Самому! Только самому! Потому что это — власть. Реальная, никем не контролируемая, бесконечно упоительная власть.
И тогда я решился. Промаялся несколько ночей, приводя доводы «за» и «против», с научной точки зрения, и с точки зрения политической, и с точки зрения военной, и с точки зрения морали, и даже эротики. Насчитал семьдесят три аргумента «за» и только восемь «против». А мог бы не считать аргументов, если бы был честен сам с собой, — ведь я знал, все равно знал, что сделаю это, потому что хотел власти, и, приводя аргументы, я только успокаивал себя, уговаривал как младенца, потому что боялся. И правильно боялся, ведь знал — будет боль, и еще раз боль, и незнание того, что случится в следующий миг, и, наконец, очевидная возможность умереть, потому что мыши — это мыши, методика — это методика, а я — это я. Я бы и дальше тянул, но нельзя было. Пришлось решать — или ставить опыт на себе, или сообщать о результате по инстанциям, прекрасно понимая, что, получив такой козырь, ни один военный не оставит его в моих руках, инициатива уйдет от меня навсегда. Если власть нужна была мне, то еще больше она нужна была тем, наверху, кто уже обладал властью, но хотел власти, еще большей. Для меня это стремление было подсознательным, для них — жизнью. Не мне было тягаться с ними в открытую. Вот почему ты решился на это, профессор Кирман, Нобелевский лауреат.
Неужели я не понимал тогда, насколько это глупо? Глупо не для меня лично, хотя и для меня тоже, — но глупо и безнравственно по большому счету! Цели в высоком смысле слова у меня нет. Эксперимент ради эксперимента. И это отвратительно, когда, поставив жестокий опыт на самом себе, начинаешь понимать, что цель, к которой ты стремился, была ничтожной…
Неожиданно Кирман остановился. Дорога петляла среди холмов, ночь была темной, но дорогу он все же видел, а там, за холмами, он видеть не мог, но все равно прекрасно представлял себе все изгибы асфальтовой ленты. Что-то он сказал недавно во время перебранки с самим собой… Что-то… Да. Кирман, Нобелевский лауреат. Что это еще за мания величия? Нет… Не мания. Я действительно получил Нобелевскую премию. Присудили еще вчера, а объявили об этом сегодня днем. Как я узнал? В машине я радио не включал, да и рано было. Сообщили позднее, когда мне было не до радио. Я был попросту мертв. Потом…
Еще одна новая способность организма? Предвидение? Ощущение всего, что касается его личности? Способность принимать радиоволны?..
Кирман сосредоточил внимание на этом последнем предположении и ясно увидел перед собой лицо телекомментатора. «Нобелевская премия по биологии и медицине за 2001 год присуждена Ричарду Кирману за достижения в исследованиях, связанных с генетической природой онкологических заболеваний… Сведения из Нью-Йорка противоречивы. По сообщениям официальных источников, Кирман умирает от рака. По другим, и сведения эти представляются достаточно надежными, Кирман действительно находился на лечении в клинике Рокфеллеровского университе в Нью-Йорке, но вчера вечером скрылся… Перед вами фотография… История весьма интригующая, и я уверен, что в ближайшие часы мы сможем информировать наших телезрителей… По-видимому, нити тянутся в достаточно высокие сферы…» Передача прервалась рекламой, и Кирман отогнал ее, как назойливую муху. Фотографию он разглядел и себя узнал.
Смогла ли дорожная полиция обнаружить машину? — подумал Кирман. Я ведь могу узнать это точно, разве нет? Если я могу чувствовать телепередачи, то почему бы не…
Он сосредоточился и почувствовал, будто падает куда-то, но даже не пошатнулся — падение прекратилось, и он увидел Уолтона. Журналист лежал на диване и смотрел в потолок. Он думал о чем-то неприятном, мыслей его Кирман не ощущал, но общее состояние брезгливости к самому себе уловил прекрасно. Предал, понял Кирман. Он представил троих мужчин, склонившихся над Уолтоном. У одного из них оттопыривался задний карман брюк, и, что самое смешное, в кармане — Кирман прекрасно это понял, не видя, — лежал завернутый в полиэтилен сэндвич. А Уолтон говорил. Он рассказал все, что знал. Все. И сейчас, лежа в темноте, испытывал такое чувство отвращения к самому себе, что впору вешаться.
Ну и вешайся, с неожиданной яростью подумал Кирман. Он мгновенно похолодел от этой мысли. Что-то, значит, осталось в нем от прежнего пещерного Кирмана, если он смог… Прочь! Ненависть к любому человеку, даже предателю, безнравственна. Бог с ним, с Уолтоном.
Ясно, во всяком случае, что до Карсон-Сити ищейки уже добрались. А может, добрались и до машины Уолтона, а там и до пещеры рукой подать. Это означает, что времени у него меньше, чем он рассчитывал. Времени — для чего?
Главное сейчас — вызволить Бет. А потом добраться до любого компьютера, имеющего выход в сеть министерства обороны и открыть все без исключения файлы с результатами работы, выпустить их в интернет — на всеобщее обозрение. Чтобы каждый человек на планете понял свое предназначение, чтобы каждый узнал, для чего живет и почему многие принимают мученическую смерть от рака, названного по глупейшей иронии незнания «болезнью века». Кирману вовсе не показался странным неожиданный для него переход от «я» к «мы», от власти для себя к идее счастья для всех.
Прежний план рухнул, и Кирман похоронил его в памяти без сожаления. Равномерный шаг не мешал думать, напротив — придавал мыслям определенный ритм. Кирман видел каждый бугорок на дороге, знал, что ждет его за поворотом, прислушивался к своим ощущениям. И в то же время спокойно и обстоятельно составлял план действий, анализируя собственную жизнь. Он вскользь отметил еще одно новое свойство — думать одновременно о нескольких вещах, принял как должное, оставив на будущее анализ и этого изменения в своем многократно изменившемся «я».
Кажется, начинает светать. Чтобы вызволить Бет, мне
Здесь повернуть, дорога нужно попасть на базу. Это
идет правее, за пригорком необходимо и для того,
брод через ручей, и собаки, чтобы поработать с
если они спустят собак, компьютерами. Впрочем, о
потеряют след. Вот и ручей, компьютерах потом, эксперты
я видел его оттуда, откуда все равно не разберутся в
видеть не мог. Что это все кодировке, слишком много
же: способность видеть сквозь цепей задействовано. Не
предметы, предельно станут же они анализировать
отточенный слух (журчание!) все без исключения файлы в
или способность предвидеть сети. Кто им позволит?
будущее? А время позднее — А Бет… Рихтер отпустил ее
три сорок шесть. Почему я спать, я вижу, как она
уверен, что это точное лежит, даже чувствую, какой
время? Ощущение времени сон ей снится. Боже, как я
естественно для человека, но ее чувствую! Она все
ведь не с точностью до сделала правильно. Впрочем,
минуты. В генах этого не они больше озабочены моими
может быть. Или может?.. поисками…
Кирман остановился. Ноги неожиданно подкосились, он опустился на песок и сразу лег, потому что даже сидеть было невыносимо. Мысли на мгновение смешались и опять разделились на два ручья. Усталости Кирман не ощущал, но встать не мог. Не было и голода — с самого вечера, с того мгновения, когда он очнулся в пещере. Тело все больше деревенело, казалось, что даже мысли потекли медленнее, сейчас все процессы в организме остановятся, и тогда он умрет, действительно умрет. Не навсегда — то того мгновения, когда взойдет солнце. Знание это было интуитивным, но совершенно твердым. При чем здесь солнце? — подумал Кирман.
Он физически ощущал, как отключаются в его теле отдельные клетки. Он жаждал рассвета, но до восхода оставалось еще почти два часа, горизонт на востоке едва-едва начал светлеть. Неужели так будет каждую ночь? — с досадой подумал Кирман. Умирать с темнотой и возрождаться со светом? Почему свет? До последней минуты он прекрасно жил в темноте. А теперь… Его могут найти… Не найдут… В темноте… Все…
x x x
Сьюард приехал в Лэнгли рано. День предстоял критический. Срок, отпущенный Кирману врачами, истекал. Приходилось теперь ориентировать сотрудников на поиск не живого Кирмана, а, скорее всего, его трупа. В крайнем случае придется загримировать под Кирмана какого-нибудь покойника и показать его журналистам. Съедят они это или нет — их проблемы. Сложнее с Крафтом из «Нью-Йорк таймс». Крафт умеет копать не хуже иного сыскного бюро, у него огромное количество знакомых и в самом Лэнгли. Вчера вечером эти знакомые должны были подбросить репортеру идею. Нужно проверить, как сработала наживка.
В оперативном зале ничего с вечера не изменилось. Дежурный офицер доложил сжато, картина получилась достаточно сложная и неприятная. В конце концов Сьюард решил, что поиски трупа можно отставить на второй план. Труп он и есть труп, с ним не поговоришь, в смысле информации это нуль. Гораздо сложнее ситуация с «Зенитом».
Ясно, что Кирман продолжал работу по этой программе и после ее отмены. В Пентагоне допустили оплошность, секретность оказалась слишком высокой и, как это бывает в подобных случаях, привела к бесконтрольности. Возможно, что существуют и другие, пока не отмененные, программы такой же степени секретности. Эту глупость, которая была не более чем следствием перестраховки, нужно было немедленно пресечь, и Сьюард отметил себе: поднять вопрос на первом же совещании с руководством министерства обороны.
А в данном конкретном случае искать выход из создавшейся ситуации придется ему, точнее — его ведомству. Глупое это занятие — вести разведывательную операцию по той единственной причине, что в собственном доме секретность превысила разумный предел. Хорошо бы свалить ответственность на директора, но шеф ЦРУ вернется только к следующему уик-энду.
Эксперты уже работают. В их доклад Сьюард вникать не стал, файл был короткий, строк тридцать, ожидать большего результата было бы нелепо, прошла ведь всего одна ночь.
Инцидент с мышью его поразил. Информация службы безопасности базы Шеррард была сухой, но емкой. Сьюард представил себе переполох, поднявшийся на базе, когда эта мышь сбежала из сейфа. Трудно обвинять в происшествии лаборантку Кирмана — Тинсли сама была посвящена не во все детали работы, да и недостаток образования сказывался. На допросах она не лгала — проверка на полиграфе показала это однозначно. Но здесь бы нюанс, понятный, повидимому, и Рихтеру. Тинсли не лгала, отвечая на прямо поставленные вопросы. На непоставленные вопросы она, естественно, не отвечала, а как мог Рихтер прямо ставить вопросы по проблеме, в которой не разбирался? Тинсли вполне могла утаить важную информацию.
Сьюард представил себе, как майор Рихтер входит с группой экспертов в кабинет Кирмана. С ними Беатрис Тинсли и специалист по вскрытию сейфов. Майор пробует открыть замок с помощью последнего шифра, сообщенного ему Кирманом за неделю до отъезда с базы. Поменять шифр в течение недели не мог никто. Однако сейф не отпирался. Значит, Кирман сообщил неверный код, нарушив грубейшим образом инструкцию по безопасности. Кодовое слово состояло из шести букв, угадать его было практически невозможно, это ведь, скорее всего, было и не слово, а бессмысленный набор букв. Специалист по сейфам возился с замком до глубокой ночи, Тинсли валилась с ног от усталости, и Рихтер разрешил ей идти спать.
Шифр подобрать не удалось — замок вскрыли автогеном. Едва дверца распахнулась, всех, кто был в комнате, окатила волна животного ужаса. Им померещилось, в глубине сейфа прячется существо, от которого буквально разит ненавистью. Как понял Сьюард, описать толком свое состояние не смог впоследствии никто. Майор лишь успел заметить, что из сейфа выскочила мышь — интенсивно белая, с красными глазами. Мышь метнулась к двери и исчезла, после чего ощущение ужаса схлынуло, и мужчины бросились вдогонку. Специалист по сейфам, наверное, все же остался — по инструкции он не имел права отходить от вскрытого сейфа без приказа начальства.
Мышь промчалась по коридорам, и охрана, по-видимому, решила, что началась атомная бомбардировка: расстреляв в воздух обоймы автоматов, солдаты бросились в убежище.
Мышь исчезла. Тинсли сказала, что мышь Бимбо была одним из последних подопытных животных Кирмана. Она была заражена, умерла от рака, а затем возвращена к жизни, в результате чего с ней произошла метаморфоза, объяснить которую лаборантка не смогла. Кабинет опечатали, в сейфе не оказалось ни одного клочка бумаги, ни одной компьютерной дискеты — только мышь.
Информация о поисках самого Кирмана тоже была скудной. В дорожную полицию Карсон-Сити позвонил фермер и сообщил о сгоревшей машине. Автомобиль обнаружили быстро — это действительно оказался «феррари» Уолтона. Кирмана в машине не было. По мнению полицейского эксперта, Кирман сбросил в окраг пустую машину, а сам скрылся. Это вызвало сомнения, но местность все же начали прочесывать. Оперативная информация шла на дисплеи, но сдвигов пока не намечалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18
И тогда я решился. Промаялся несколько ночей, приводя доводы «за» и «против», с научной точки зрения, и с точки зрения политической, и с точки зрения военной, и с точки зрения морали, и даже эротики. Насчитал семьдесят три аргумента «за» и только восемь «против». А мог бы не считать аргументов, если бы был честен сам с собой, — ведь я знал, все равно знал, что сделаю это, потому что хотел власти, и, приводя аргументы, я только успокаивал себя, уговаривал как младенца, потому что боялся. И правильно боялся, ведь знал — будет боль, и еще раз боль, и незнание того, что случится в следующий миг, и, наконец, очевидная возможность умереть, потому что мыши — это мыши, методика — это методика, а я — это я. Я бы и дальше тянул, но нельзя было. Пришлось решать — или ставить опыт на себе, или сообщать о результате по инстанциям, прекрасно понимая, что, получив такой козырь, ни один военный не оставит его в моих руках, инициатива уйдет от меня навсегда. Если власть нужна была мне, то еще больше она нужна была тем, наверху, кто уже обладал властью, но хотел власти, еще большей. Для меня это стремление было подсознательным, для них — жизнью. Не мне было тягаться с ними в открытую. Вот почему ты решился на это, профессор Кирман, Нобелевский лауреат.
Неужели я не понимал тогда, насколько это глупо? Глупо не для меня лично, хотя и для меня тоже, — но глупо и безнравственно по большому счету! Цели в высоком смысле слова у меня нет. Эксперимент ради эксперимента. И это отвратительно, когда, поставив жестокий опыт на самом себе, начинаешь понимать, что цель, к которой ты стремился, была ничтожной…
Неожиданно Кирман остановился. Дорога петляла среди холмов, ночь была темной, но дорогу он все же видел, а там, за холмами, он видеть не мог, но все равно прекрасно представлял себе все изгибы асфальтовой ленты. Что-то он сказал недавно во время перебранки с самим собой… Что-то… Да. Кирман, Нобелевский лауреат. Что это еще за мания величия? Нет… Не мания. Я действительно получил Нобелевскую премию. Присудили еще вчера, а объявили об этом сегодня днем. Как я узнал? В машине я радио не включал, да и рано было. Сообщили позднее, когда мне было не до радио. Я был попросту мертв. Потом…
Еще одна новая способность организма? Предвидение? Ощущение всего, что касается его личности? Способность принимать радиоволны?..
Кирман сосредоточил внимание на этом последнем предположении и ясно увидел перед собой лицо телекомментатора. «Нобелевская премия по биологии и медицине за 2001 год присуждена Ричарду Кирману за достижения в исследованиях, связанных с генетической природой онкологических заболеваний… Сведения из Нью-Йорка противоречивы. По сообщениям официальных источников, Кирман умирает от рака. По другим, и сведения эти представляются достаточно надежными, Кирман действительно находился на лечении в клинике Рокфеллеровского университе в Нью-Йорке, но вчера вечером скрылся… Перед вами фотография… История весьма интригующая, и я уверен, что в ближайшие часы мы сможем информировать наших телезрителей… По-видимому, нити тянутся в достаточно высокие сферы…» Передача прервалась рекламой, и Кирман отогнал ее, как назойливую муху. Фотографию он разглядел и себя узнал.
Смогла ли дорожная полиция обнаружить машину? — подумал Кирман. Я ведь могу узнать это точно, разве нет? Если я могу чувствовать телепередачи, то почему бы не…
Он сосредоточился и почувствовал, будто падает куда-то, но даже не пошатнулся — падение прекратилось, и он увидел Уолтона. Журналист лежал на диване и смотрел в потолок. Он думал о чем-то неприятном, мыслей его Кирман не ощущал, но общее состояние брезгливости к самому себе уловил прекрасно. Предал, понял Кирман. Он представил троих мужчин, склонившихся над Уолтоном. У одного из них оттопыривался задний карман брюк, и, что самое смешное, в кармане — Кирман прекрасно это понял, не видя, — лежал завернутый в полиэтилен сэндвич. А Уолтон говорил. Он рассказал все, что знал. Все. И сейчас, лежа в темноте, испытывал такое чувство отвращения к самому себе, что впору вешаться.
Ну и вешайся, с неожиданной яростью подумал Кирман. Он мгновенно похолодел от этой мысли. Что-то, значит, осталось в нем от прежнего пещерного Кирмана, если он смог… Прочь! Ненависть к любому человеку, даже предателю, безнравственна. Бог с ним, с Уолтоном.
Ясно, во всяком случае, что до Карсон-Сити ищейки уже добрались. А может, добрались и до машины Уолтона, а там и до пещеры рукой подать. Это означает, что времени у него меньше, чем он рассчитывал. Времени — для чего?
Главное сейчас — вызволить Бет. А потом добраться до любого компьютера, имеющего выход в сеть министерства обороны и открыть все без исключения файлы с результатами работы, выпустить их в интернет — на всеобщее обозрение. Чтобы каждый человек на планете понял свое предназначение, чтобы каждый узнал, для чего живет и почему многие принимают мученическую смерть от рака, названного по глупейшей иронии незнания «болезнью века». Кирману вовсе не показался странным неожиданный для него переход от «я» к «мы», от власти для себя к идее счастья для всех.
Прежний план рухнул, и Кирман похоронил его в памяти без сожаления. Равномерный шаг не мешал думать, напротив — придавал мыслям определенный ритм. Кирман видел каждый бугорок на дороге, знал, что ждет его за поворотом, прислушивался к своим ощущениям. И в то же время спокойно и обстоятельно составлял план действий, анализируя собственную жизнь. Он вскользь отметил еще одно новое свойство — думать одновременно о нескольких вещах, принял как должное, оставив на будущее анализ и этого изменения в своем многократно изменившемся «я».
Кажется, начинает светать. Чтобы вызволить Бет, мне
Здесь повернуть, дорога нужно попасть на базу. Это
идет правее, за пригорком необходимо и для того,
брод через ручей, и собаки, чтобы поработать с
если они спустят собак, компьютерами. Впрочем, о
потеряют след. Вот и ручей, компьютерах потом, эксперты
я видел его оттуда, откуда все равно не разберутся в
видеть не мог. Что это все кодировке, слишком много
же: способность видеть сквозь цепей задействовано. Не
предметы, предельно станут же они анализировать
отточенный слух (журчание!) все без исключения файлы в
или способность предвидеть сети. Кто им позволит?
будущее? А время позднее — А Бет… Рихтер отпустил ее
три сорок шесть. Почему я спать, я вижу, как она
уверен, что это точное лежит, даже чувствую, какой
время? Ощущение времени сон ей снится. Боже, как я
естественно для человека, но ее чувствую! Она все
ведь не с точностью до сделала правильно. Впрочем,
минуты. В генах этого не они больше озабочены моими
может быть. Или может?.. поисками…
Кирман остановился. Ноги неожиданно подкосились, он опустился на песок и сразу лег, потому что даже сидеть было невыносимо. Мысли на мгновение смешались и опять разделились на два ручья. Усталости Кирман не ощущал, но встать не мог. Не было и голода — с самого вечера, с того мгновения, когда он очнулся в пещере. Тело все больше деревенело, казалось, что даже мысли потекли медленнее, сейчас все процессы в организме остановятся, и тогда он умрет, действительно умрет. Не навсегда — то того мгновения, когда взойдет солнце. Знание это было интуитивным, но совершенно твердым. При чем здесь солнце? — подумал Кирман.
Он физически ощущал, как отключаются в его теле отдельные клетки. Он жаждал рассвета, но до восхода оставалось еще почти два часа, горизонт на востоке едва-едва начал светлеть. Неужели так будет каждую ночь? — с досадой подумал Кирман. Умирать с темнотой и возрождаться со светом? Почему свет? До последней минуты он прекрасно жил в темноте. А теперь… Его могут найти… Не найдут… В темноте… Все…
x x x
Сьюард приехал в Лэнгли рано. День предстоял критический. Срок, отпущенный Кирману врачами, истекал. Приходилось теперь ориентировать сотрудников на поиск не живого Кирмана, а, скорее всего, его трупа. В крайнем случае придется загримировать под Кирмана какого-нибудь покойника и показать его журналистам. Съедят они это или нет — их проблемы. Сложнее с Крафтом из «Нью-Йорк таймс». Крафт умеет копать не хуже иного сыскного бюро, у него огромное количество знакомых и в самом Лэнгли. Вчера вечером эти знакомые должны были подбросить репортеру идею. Нужно проверить, как сработала наживка.
В оперативном зале ничего с вечера не изменилось. Дежурный офицер доложил сжато, картина получилась достаточно сложная и неприятная. В конце концов Сьюард решил, что поиски трупа можно отставить на второй план. Труп он и есть труп, с ним не поговоришь, в смысле информации это нуль. Гораздо сложнее ситуация с «Зенитом».
Ясно, что Кирман продолжал работу по этой программе и после ее отмены. В Пентагоне допустили оплошность, секретность оказалась слишком высокой и, как это бывает в подобных случаях, привела к бесконтрольности. Возможно, что существуют и другие, пока не отмененные, программы такой же степени секретности. Эту глупость, которая была не более чем следствием перестраховки, нужно было немедленно пресечь, и Сьюард отметил себе: поднять вопрос на первом же совещании с руководством министерства обороны.
А в данном конкретном случае искать выход из создавшейся ситуации придется ему, точнее — его ведомству. Глупое это занятие — вести разведывательную операцию по той единственной причине, что в собственном доме секретность превысила разумный предел. Хорошо бы свалить ответственность на директора, но шеф ЦРУ вернется только к следующему уик-энду.
Эксперты уже работают. В их доклад Сьюард вникать не стал, файл был короткий, строк тридцать, ожидать большего результата было бы нелепо, прошла ведь всего одна ночь.
Инцидент с мышью его поразил. Информация службы безопасности базы Шеррард была сухой, но емкой. Сьюард представил себе переполох, поднявшийся на базе, когда эта мышь сбежала из сейфа. Трудно обвинять в происшествии лаборантку Кирмана — Тинсли сама была посвящена не во все детали работы, да и недостаток образования сказывался. На допросах она не лгала — проверка на полиграфе показала это однозначно. Но здесь бы нюанс, понятный, повидимому, и Рихтеру. Тинсли не лгала, отвечая на прямо поставленные вопросы. На непоставленные вопросы она, естественно, не отвечала, а как мог Рихтер прямо ставить вопросы по проблеме, в которой не разбирался? Тинсли вполне могла утаить важную информацию.
Сьюард представил себе, как майор Рихтер входит с группой экспертов в кабинет Кирмана. С ними Беатрис Тинсли и специалист по вскрытию сейфов. Майор пробует открыть замок с помощью последнего шифра, сообщенного ему Кирманом за неделю до отъезда с базы. Поменять шифр в течение недели не мог никто. Однако сейф не отпирался. Значит, Кирман сообщил неверный код, нарушив грубейшим образом инструкцию по безопасности. Кодовое слово состояло из шести букв, угадать его было практически невозможно, это ведь, скорее всего, было и не слово, а бессмысленный набор букв. Специалист по сейфам возился с замком до глубокой ночи, Тинсли валилась с ног от усталости, и Рихтер разрешил ей идти спать.
Шифр подобрать не удалось — замок вскрыли автогеном. Едва дверца распахнулась, всех, кто был в комнате, окатила волна животного ужаса. Им померещилось, в глубине сейфа прячется существо, от которого буквально разит ненавистью. Как понял Сьюард, описать толком свое состояние не смог впоследствии никто. Майор лишь успел заметить, что из сейфа выскочила мышь — интенсивно белая, с красными глазами. Мышь метнулась к двери и исчезла, после чего ощущение ужаса схлынуло, и мужчины бросились вдогонку. Специалист по сейфам, наверное, все же остался — по инструкции он не имел права отходить от вскрытого сейфа без приказа начальства.
Мышь промчалась по коридорам, и охрана, по-видимому, решила, что началась атомная бомбардировка: расстреляв в воздух обоймы автоматов, солдаты бросились в убежище.
Мышь исчезла. Тинсли сказала, что мышь Бимбо была одним из последних подопытных животных Кирмана. Она была заражена, умерла от рака, а затем возвращена к жизни, в результате чего с ней произошла метаморфоза, объяснить которую лаборантка не смогла. Кабинет опечатали, в сейфе не оказалось ни одного клочка бумаги, ни одной компьютерной дискеты — только мышь.
Информация о поисках самого Кирмана тоже была скудной. В дорожную полицию Карсон-Сити позвонил фермер и сообщил о сгоревшей машине. Автомобиль обнаружили быстро — это действительно оказался «феррари» Уолтона. Кирмана в машине не было. По мнению полицейского эксперта, Кирман сбросил в окраг пустую машину, а сам скрылся. Это вызвало сомнения, но местность все же начали прочесывать. Оперативная информация шла на дисплеи, но сдвигов пока не намечалось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18