Первое оказалось очень просто сделать. А для решения второй задачи ему пришлось щедро напоить членов клуба, которые подтвердили его личность, и выкупить свой чемодан у хозяйки в «Коммершиал-Роуд-Ист». Когда его алиби было твердо установлено, Хэдли стал с ним куда более добродушным и почти откровенным. Кент собирал факт за фактом. Его самого это несколько удивляло. До сих пор он не особенно заботился о точности. Но, расслабившись во время стрижки и бритья в парикмахерской и насладившись роскошной парной в турецкой бане, он начал располагать свои открытия по степени их важности.
1. Надпись «Мертвая женщина» на табличке, сделанная частично печатными, частично письменными буквами, которая казалась такой многообещающей, абсолютно ничего не дала. Печатные буквы оказались обведенными по трафарету, а написанные от руки невозможно было идентифицировать.
2. Обнаруженные в комнате отпечатки пальцев оказались его собственными и Дженни. Поскольку горничная вымыла комнату как раз перед вселением в нее Дженни, было обнаружено несколько ее более ранних отпечатков. Рейберн — вероятно, по случайности в первый свой визит и намеренно — во второй — вообще не оставил никаких отпечатков.
3. Было доказано, что Рейберн действительно разговаривал по телефону с портье с двенадцати до трех минут первого. Хэдли заставил нескольких человек говорить по телефону с Биллингсом, ночным портье, и каждый раз тот сразу узнавал голос Рейберна.
4. Часы в гостинице были в порядке, да с ними и невозможно было провернуть какой-либо фокус. Все часы были электрическими, со стеклом, которое не снимается; все сверялись по гринвичскому времени с центрального операционного пункта. Если Дэн видел в коридоре фигуру человека в гостиничной униформе в две минуты первого, значит, было именно две минуты первого.
5. Насколько было установлено, из принадлежавших Дженни вещей ничего не пропало. Мелитта Рипер просмотрела все вещи и сказала, что уверена в этом. В сундуке Дженни было несколько очень красивых драгоценностей, в сумочке — тридцать фунтов бумажными купюрами, а также дорожные чеки на общую сумму четыреста фунтов банка «Капитал каунтис». Но в сумочке не было ни одной серебряной и медной монетки.
6. Пачка сложенных пополам карточек с номерами комнат клиентов действительно была вручена Дэну. Он точно не помнит, видел ли среди них карточку с номером 707, потому что не просматривал их. Но он подтвердил сообщение Мелитты, что положил всю пачку на бюро в их спальне.
7. Подробные заявления о том, что делал каждый из тех людей, кого касался этот случай, в две минуты первого ночи, сводились к следующему. Сэр Гайлс Гэй лежал в постели и читал. Мелитта Рипер принимала ванну. Франсин Форбс причесывалась. Рейберн и Дэн уже были учтены. Кеннет Хардвик, которого допрашивали вместе с остальными, представил еще одно алиби. С двенадцати часов ночи и до десяти минут первого он находился в своей частной квартире в отеле и обсуждал меню на следующий день со старшим официантом ресторана «Королевский багрянец».
Таковы были факты. Кристофер Кент перебирал их, как будто собирался написать очередной рассказ. Чтобы он жил рядом со всеми, ему зарезервировали единственный пустовавший номер в крыле А. В нем-то он и предавался размышлениям о самых разных вещах.
В тот вечер Кент пригласил Франсин, доктора Фелла и Хэдли поужинать вместе с ним. Хэдли, как всегда, должен был задержаться в Ярде, но доктор Фелл с благодарностью принял приглашение, в то время как Франсин согласилась прийти только после некоторого раздумья.
Когда в семь вечера Кент вошел в ресторан «Эпикурей», Франсин уже ждала его. В этой толпе она выглядела довольно одинокой, и Кенту вдруг захотелось защитить ее. Неизвестно от чего. Они уселись у занавешенного окна. Между ними на столе стояла лампа с абажуром, создавая уют и даже навевая некоторое романтическое настроение. Вместо того чтобы воспользоваться этим настроением, он сказал: «Ну?» Это был явно неверный шаг.
— Что «ну»? — сразу ощетинилась Франсин и отставила стакан.
Кент не имел в виду ничего такого, просто брякнул, чтобы как-то начать трудный, как ему казалось, разговор. Он признал это.
— Послушай, — с отчаянием в голосе произнес он, — что с нами происходит? Я же тебе не какой-то там враг. Клянусь, я и не пытался стать им. Но…
Помолчав, она задумчиво сказала:
— Ах, Крис, если бы только ты не был таким нетерпимым!
У него чуть стакан из пальцев не выскользнул.
— Я? Нетерпимым?!
— Если бы ты только слышал себя, — усмехнулась Франсин. — Ну ладно, давай это обсудим. Ты считаешь, что под нетерпимостью подразумевается преследование людей по нравственным или религиозным причинам или презрение к малообразованным, беднякам — что-то в этом роде. Но это не так. Не так! — подчеркнула она. — Это означает, что ты просто идешь своей гладкой дорожкой и не обращаешь абсолютно никакого внимания на то, что находится за пределами твоего мирка. Тебя во многом можно считать терпимым. Во-первых, ты сочувствуешь обиженным. На религиозной почве ты тоже терпим, потому что не исповедуешь никакой религии. Ты терпимо относишься к необразованным, потому что тебе нравятся рассказы о Диком Западе, джаз и карусели. Но если дело касается того, что не входит в круг твоих личных интересов… Например, сделать что-нибудь по-настоящему хорошее в этом мире… Ладно, не буду об этом, возьму более тебе близкое. Например, если ты не согласен со взглядами некоторых великих писателей, ты даже не станешь говорить об их произведениях. Будешь считать их недостойными даже твоего презрения. Бр-р! Твое представление о щедрости начинается и заканчивается тем, что ты можешь до смешного щедро делиться деньгами, только и всего!
— Сожалею, — склонил голову Кент, — но неужели действительно так? Ладно. Честно говоря, если это доставит тебе удовольствие, я могу признать, что Блэнк-Блэнк или Дэш-Дэш великий писатель. Но между нами…
— Вот-вот! Видишь?
— И если в последней части своего обвинительного акта ты имела в виду некоторые мои подарки, которые ты практически швырнула мне в лицо…
— Ты всегда переводишь разговор на личное, — ледяным тоном заявила Франсин. — Ты всегда так делаешь, а потом обвиняешь в этом других. — Она помолчала. — А, ладно, не обращай внимания! — совершенно другим тоном воскликнула она. — Ты ничего не замечаешь, Крис. Ты плывешь по этой жизни в своем благополучном корабле и никогда ничего не замечаешь! Например, Дженни.
Снова в их разговор оказалась втянутой несчастная Дженни. Они никак не могли от нее избавиться. Франсин говорила небрежным тоном.
— Думаю, ты даже не замечал, что она кокетничала с тобой, верно?
— Ерунда!
— Она была такой милой и веселой! — воскликнула Франсин.
Кент выпрямился и пристально посмотрел на нее. В его голове зажегся неуверенный лучик надежды, и вместе с ним чувство безудержного веселья пронзило его. Они смотрели друг на друга, и каждый знал мысли другого.
— Хотелось бы мне тебя убедить, что я не такой уж подарок для женщин, как ты думаешь. Дженни? Не может быть! Я никогда…
— Никогда об этом не думал? Как и старина Гарви Рейберн, скромный и отличный парень. Пока она не стала навязываться ему во время морского путешествия. Она действительно была навязчивой, Крис. Она бегала за мужчинами ради развлечения. Мне противно было смотреть, как она это делала, как проворачивала свои трюки. Но она действительно начала охотиться за тобой.
— Надеюсь, ты не думаешь… Прежде всего, она была женой Рода…
— Женой твоего двоюродного брата. Да. А ты и подумать не мог о том, чтобы завести роман с женой своего друга, верно? Даже мысль об этом тебя шокирует, так?
— Честно говоря, да, — постарался с достоинством ответить Кент. — Жены твоих друзей… Ну, черт побери, я хочу сказать…
— Выше подозрений, — помогла ему Франсин. — Ах, Крис, ты такой старомодный, такой отсталый.
— Очень интересно, — холодно заметил он.
— Неужели ты не видишь, Крис, — с искренней горячностью продолжала Франсин, — неужели не понимаешь, что с моральной стороны все равно, касается ли дело жены твоего друга или жены человека, который тебе незнаком? Ты не стал бы вступать в связь с женой Рода, но тебя бы не мучили угрызения совести — только не тебя! — если бы ты завел романчик с женой какого-нибудь бедняка, который зарабатывает пару фунтов в неделю и вынужден работать на своей фабрике весь день, а твоего досуга…
— Минутку! — запротестовал Кент, у которого голова пошла кругом. — Насколько я помню, я ни словом не обмолвился о том, чтобы рыскать по стране в поисках жены другого парня. Как угроза для семьи я практически ноль. Но можешь ты мне объяснить, почему, о чем бы мы ни говорили, ты быстро переводишь на политический и экономический аспекты? Даю слово, ты, и весь этот мир, и Дэви Джонс с ума сошли на почве политики…
— И правда, — с добродушной злостью усмехнулась Франсин. — Ведь так приятно, так вдохновенно сидеть на своем Олимпе и смотреть, как внизу копошатся эти крохотные идиоты. Я пыталась как можно доступнее объяснить, что это именно такие затертые штампы и сделали из страны такую гадость…
— Ладно, а тебе было бы приятно, если бы я любил и жену своего друга, жену рабочего? Ты думаешь, тогда мы все жили бы счастливее?
— Господи, Крис Кент, иногда я готова тебя убить! Иди и занимайся любовью с кем угодно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33