Он даже сказал, что вы гуляете в саду с вашим другом. А не известил о приезде я лишь потому, что хотел сделать вам сюрприз. Вы ведь довольны, не так ли?
— Я польщён, ваше превосходительство.
— Ну к чему это… Я же просил… Если вам предпочтительна какая-то форма обращения, можете называть меня… например, Рунге… Да вы присаживайтесь, пожалуйста, что же вы стоите в своём собственном кабинете.
— С вашего разрешения, я всё-таки включу один из торшеров, — сказал Пэнки, — не люблю темноты, а камин угасает.
Он щёлкнул выключателем. Засветился торшер в дальнем углу кабинета. Пэнки прошёл к камину, сел в свободное кресло напротив гостя. Тот отодвинулся немного вместе с креслом. Надел очки. Лицо его оставалось в тени. Только большие дымчатые стекла поблёскивали под высоким лбом.
Пэнки молча ждал, устремив на гостя свой немигающий взгляд.
— Знаете, а вы ведь постарели, — сказал вдруг тот. — Заботы — они иссушают и тело, и ум.
— Чего не скажешь о вас, — заметил Пэнки, не отводя взгляда от лица гостя. — Словно мы никогда и не учились вместе… Я где-то читал, что человек начинает стареть с тридцатилетнего возраста. После тридцати мозг постепенно атрофируется — каждые сутки теряется несколько тысяч нейронов. Поэтому с возрастом ослабевает память… Я, например, никак не могу вспомнить, когда мы с вами…
— С возрастом наша память становится активной, — снова перебил гость. — Она все более попадает под контроль сознания. Хранит лишь то, что необходимо. У молодых там, — он постучал себя согнутым пальцем по виску, — слишком много бесполезной информации. Поэтому нам с вами следует отключить все простейшие поверхностные связи и сосредоточиться на самых скрытых и глубинных. И тогда…
Он устремил на Пэнки пристальный взгляд поверх очков.
— Что же тогда?
— Тогда мы не будем совершать роковых ошибок или хотя бы сведём их к минимуму.
— Роковые ошибки начинаются там, где теряется чувство меры в контроле, — резко возразил Пэнки, — где контроль превращается в самоцель, в панацею, где лица, казалось, облачённые высшим доверием, вынуждены быть постоянно начеку, чтобы их планов и операций не нарушил… контроль.
— Система придумана не нами, и не только это…
Пэнки яростно ударил высохшей рукой по кожаной обивке кресла:
— А кем доведена до абсурда? Я давно хочу спросить… Значит, ваши люди орудовали в Касабланке? И теперь на бразильском полигоне… Для кого работал Люц? Почему мне ничего не было известно, хотя полигон, и Линстер, и все остальное там — моя епархия. Значит, вам я обязан… идиотским провалом операции…
— Не надо горячиться, — спокойно заметил гость. — К событиям на бразильском полигоне я лично не имел отношения, хотя прибыл к вам именно затем, чтобы уточнить кое-что в связи с этим прискорбным случаем. Касабланка — да… Но ведь тогда все задумано было иначе. Нам пришлось действовать, потому что ваши люди опоздали. Не так ли?
— Вам не кажется, что там вы перемудрили?
— Может быть… Впрочем, сначала мне представлялось, что та операция удалась…
— Она и удалась…
— Если бы… Сильно сомневаюсь…
Пэнки усмехнулся:
— Могу рассеять ваши сомнения. Как раз сегодня я получил подтверждение, что в Касабланке… не было блефа.
— Значит, и вы сомневались?
— Сомневался до сегодняшнего дня.
Гость покачал головой:
— Может быть, мы недооцениваем противника?.. Когда возникло подозрение, что Роулинг-Эспиноза не то, за что себя выдаёт, я взял его под постоянный контроль. Его близость к младшему Фигуранкайну затрудняла задачу. В конце концов мы нашли способ подбросить ему нечто такое, с чем он легко не расстался бы и с чем вообще расстаться трудно…
— Что это было? — нахмурился Пэнки.
— Несколько старинных золотых безделушек, взятых из одного известного собрания. В них подмонтировали кое-что… Он клюнул на приманку. Но дальше поступил иначе, чем мы предполагали. Он оставил эти вещицы на хранение в вашем лондонском банке. Мы опять потеряли его из вида, пока… не настигли в Касабланке… После этого наш «подарок» должен был бы до скончания века оставаться на Кэннон-стрит. Там он и лежал в секторе частных сейфов до начала декабря — почти полтора года. И вдруг неожиданно и довольно быстро «перепрыгнул» в Бразилию — на бразильский полигон.
— И что, по-вашему, это должно означать? — спросил Пэнки, извлекая из кармана коробочку с таблетками.
— Только одно: арендатор сейфа или его доверенное лицо в начале декабря появлялись на Кэннон-стрит, и директор Венус вернул депозит.
— Но это легко проверить. — Пэнки вытряхнул одну таблетку на ладонь и сунул под язык.
— Если бы директор Венус был жив… Вторые ключи от частных сейфов хранились у него… Там, в банке, работает один человек… Ну, вы понимаете… Он в курсе дела: сейчас оба ключа от этого сейфа на месте, сейф пуст. Содержимое изъято между первым четвергом и вторым воскресеньем декабря.
— Перед исчезновением Венуса?
— Да.
— А сам он не мог?
— Зачем? И потом — у него не было второго ключа.
— Задали вы мне снова загадку, — пробормотал Пэнки. — Только что избавился — и на тебе, опять… — Он закашлял, прижимая ладони к впалой груди.
— Вы, конечно, понимаете, что теперь мне придётся вплотную заняться бразильским полигоном, — сказал гость. — Последнее время там происходят странные вещи.
— Принимаю к сведению. — Пэнки снова закашлялся, — Поскольку моё согласие вам не требуется…
— Но я хочу, чтобы вы оценили мою лояльность и… не вздумали мне мешать.
— Там, вероятно, есть ваши люди.
— Мои люди есть повсюду. Тем не менее, о том, что произошло на бразильском полигоне, я хотел бы услышать от вас лично.
— Мне известно только, что Люц повёл себя там как ординарный террорист; захватил самолёт, заложников, кого-то расстрелял. Сотрудники полигона уничтожили его отряд. Я на их месте поступил бы так же.
— Он пытался оттуда связаться с вами?
— Пытался. Я тогда был в Лондоне. Через секретаря я подтвердил своё приказание. Но у него были ещё иные инструкции.
— Были. Он выполнил бы их, если бы не встретил сопротивления.
— Так на что рассчитывали организаторы этой авантюры, не поставив меня о ней в известность? Что там — спортивный лагерь для малолетних? Или пансион для несовершеннолетних девиц?
— А от вас не поступало указаний сопротивляться?
Пэнки развёл руками:
— Но это же глупо! Я послал его туда, я… И если бы никто не вмешивался… Нет, я считаю продолжение разговора бессмысленным, генерал.
Он сделал движение, чтобы встать.
— Не торопитесь, — быстро сказал гость, — и не надо волноваться. В нашем возрасте это вредно. У меня к вам ещё один, последний вопрос: что, по-вашему, могло случиться с деньгами, которые я лично передал директору Вену су в начале декабря? О них знали вы, я и директор Венус.
— Переадресую этот вопрос вам…
Гость молча поднял левую руку. На безымянном пальце сверкнул перстень с большим черным камнем. Пэнки прикрыл глаза:
— Формальное следствие?
— Нет-нет, — заверил гость, — всего лишь любопытство, которое… должно быть удовлетворено.
— Полагал, что деньги украл Венус…
— Полагали? А теперь?
Тяжкий вздох вырвался из впалой груди Пэнки.
— Вам известно, что японцы предоставляют большой заём?
— Да. Но это не снимает моего вопроса.
— Теперь не знаю… Если Венус побывал в ваших руках и вы не вырвали признания…
— К сожалению, не успели. Он предпочёл уйти сам.
— Все-таки сам?
— Да. Нам помешал Интерпол — люди Бриджмена.
— Забавно получается, Рунге. Вам помешал Бриджмен, мне…
Гость предостерегающе поднял руку. Пэнки покачал головой:
— Не буду называть других имён. До сих пор точно не знаю, на кого работал Люц. Подумайте, Рунге, мы все связаны общностью судьбы, замыслов, тайн; мы без конца планируем, контролируем, готовимся. Воскресили ритуалы, которые должны были бы облегчить выполнение нелёгких задач и функций, а на деле взаимная подозрительность, соперничество, зависть перечёркивают многие наши начинания. Мы возвели здание, которое грозит похоронить нас же под развалинами.
— Кое в чём вы, вероятно, правы, — помолчав, согласился гость, — и всё-таки главное не в этом. Внутри нашего сообщества появился враг — коварный и опасный. Он играет на наших слабостях.
— Агенты Москвы?
— Возможно…
— А вот Бриджмен винит инопланетян…
— Кто бы ни был, надо их найти и обезвредить… Это первоочередная задача всех нас. Кстати, чуть не забыл… Вы недавно ходатайствовали о приобщении Цезаря Фигуранкайна-младшего к рыцарской ложе «V». Пока ваше ходатайство отклонено. Придётся подождать. Возникли сомнения…
— Какие именно, вам неизвестно?
— Представьте, друг мой, пока — нет… Но, отключив все простейшие поверхностные связи и сосредоточившись на самых скрытых и глубинных, надеюсь добраться до сути… Тогда поставлю вас в известность. А сейчас — позвольте проститься.
— Может быть, останетесь ужинать… Рунге?
— Я никогда не ужинаю. Помните восточную мудрость? Ужин — врагу. Вот так… Прощайте, друг мой, точнее — до свидания.
Инге терпеливо ждала. Вестей от Стива все не было. Уже четвёртый месяц она в Гвадалахаре. Шейкуна привёз её в виллу «Лас Флорес» поздним дождливым вечером. Дверь отворила пожилая женщина в длинном чёрном платье, невысокая, худощавая, с очень резкими чертами смуглого лица и гладко зачёсанными седыми волосами. Инге подумала, что это сеньора Мариана, и действительно Шейкуна назвал её так, представляя Инге. Затем он вручил записку Стива и добавил, что сеньорину прислал хозяин. Седая женщина молча взяла записку, чуть заметно кивнула Инге и, даже не глянув в записку, негромко позвала:
— Мариэля!
Откуда-то появилась ещё одна женщина, тоже в тёмном, молодая и — как сразу оценила Инге — очень красивая.
Мариана велела провести сеньорину в комнаты для гостей. Мариэля кивнула Инге, но, как и Мариана, «не заметила» протянутой ей руки и молча повела Инге наверх.
В коридоре второго этажа она распахнула одну из дверей, включила свет, и Инге увидела небольшую, очень уютную комнатку с голубыми стенами, голубой обивкой мебели и голубыми шторами, заслонявшими окна и дверь на балкон.
— Гардероб в комнате направо, — сказала по-английски Мариэля, — ванная — налево. Где сеньорина пожелает ужинать?
Инге про себя отметила, что голос у Мариэли, несмотря на подчёркнутую сухость тона, очень приятный.
— Спасибо, — ответила Инге, переступая порог. — Я не хочу ужинать. Говорите по-испански, — добавила она, — я понимаю…
— Значит, принесу ужин сюда, — резюмировала Мариэля, переходя на испанский, и вышла, притворив за собой дверь раньше, чем Инге успела возразить.
Так началась её жизнь в доме Стива. Первое время Инге, ещё не окрепшая после болезни и операции, спускалась вниз лишь к обеду да изредка выходила в сад, если проглядывало солнце. Завтрак и ужин Мариэля приносила ей наверх. Обедала Инге вначале тоже в одиночестве в большой столовой первого этажа, отделанной тёмным дубом. Одну из стен тут занимал бар со множеством бутылок, графинов, фужеров и рюмок. Некоторые бутылки были неполными, и за десертом Инге представляла себе, как Стив орудовал у бара в такие же туманные дни и в долгие вечера, составляя замысловатые коктейли… Сама она решительно отказывалась и от коктейлей, и от терпкого мексиканского вина, стараясь соблюдать диету, о которой твердили врачи в лондонской клинике. Впрочем, обедать в одиночестве в большой столовой Инге вскоре перестала. Узнав, что остальные обитатели «Лас Флорес» в это самое время обедают в кухне, Инге захватила тарелочку с недоеденным куриным паштетом, спустилась в кухню и, пожелав всем приятного аппетита, устроилась на свободном стуле возле кухонного стола, накрытого пёстрой домотканой скатертью. Мариана и Мариэля не выразили удивления и не стали возражать, а старый Пако одобрительно крякнул в седые усы. С того дня они всегда обедали вместе, а потом, когда Инге совсем окрепла, стали вместе завтракать и ужинать. Тем не менее, несмотря на попытки Инге сблизиться с ними, они продолжали оставаться на разных полюсах. На одном была Инге с её одиночеством и тоской, которую пыталась скрыть даже от себя, на другом они все — и Мариана, и Мариэля, и Пако… У них был свой особый мир с их делами и заботами, куда они не допускали Инге. А её собственный мир, в котором она чувствовала себя такой потерянной, вовсе не интересовал их.
В конце января потеплело. Туманов стало меньше, чаще светило солнце. В саду виллы «Лас Флорес» запестрели первые весенние цветы. Пако, насвистывая, подрезал вечнозелёные кустарники вдоль аллеек. Инге в теплом мохнатом свитере устраивалась где-нибудь поблизости, подолгу следила, как ловко он орудует большими садовыми ножницами. Когда она принималась расспрашивать его о цветах и деревьях, он отвечал охотно и обстоятельно. По его словам, в саду собраны редчайшие представители тропической флоры со всех континентов Земли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71
— Я польщён, ваше превосходительство.
— Ну к чему это… Я же просил… Если вам предпочтительна какая-то форма обращения, можете называть меня… например, Рунге… Да вы присаживайтесь, пожалуйста, что же вы стоите в своём собственном кабинете.
— С вашего разрешения, я всё-таки включу один из торшеров, — сказал Пэнки, — не люблю темноты, а камин угасает.
Он щёлкнул выключателем. Засветился торшер в дальнем углу кабинета. Пэнки прошёл к камину, сел в свободное кресло напротив гостя. Тот отодвинулся немного вместе с креслом. Надел очки. Лицо его оставалось в тени. Только большие дымчатые стекла поблёскивали под высоким лбом.
Пэнки молча ждал, устремив на гостя свой немигающий взгляд.
— Знаете, а вы ведь постарели, — сказал вдруг тот. — Заботы — они иссушают и тело, и ум.
— Чего не скажешь о вас, — заметил Пэнки, не отводя взгляда от лица гостя. — Словно мы никогда и не учились вместе… Я где-то читал, что человек начинает стареть с тридцатилетнего возраста. После тридцати мозг постепенно атрофируется — каждые сутки теряется несколько тысяч нейронов. Поэтому с возрастом ослабевает память… Я, например, никак не могу вспомнить, когда мы с вами…
— С возрастом наша память становится активной, — снова перебил гость. — Она все более попадает под контроль сознания. Хранит лишь то, что необходимо. У молодых там, — он постучал себя согнутым пальцем по виску, — слишком много бесполезной информации. Поэтому нам с вами следует отключить все простейшие поверхностные связи и сосредоточиться на самых скрытых и глубинных. И тогда…
Он устремил на Пэнки пристальный взгляд поверх очков.
— Что же тогда?
— Тогда мы не будем совершать роковых ошибок или хотя бы сведём их к минимуму.
— Роковые ошибки начинаются там, где теряется чувство меры в контроле, — резко возразил Пэнки, — где контроль превращается в самоцель, в панацею, где лица, казалось, облачённые высшим доверием, вынуждены быть постоянно начеку, чтобы их планов и операций не нарушил… контроль.
— Система придумана не нами, и не только это…
Пэнки яростно ударил высохшей рукой по кожаной обивке кресла:
— А кем доведена до абсурда? Я давно хочу спросить… Значит, ваши люди орудовали в Касабланке? И теперь на бразильском полигоне… Для кого работал Люц? Почему мне ничего не было известно, хотя полигон, и Линстер, и все остальное там — моя епархия. Значит, вам я обязан… идиотским провалом операции…
— Не надо горячиться, — спокойно заметил гость. — К событиям на бразильском полигоне я лично не имел отношения, хотя прибыл к вам именно затем, чтобы уточнить кое-что в связи с этим прискорбным случаем. Касабланка — да… Но ведь тогда все задумано было иначе. Нам пришлось действовать, потому что ваши люди опоздали. Не так ли?
— Вам не кажется, что там вы перемудрили?
— Может быть… Впрочем, сначала мне представлялось, что та операция удалась…
— Она и удалась…
— Если бы… Сильно сомневаюсь…
Пэнки усмехнулся:
— Могу рассеять ваши сомнения. Как раз сегодня я получил подтверждение, что в Касабланке… не было блефа.
— Значит, и вы сомневались?
— Сомневался до сегодняшнего дня.
Гость покачал головой:
— Может быть, мы недооцениваем противника?.. Когда возникло подозрение, что Роулинг-Эспиноза не то, за что себя выдаёт, я взял его под постоянный контроль. Его близость к младшему Фигуранкайну затрудняла задачу. В конце концов мы нашли способ подбросить ему нечто такое, с чем он легко не расстался бы и с чем вообще расстаться трудно…
— Что это было? — нахмурился Пэнки.
— Несколько старинных золотых безделушек, взятых из одного известного собрания. В них подмонтировали кое-что… Он клюнул на приманку. Но дальше поступил иначе, чем мы предполагали. Он оставил эти вещицы на хранение в вашем лондонском банке. Мы опять потеряли его из вида, пока… не настигли в Касабланке… После этого наш «подарок» должен был бы до скончания века оставаться на Кэннон-стрит. Там он и лежал в секторе частных сейфов до начала декабря — почти полтора года. И вдруг неожиданно и довольно быстро «перепрыгнул» в Бразилию — на бразильский полигон.
— И что, по-вашему, это должно означать? — спросил Пэнки, извлекая из кармана коробочку с таблетками.
— Только одно: арендатор сейфа или его доверенное лицо в начале декабря появлялись на Кэннон-стрит, и директор Венус вернул депозит.
— Но это легко проверить. — Пэнки вытряхнул одну таблетку на ладонь и сунул под язык.
— Если бы директор Венус был жив… Вторые ключи от частных сейфов хранились у него… Там, в банке, работает один человек… Ну, вы понимаете… Он в курсе дела: сейчас оба ключа от этого сейфа на месте, сейф пуст. Содержимое изъято между первым четвергом и вторым воскресеньем декабря.
— Перед исчезновением Венуса?
— Да.
— А сам он не мог?
— Зачем? И потом — у него не было второго ключа.
— Задали вы мне снова загадку, — пробормотал Пэнки. — Только что избавился — и на тебе, опять… — Он закашлял, прижимая ладони к впалой груди.
— Вы, конечно, понимаете, что теперь мне придётся вплотную заняться бразильским полигоном, — сказал гость. — Последнее время там происходят странные вещи.
— Принимаю к сведению. — Пэнки снова закашлялся, — Поскольку моё согласие вам не требуется…
— Но я хочу, чтобы вы оценили мою лояльность и… не вздумали мне мешать.
— Там, вероятно, есть ваши люди.
— Мои люди есть повсюду. Тем не менее, о том, что произошло на бразильском полигоне, я хотел бы услышать от вас лично.
— Мне известно только, что Люц повёл себя там как ординарный террорист; захватил самолёт, заложников, кого-то расстрелял. Сотрудники полигона уничтожили его отряд. Я на их месте поступил бы так же.
— Он пытался оттуда связаться с вами?
— Пытался. Я тогда был в Лондоне. Через секретаря я подтвердил своё приказание. Но у него были ещё иные инструкции.
— Были. Он выполнил бы их, если бы не встретил сопротивления.
— Так на что рассчитывали организаторы этой авантюры, не поставив меня о ней в известность? Что там — спортивный лагерь для малолетних? Или пансион для несовершеннолетних девиц?
— А от вас не поступало указаний сопротивляться?
Пэнки развёл руками:
— Но это же глупо! Я послал его туда, я… И если бы никто не вмешивался… Нет, я считаю продолжение разговора бессмысленным, генерал.
Он сделал движение, чтобы встать.
— Не торопитесь, — быстро сказал гость, — и не надо волноваться. В нашем возрасте это вредно. У меня к вам ещё один, последний вопрос: что, по-вашему, могло случиться с деньгами, которые я лично передал директору Вену су в начале декабря? О них знали вы, я и директор Венус.
— Переадресую этот вопрос вам…
Гость молча поднял левую руку. На безымянном пальце сверкнул перстень с большим черным камнем. Пэнки прикрыл глаза:
— Формальное следствие?
— Нет-нет, — заверил гость, — всего лишь любопытство, которое… должно быть удовлетворено.
— Полагал, что деньги украл Венус…
— Полагали? А теперь?
Тяжкий вздох вырвался из впалой груди Пэнки.
— Вам известно, что японцы предоставляют большой заём?
— Да. Но это не снимает моего вопроса.
— Теперь не знаю… Если Венус побывал в ваших руках и вы не вырвали признания…
— К сожалению, не успели. Он предпочёл уйти сам.
— Все-таки сам?
— Да. Нам помешал Интерпол — люди Бриджмена.
— Забавно получается, Рунге. Вам помешал Бриджмен, мне…
Гость предостерегающе поднял руку. Пэнки покачал головой:
— Не буду называть других имён. До сих пор точно не знаю, на кого работал Люц. Подумайте, Рунге, мы все связаны общностью судьбы, замыслов, тайн; мы без конца планируем, контролируем, готовимся. Воскресили ритуалы, которые должны были бы облегчить выполнение нелёгких задач и функций, а на деле взаимная подозрительность, соперничество, зависть перечёркивают многие наши начинания. Мы возвели здание, которое грозит похоронить нас же под развалинами.
— Кое в чём вы, вероятно, правы, — помолчав, согласился гость, — и всё-таки главное не в этом. Внутри нашего сообщества появился враг — коварный и опасный. Он играет на наших слабостях.
— Агенты Москвы?
— Возможно…
— А вот Бриджмен винит инопланетян…
— Кто бы ни был, надо их найти и обезвредить… Это первоочередная задача всех нас. Кстати, чуть не забыл… Вы недавно ходатайствовали о приобщении Цезаря Фигуранкайна-младшего к рыцарской ложе «V». Пока ваше ходатайство отклонено. Придётся подождать. Возникли сомнения…
— Какие именно, вам неизвестно?
— Представьте, друг мой, пока — нет… Но, отключив все простейшие поверхностные связи и сосредоточившись на самых скрытых и глубинных, надеюсь добраться до сути… Тогда поставлю вас в известность. А сейчас — позвольте проститься.
— Может быть, останетесь ужинать… Рунге?
— Я никогда не ужинаю. Помните восточную мудрость? Ужин — врагу. Вот так… Прощайте, друг мой, точнее — до свидания.
Инге терпеливо ждала. Вестей от Стива все не было. Уже четвёртый месяц она в Гвадалахаре. Шейкуна привёз её в виллу «Лас Флорес» поздним дождливым вечером. Дверь отворила пожилая женщина в длинном чёрном платье, невысокая, худощавая, с очень резкими чертами смуглого лица и гладко зачёсанными седыми волосами. Инге подумала, что это сеньора Мариана, и действительно Шейкуна назвал её так, представляя Инге. Затем он вручил записку Стива и добавил, что сеньорину прислал хозяин. Седая женщина молча взяла записку, чуть заметно кивнула Инге и, даже не глянув в записку, негромко позвала:
— Мариэля!
Откуда-то появилась ещё одна женщина, тоже в тёмном, молодая и — как сразу оценила Инге — очень красивая.
Мариана велела провести сеньорину в комнаты для гостей. Мариэля кивнула Инге, но, как и Мариана, «не заметила» протянутой ей руки и молча повела Инге наверх.
В коридоре второго этажа она распахнула одну из дверей, включила свет, и Инге увидела небольшую, очень уютную комнатку с голубыми стенами, голубой обивкой мебели и голубыми шторами, заслонявшими окна и дверь на балкон.
— Гардероб в комнате направо, — сказала по-английски Мариэля, — ванная — налево. Где сеньорина пожелает ужинать?
Инге про себя отметила, что голос у Мариэли, несмотря на подчёркнутую сухость тона, очень приятный.
— Спасибо, — ответила Инге, переступая порог. — Я не хочу ужинать. Говорите по-испански, — добавила она, — я понимаю…
— Значит, принесу ужин сюда, — резюмировала Мариэля, переходя на испанский, и вышла, притворив за собой дверь раньше, чем Инге успела возразить.
Так началась её жизнь в доме Стива. Первое время Инге, ещё не окрепшая после болезни и операции, спускалась вниз лишь к обеду да изредка выходила в сад, если проглядывало солнце. Завтрак и ужин Мариэля приносила ей наверх. Обедала Инге вначале тоже в одиночестве в большой столовой первого этажа, отделанной тёмным дубом. Одну из стен тут занимал бар со множеством бутылок, графинов, фужеров и рюмок. Некоторые бутылки были неполными, и за десертом Инге представляла себе, как Стив орудовал у бара в такие же туманные дни и в долгие вечера, составляя замысловатые коктейли… Сама она решительно отказывалась и от коктейлей, и от терпкого мексиканского вина, стараясь соблюдать диету, о которой твердили врачи в лондонской клинике. Впрочем, обедать в одиночестве в большой столовой Инге вскоре перестала. Узнав, что остальные обитатели «Лас Флорес» в это самое время обедают в кухне, Инге захватила тарелочку с недоеденным куриным паштетом, спустилась в кухню и, пожелав всем приятного аппетита, устроилась на свободном стуле возле кухонного стола, накрытого пёстрой домотканой скатертью. Мариана и Мариэля не выразили удивления и не стали возражать, а старый Пако одобрительно крякнул в седые усы. С того дня они всегда обедали вместе, а потом, когда Инге совсем окрепла, стали вместе завтракать и ужинать. Тем не менее, несмотря на попытки Инге сблизиться с ними, они продолжали оставаться на разных полюсах. На одном была Инге с её одиночеством и тоской, которую пыталась скрыть даже от себя, на другом они все — и Мариана, и Мариэля, и Пако… У них был свой особый мир с их делами и заботами, куда они не допускали Инге. А её собственный мир, в котором она чувствовала себя такой потерянной, вовсе не интересовал их.
В конце января потеплело. Туманов стало меньше, чаще светило солнце. В саду виллы «Лас Флорес» запестрели первые весенние цветы. Пако, насвистывая, подрезал вечнозелёные кустарники вдоль аллеек. Инге в теплом мохнатом свитере устраивалась где-нибудь поблизости, подолгу следила, как ловко он орудует большими садовыми ножницами. Когда она принималась расспрашивать его о цветах и деревьях, он отвечал охотно и обстоятельно. По его словам, в саду собраны редчайшие представители тропической флоры со всех континентов Земли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71