Ты подождешь.
Дульсе надулся, но я была убеждена, он забудет все обиды, как только окончательно успокоится. Коротышка не умел долго сердиться.
Роуэну тоже не нравилось, что я иду одна, но я отказалась и от его общества.
– Если не вернусь через час, можете отправляться на поиски, – сказала я. – Но соблюдайте осторожность.
Признаков битвы не было. Никаких часовых. Ни следов копыт, ни тел, ни крови – свидетельств погони и присутствия жрецов. Что бы ни привело Д'Нателя сюда, мечом точно не поможешь.
Зеленый холм венчала груда полуразвалившихся камней. Вытянутые вечерние тени вызывали смутное ощущение присутствия круглых башен и толстых стен, которые когда-то главенствовали над холмами. Только одна часть древней башни уцелела, три стены и несколько провисших кровельных балок образовывали тенистое укрытие. Ветер, напоенный тяжелыми запахами сырой земли и зелени, шелестел травой. Когда я привязывала Огненного Шипа к кусту, разросшемуся под валуном, вверх взвилась стайка воробьев. Я осторожно пробиралась по молчаливым руинам. Мне казалось, что в таком месте не стоит шуметь.
Быстрый осмотр с разрушенной стены подсказал, что Д'Натель, если он здесь, должен быть в остатках башни. Ни его, ни его коня нигде не было видно. Я обошла обрушенную балку и по лестнице из каменных блоков поднялась на остатки каменного пола. Это огромная приемная давно почившего лорда. Здесь был гигантский камин, когда-то давно огонь в нем пылал всю ночь, пока солдаты лорда, его придворные, дети, родственники и собаки ели, пили, устраивались на ночлег на устланном соломой полу. Если бы я верила в привидения, то обнаружила бы их в залитых вечерним солнцем камнях или уловила бы обрывки старинных песен, пьяные шутки и дружескую болтовню.
Дальняя часть башни, над которой сохранилась крыша, была так же пустынна, как и остальные руины. Огорченная, я была готова повернуть назад, когда заметила легкое движение в самом дальнем и самом темном углу. Он жался к стене, словно обиженный ребенок, закрывая голову руками.
– Д'Натель, – позвала я тихо. – Мой принц.
Он не пошевелился. Я осторожно подошла, опустилась рядом с ним на колени, с облегчением уловив исходящее от него живое тепло.
– Д'Натель, скажи, что ты жив. Мы боялись за тебя.
– Уходи отсюда, – прошептал он. – Как можно дальше.
Я выдохнула.
– Почему?
– Пожалуйста. – Он говорил, не разжимая зубов, словно сдерживая крик.
– Я ни разу не слышала, чтобы ты говорил «пожалуйста», наверное, надо бы послушаться, чтобы поддержать в тебе желание повторять это слово. Но я ничего не делаю без причины. Почему я должна уходить от тебя?
– Я больше не могу удерживать их. – Он прерывисто вздохнул.
– Ты имеешь в виду зидов? Поиск? Они снова идут за тобой?
– Непрерывно. – Приглушенный стон слетел с его губ, он еще сильнее вжался в угол, словно уклоняясь от взмаха невидимого хлыста.
«Непрерывно».
– И ты защищал от этого нас.
– Они идут за мной. – Он поднял голову. Глаза запали, кожа натянута. Он изможден. – Вы должны быть как можно дальше.
– Мы не позволим им забрать тебя. Баглос готов отдать за тебя жизнь. И теперь нас больше на два человека. Грэми Роуэн и Келли готовы помогать. Если мы будем вместе, мы сможем защищать друг друга, найти дом, лес…
– Численность людей, дома, леса. Все это не имеет значения, если я привлек их. Они вынудили меня заглянуть в себя, прежде чем я сбежал, и это сводит с ума. Они обещали вернуть мне жизнь. – Он помотал головой. – Вас не должно здесь быть, когда они придут.
– Они не дают жизнь. Ты знаешь это с самого начала, – возразила я. – Ты сам показал мне это на двух пучках травы. Ты воин. Так сражайся.
– Во мне ничего нет.
Населенные привидениями руины, окружающие нас, были не так мрачны, как его голос. Ни единой искры радости в его душе. Ни одного луча вечернего солнца не падало на камни его сознания. Его боль была почти осязаема.
«Уходи, – говорила я себе, в волнении вскочив на ноги. – Сопровождать его – это одно. Обращаться к своему разуму и опыту, чтобы направить его на путь, это лишь правильно. Но это…» Чтобы вырывать душу из объятий отчаяния, нужна духовная связь. Для этого необходимо знать больше, чем я могла почерпнуть из болтовни Баглоса. Знать о его снах и мечтаниях. О чем-то личном, что сохраняется, несмотря на любые перемены. Как можно установить связь с тем, чего нет? «Невозможно. Уходи».
Но путы ответственности и долга не давали мне двинуться. Может быть, мне нужно всего лишь разбудить его. Заставить думать. Я выпрямилась и заговорила громче.
– Как ты смеешь отказываться после всех этих недель? Я положила столько сил на то, чтобы чему-нибудь научить тебя. Наверное, принцу должны оказывать другой прием. Но ты явился ко мне отъявленным хамом, а теперь ты отдаешь себя Тенни, Паоло, мне, даже Баглосу. Это было бы невозможно, если бы в тебе ничего не было. Это голоса из тени пугают тебя, Д'Натель, а отчаяние их союзник. Какой воин позволит поразить себя такому жалкому оружию?
Он закрыл ладонями глаза.
– Я устал. Я все еще сопротивляюсь, но сил не хватает.
– Разве ты не слышал Дассина? Ты утверждаешь, он говорил чистую правду, а если так, ты не можешь не принимать в расчет того, что он сказал о тебе, и забыть, каким голосом он это говорил. Он любит тебя, как сына, а это означает, что ты достоин нашего доверия. Что бы он ни сделал с тобой, я не поверю, будто бы он послал тебя на битву обессиленным.
– Он послал меня к тебе… – Его глаза пронизывали, словно северный ветер.
– Именно так.
– Но я не могу… не стану… причинять тебе зло. Уходи. – Он и умолял, и приказывал.
Солнце скатилось за разломанную стену. Я не хотела оставаться здесь. Я не просила об этом. Почему Дассин направил Д'Нателя ко мне? Только потому, что я знала язык, могла понять его? Потому что я обладала необходимыми знаниями, чтобы разгадать, в чем его миссия, найти живых Изгнанников, услышать послание, охранять его в этом мире? Д'Натель опустошил себя, защищая нас, его разум стал тюрьмой, и его палачи творили с ним, что хотели. Я действительно должна уйти. У меня не было оружия, чтобы защищать его от подобных напастей.
«Тюрьма»… Я смотрела на вжимающегося в стену принца, и горькая правда пронзила мое сердце, словно порыв северного ветра. Я уже была в таком месте раньше… и я ушла прочь. Разве Кейрон не чувствовал, как я покидаю его, когда он один дрожал от холода в своей тюрьме, ожидая первого прикосновения пламени? Слышал ли он тогда, в конце, мои мольбы, обвинения, проклятия, лишь притворяясь, что ничего не может разобрать? Он знал, что его душа – цена нашего спасения, а я проклинала его за отказ продать ее. Я не смогла простить его, я повернулась к нему спиной, отказав в единственной просьбе. «Живи, моя любовь. Ты сама жизнь…» Я же сама заключила себя в тюрьму, позволив жизни иссякнуть.
Прощение не может изменить того, что уже было сделано. Окажись Кейрон передо мной в этих руинах, он по-прежнему был бы уверен, что не может использовать свою силу во зло даже ради нашего спасения. А я бы до последнего вздоха отстаивала убеждение, что человек чести, человек, который любит, не может допустить гибели своего ребенка и своих друзей. Но прощение не имеет никакого отношения к воскрешению, отказу, забвению, поражению или победе. Это перемена в душе. Да, я знала о тюрьме и пытках. Вот почему мои ноги так плохо слушались… вот почему я так и не смогла уйти. Не в этот раз.
Я села на жесткую землю напротив Д'Нателя, сметя в сторону осколки камней.
– Слушай меня, – он снова закрыл голову руками и тяжело задышал, – и смотри на меня. Я хочу рассказать тебе одну историю. Баглос рассказывал нам о твоем детстве, детстве, отравленном войной в городе, знавшем только мирную жизнь, но я расскажу тебе о детстве, прошедшем в мире, среди людей, которые вели битву, совсем не похожую на вашу. Это детство могло бы стать и твоим, если бы твой народ не забыл, как это делается…
Я рассказала ему, как Кейрон рос в Авонаре с потомками Дж'Эттанна, где у детей всегда были дяди и тети, готовые выслушать их жалобы; где они с волнением ожидали первого проявления дара, хотя использовать этот дар было смертельно опасно, где они, широко распахнув глаза, слушали волшебные истории на Ав'Кенат и мечтали в один прекрасный день сами принять участие в празднике. Я рассказала ему о Селине, и все, что смогла вспомнить о Эдварде-Лошаднике и Гейларде-Строителе, который задерживался каждый вечер после ухода рабочих и пел своим кирпичам, пока они счастливо не засыпали на слое раствора. Работники приходили на следующее утро, и Гейлард радостно хохотал, когда они стояли и восхищались собственным мастерством, похваляясь, что во всех Четырех королевствах нет лучших строителей, чем в Авонаре.
Час за часом я заставляла Д'Нателя слушать и смотреть мне в глаза. Я не останавливалась, когда услышала, как Роуэн прошел по камням, немного постоял рядом и снова ушел, поняв, что его помощь не требуется. Я не останавливалась, когда Д'Натель закричал в тоске, увидев, как последний луч солнца догорел, когда показалось, что все, чего мы достигли, снова потеряно. Тогда я взяла его холодную руку и почувствовала, как она напряженно дрожит, силясь сдержать тьму… я взяла его крепче, и тьма поглотила и меня…
«Приди, принц, свобода и власть ждут»… Шепот заползал за спину, поднимался между лопатками, окутывал шею и уши, опутывал волосы, обвивался холодными пальцами вокруг живота, покалывал плоть и кости… покалывания становились все сильнее и болезненнее… «Мы вернем тебе все, что ты потерял… окажи нам честь…» Замелькали зеленые, красные, пурпурные полосы… громадные, одетые в темное фигуры, восседали на чудовищных тронах из черного камня; их тяжелые головы повернулись, чтобы заглянуть мне в душу. Я пропала, если меня заметят. У них нет лиц, только полосы света… малиновый, изумрудный, аметистовый… сверкающие грани… мерцающий свет отражается в море черного стекла… тошнотворный свет в мутной, дымной черноте… ураган удушающего пепла.
«Или ты останешься ничем, обреченный смотреть назад, на то, чем ты был…» И передо мной, словно зев монстра, разверзлась пропасть, подобно небу, где погасла последняя звезда.
Голова трещала, кожа пылала огнем.
– Нет! – зарычала я. Заставив язык подчиняться своей воле, заставив глаза раскрыться, я вернулась к своим рассказам… к жизни, красоте… Тьма побледнела, была просто ночь, реальными стали наши соединенные руки, мой голос, говорящий о радости и грусти, храбрости и надежде, которые жили и в истории Эррейла-Садовника. Его цветы каждый год цвели всего на день дольше обычного, а через тридцать лет садовники Валлеора решили, что их цветы вырождаются, потому что цветут на целый месяц меньше, чем цветы Авонара. Ночь шла…
Когда мне показалось, что мой голос вот-вот иссякнет, как и запас историй, рука Д'Нателя потеплела, напряженная дрожь прекратилась, дыхание стало легким и ровным. Стараясь не разрывать связь, чтобы не разбудить его, я вытянула затекшие ноги и привалилась ноющей спиной к стене.
Сколько же часов я вычерпывала из памяти все, что там хранилось, чтобы в выкованном мною доспехе не оказалось ни трещины? Слова могли бы быть иными, не про Авонар, не про дж'эттаннов, но мне казалось, что истории Кейрона принесут больше пользы.
Ветерок гулял над холмами. Вдалеке кричала ночная птица. Спать невозможно. Я вспомнила, как мой отец возвращался в Комигор после долгих походов, после бесконечных дней скачки, битв, невкусной еды, недосыпа, такой уставший, что он даже не мог по обыкновению подхватить и закружить нашу изящную мать. Мама пыталась заставить его сразу отправиться спать и никогда не понимала, отчего он допоздна сидит в кабинете, пьет бренди, курит и беседует с каждым, кто готов слушать его, говоря, что он слишком устал, чтобы спать. Кейрон был точно таким же. Когда бы он ни возвращался из своих тайных поездок, он допоздна сидел в библиотеке или в саду, смотрел в огонь или в небо, говоря, что не сможет заснуть, пока немного не отдохнет. Теперь я понимала. Я многое начинала понимать.
Топот лошадей и приглушенные голоса означали, что Роуэн привел остальных на вершину холма. Прошло немного времени, я услышала шаги и негромкий вопрос Роуэна:
– Тебе что-нибудь нужно?
– Буду ноги целовать за глоточек какого-нибудь питья, – прошептала я в ответ, – плащ или одеяло тоже не помешали бы. И для него тоже.
– Мне пришлось сидеть верхом на коротышке, чтобы не пустить его сюда. Он может прийти?
– Нет. Если бы ты…
– Я позабочусь об этом. – Шериф скоро вернулся с двумя одеялами и флягой вина. Я редко пробовала что-либо вкуснее кислого вина Грэми.
– Спасибо, шериф. Скажи Баглосу, что принц спит, и я думаю, с ним все будет в порядке.
– Скажу.
Когда утреннее солнце осветило разрушенную башню, я проснулась, голос Кейрона звучал во мне. «Сейри, любовь моя, – звал он, – впусти меня». Рука горела, я чувствовала биение его жизни в своих венах, как в ужасный день ареста, оно наполняло меня, обогащало, прощало меня, потому что я наконец простила его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
Дульсе надулся, но я была убеждена, он забудет все обиды, как только окончательно успокоится. Коротышка не умел долго сердиться.
Роуэну тоже не нравилось, что я иду одна, но я отказалась и от его общества.
– Если не вернусь через час, можете отправляться на поиски, – сказала я. – Но соблюдайте осторожность.
Признаков битвы не было. Никаких часовых. Ни следов копыт, ни тел, ни крови – свидетельств погони и присутствия жрецов. Что бы ни привело Д'Нателя сюда, мечом точно не поможешь.
Зеленый холм венчала груда полуразвалившихся камней. Вытянутые вечерние тени вызывали смутное ощущение присутствия круглых башен и толстых стен, которые когда-то главенствовали над холмами. Только одна часть древней башни уцелела, три стены и несколько провисших кровельных балок образовывали тенистое укрытие. Ветер, напоенный тяжелыми запахами сырой земли и зелени, шелестел травой. Когда я привязывала Огненного Шипа к кусту, разросшемуся под валуном, вверх взвилась стайка воробьев. Я осторожно пробиралась по молчаливым руинам. Мне казалось, что в таком месте не стоит шуметь.
Быстрый осмотр с разрушенной стены подсказал, что Д'Натель, если он здесь, должен быть в остатках башни. Ни его, ни его коня нигде не было видно. Я обошла обрушенную балку и по лестнице из каменных блоков поднялась на остатки каменного пола. Это огромная приемная давно почившего лорда. Здесь был гигантский камин, когда-то давно огонь в нем пылал всю ночь, пока солдаты лорда, его придворные, дети, родственники и собаки ели, пили, устраивались на ночлег на устланном соломой полу. Если бы я верила в привидения, то обнаружила бы их в залитых вечерним солнцем камнях или уловила бы обрывки старинных песен, пьяные шутки и дружескую болтовню.
Дальняя часть башни, над которой сохранилась крыша, была так же пустынна, как и остальные руины. Огорченная, я была готова повернуть назад, когда заметила легкое движение в самом дальнем и самом темном углу. Он жался к стене, словно обиженный ребенок, закрывая голову руками.
– Д'Натель, – позвала я тихо. – Мой принц.
Он не пошевелился. Я осторожно подошла, опустилась рядом с ним на колени, с облегчением уловив исходящее от него живое тепло.
– Д'Натель, скажи, что ты жив. Мы боялись за тебя.
– Уходи отсюда, – прошептал он. – Как можно дальше.
Я выдохнула.
– Почему?
– Пожалуйста. – Он говорил, не разжимая зубов, словно сдерживая крик.
– Я ни разу не слышала, чтобы ты говорил «пожалуйста», наверное, надо бы послушаться, чтобы поддержать в тебе желание повторять это слово. Но я ничего не делаю без причины. Почему я должна уходить от тебя?
– Я больше не могу удерживать их. – Он прерывисто вздохнул.
– Ты имеешь в виду зидов? Поиск? Они снова идут за тобой?
– Непрерывно. – Приглушенный стон слетел с его губ, он еще сильнее вжался в угол, словно уклоняясь от взмаха невидимого хлыста.
«Непрерывно».
– И ты защищал от этого нас.
– Они идут за мной. – Он поднял голову. Глаза запали, кожа натянута. Он изможден. – Вы должны быть как можно дальше.
– Мы не позволим им забрать тебя. Баглос готов отдать за тебя жизнь. И теперь нас больше на два человека. Грэми Роуэн и Келли готовы помогать. Если мы будем вместе, мы сможем защищать друг друга, найти дом, лес…
– Численность людей, дома, леса. Все это не имеет значения, если я привлек их. Они вынудили меня заглянуть в себя, прежде чем я сбежал, и это сводит с ума. Они обещали вернуть мне жизнь. – Он помотал головой. – Вас не должно здесь быть, когда они придут.
– Они не дают жизнь. Ты знаешь это с самого начала, – возразила я. – Ты сам показал мне это на двух пучках травы. Ты воин. Так сражайся.
– Во мне ничего нет.
Населенные привидениями руины, окружающие нас, были не так мрачны, как его голос. Ни единой искры радости в его душе. Ни одного луча вечернего солнца не падало на камни его сознания. Его боль была почти осязаема.
«Уходи, – говорила я себе, в волнении вскочив на ноги. – Сопровождать его – это одно. Обращаться к своему разуму и опыту, чтобы направить его на путь, это лишь правильно. Но это…» Чтобы вырывать душу из объятий отчаяния, нужна духовная связь. Для этого необходимо знать больше, чем я могла почерпнуть из болтовни Баглоса. Знать о его снах и мечтаниях. О чем-то личном, что сохраняется, несмотря на любые перемены. Как можно установить связь с тем, чего нет? «Невозможно. Уходи».
Но путы ответственности и долга не давали мне двинуться. Может быть, мне нужно всего лишь разбудить его. Заставить думать. Я выпрямилась и заговорила громче.
– Как ты смеешь отказываться после всех этих недель? Я положила столько сил на то, чтобы чему-нибудь научить тебя. Наверное, принцу должны оказывать другой прием. Но ты явился ко мне отъявленным хамом, а теперь ты отдаешь себя Тенни, Паоло, мне, даже Баглосу. Это было бы невозможно, если бы в тебе ничего не было. Это голоса из тени пугают тебя, Д'Натель, а отчаяние их союзник. Какой воин позволит поразить себя такому жалкому оружию?
Он закрыл ладонями глаза.
– Я устал. Я все еще сопротивляюсь, но сил не хватает.
– Разве ты не слышал Дассина? Ты утверждаешь, он говорил чистую правду, а если так, ты не можешь не принимать в расчет того, что он сказал о тебе, и забыть, каким голосом он это говорил. Он любит тебя, как сына, а это означает, что ты достоин нашего доверия. Что бы он ни сделал с тобой, я не поверю, будто бы он послал тебя на битву обессиленным.
– Он послал меня к тебе… – Его глаза пронизывали, словно северный ветер.
– Именно так.
– Но я не могу… не стану… причинять тебе зло. Уходи. – Он и умолял, и приказывал.
Солнце скатилось за разломанную стену. Я не хотела оставаться здесь. Я не просила об этом. Почему Дассин направил Д'Нателя ко мне? Только потому, что я знала язык, могла понять его? Потому что я обладала необходимыми знаниями, чтобы разгадать, в чем его миссия, найти живых Изгнанников, услышать послание, охранять его в этом мире? Д'Натель опустошил себя, защищая нас, его разум стал тюрьмой, и его палачи творили с ним, что хотели. Я действительно должна уйти. У меня не было оружия, чтобы защищать его от подобных напастей.
«Тюрьма»… Я смотрела на вжимающегося в стену принца, и горькая правда пронзила мое сердце, словно порыв северного ветра. Я уже была в таком месте раньше… и я ушла прочь. Разве Кейрон не чувствовал, как я покидаю его, когда он один дрожал от холода в своей тюрьме, ожидая первого прикосновения пламени? Слышал ли он тогда, в конце, мои мольбы, обвинения, проклятия, лишь притворяясь, что ничего не может разобрать? Он знал, что его душа – цена нашего спасения, а я проклинала его за отказ продать ее. Я не смогла простить его, я повернулась к нему спиной, отказав в единственной просьбе. «Живи, моя любовь. Ты сама жизнь…» Я же сама заключила себя в тюрьму, позволив жизни иссякнуть.
Прощение не может изменить того, что уже было сделано. Окажись Кейрон передо мной в этих руинах, он по-прежнему был бы уверен, что не может использовать свою силу во зло даже ради нашего спасения. А я бы до последнего вздоха отстаивала убеждение, что человек чести, человек, который любит, не может допустить гибели своего ребенка и своих друзей. Но прощение не имеет никакого отношения к воскрешению, отказу, забвению, поражению или победе. Это перемена в душе. Да, я знала о тюрьме и пытках. Вот почему мои ноги так плохо слушались… вот почему я так и не смогла уйти. Не в этот раз.
Я села на жесткую землю напротив Д'Нателя, сметя в сторону осколки камней.
– Слушай меня, – он снова закрыл голову руками и тяжело задышал, – и смотри на меня. Я хочу рассказать тебе одну историю. Баглос рассказывал нам о твоем детстве, детстве, отравленном войной в городе, знавшем только мирную жизнь, но я расскажу тебе о детстве, прошедшем в мире, среди людей, которые вели битву, совсем не похожую на вашу. Это детство могло бы стать и твоим, если бы твой народ не забыл, как это делается…
Я рассказала ему, как Кейрон рос в Авонаре с потомками Дж'Эттанна, где у детей всегда были дяди и тети, готовые выслушать их жалобы; где они с волнением ожидали первого проявления дара, хотя использовать этот дар было смертельно опасно, где они, широко распахнув глаза, слушали волшебные истории на Ав'Кенат и мечтали в один прекрасный день сами принять участие в празднике. Я рассказала ему о Селине, и все, что смогла вспомнить о Эдварде-Лошаднике и Гейларде-Строителе, который задерживался каждый вечер после ухода рабочих и пел своим кирпичам, пока они счастливо не засыпали на слое раствора. Работники приходили на следующее утро, и Гейлард радостно хохотал, когда они стояли и восхищались собственным мастерством, похваляясь, что во всех Четырех королевствах нет лучших строителей, чем в Авонаре.
Час за часом я заставляла Д'Нателя слушать и смотреть мне в глаза. Я не останавливалась, когда услышала, как Роуэн прошел по камням, немного постоял рядом и снова ушел, поняв, что его помощь не требуется. Я не останавливалась, когда Д'Натель закричал в тоске, увидев, как последний луч солнца догорел, когда показалось, что все, чего мы достигли, снова потеряно. Тогда я взяла его холодную руку и почувствовала, как она напряженно дрожит, силясь сдержать тьму… я взяла его крепче, и тьма поглотила и меня…
«Приди, принц, свобода и власть ждут»… Шепот заползал за спину, поднимался между лопатками, окутывал шею и уши, опутывал волосы, обвивался холодными пальцами вокруг живота, покалывал плоть и кости… покалывания становились все сильнее и болезненнее… «Мы вернем тебе все, что ты потерял… окажи нам честь…» Замелькали зеленые, красные, пурпурные полосы… громадные, одетые в темное фигуры, восседали на чудовищных тронах из черного камня; их тяжелые головы повернулись, чтобы заглянуть мне в душу. Я пропала, если меня заметят. У них нет лиц, только полосы света… малиновый, изумрудный, аметистовый… сверкающие грани… мерцающий свет отражается в море черного стекла… тошнотворный свет в мутной, дымной черноте… ураган удушающего пепла.
«Или ты останешься ничем, обреченный смотреть назад, на то, чем ты был…» И передо мной, словно зев монстра, разверзлась пропасть, подобно небу, где погасла последняя звезда.
Голова трещала, кожа пылала огнем.
– Нет! – зарычала я. Заставив язык подчиняться своей воле, заставив глаза раскрыться, я вернулась к своим рассказам… к жизни, красоте… Тьма побледнела, была просто ночь, реальными стали наши соединенные руки, мой голос, говорящий о радости и грусти, храбрости и надежде, которые жили и в истории Эррейла-Садовника. Его цветы каждый год цвели всего на день дольше обычного, а через тридцать лет садовники Валлеора решили, что их цветы вырождаются, потому что цветут на целый месяц меньше, чем цветы Авонара. Ночь шла…
Когда мне показалось, что мой голос вот-вот иссякнет, как и запас историй, рука Д'Нателя потеплела, напряженная дрожь прекратилась, дыхание стало легким и ровным. Стараясь не разрывать связь, чтобы не разбудить его, я вытянула затекшие ноги и привалилась ноющей спиной к стене.
Сколько же часов я вычерпывала из памяти все, что там хранилось, чтобы в выкованном мною доспехе не оказалось ни трещины? Слова могли бы быть иными, не про Авонар, не про дж'эттаннов, но мне казалось, что истории Кейрона принесут больше пользы.
Ветерок гулял над холмами. Вдалеке кричала ночная птица. Спать невозможно. Я вспомнила, как мой отец возвращался в Комигор после долгих походов, после бесконечных дней скачки, битв, невкусной еды, недосыпа, такой уставший, что он даже не мог по обыкновению подхватить и закружить нашу изящную мать. Мама пыталась заставить его сразу отправиться спать и никогда не понимала, отчего он допоздна сидит в кабинете, пьет бренди, курит и беседует с каждым, кто готов слушать его, говоря, что он слишком устал, чтобы спать. Кейрон был точно таким же. Когда бы он ни возвращался из своих тайных поездок, он допоздна сидел в библиотеке или в саду, смотрел в огонь или в небо, говоря, что не сможет заснуть, пока немного не отдохнет. Теперь я понимала. Я многое начинала понимать.
Топот лошадей и приглушенные голоса означали, что Роуэн привел остальных на вершину холма. Прошло немного времени, я услышала шаги и негромкий вопрос Роуэна:
– Тебе что-нибудь нужно?
– Буду ноги целовать за глоточек какого-нибудь питья, – прошептала я в ответ, – плащ или одеяло тоже не помешали бы. И для него тоже.
– Мне пришлось сидеть верхом на коротышке, чтобы не пустить его сюда. Он может прийти?
– Нет. Если бы ты…
– Я позабочусь об этом. – Шериф скоро вернулся с двумя одеялами и флягой вина. Я редко пробовала что-либо вкуснее кислого вина Грэми.
– Спасибо, шериф. Скажи Баглосу, что принц спит, и я думаю, с ним все будет в порядке.
– Скажу.
Когда утреннее солнце осветило разрушенную башню, я проснулась, голос Кейрона звучал во мне. «Сейри, любовь моя, – звал он, – впусти меня». Рука горела, я чувствовала биение его жизни в своих венах, как в ужасный день ареста, оно наполняло меня, обогащало, прощало меня, потому что я наконец простила его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72