Собственно, Упрям, памятуя некоторые высказывания пса, сто раз бы усомнился, прежде чем вернуть ему человеческий облик. А вот учитель ни минуты не колебался. И как только прозрел в ядовито злословящем волкодаве этого степенного мужчину? Но на то он и Наум, учитель. Знает: когда, кого и в кого превращать.
Светорад после ран, а Наум — после действительно оказавшегося очень трудным прохождения через врата были еще слишком слабы. Оба, утопая в подушках, сидели, привалившись спинами к стене, на постели и прихлебывали бульончик.
За окном сгущались сумерки.
— Так, значит, то не василиски были? — не отставал Упрям. — Значит, зря я им дули казал?
— Не зря. Штуковины эти не василиски, они даже не живые — ну, может, самую малость. Однако опасаться их все равно следовало. Приютивший меня человек старательно прятал меня от людей с такими штуками, — пояснил Наум.
— А вот…
— А вот ты, кажется, так и не вручил меч князю?
Упрям хлопнул себя по лбу:
— Забыл! Ну до того ли было? А вообще, оно и к лучшему. Его все-таки Твердята делал, я завтра ему верну меч, пусть он дарит. А вот скажи, учитель, как там…
Светорад булькнул бульоном, вроде бы хихикнув, а Нещур сурово сказал:
— Дай отдохнуть человеку!
— Верно, — согласился Наум. — Тем более, в конечном счете, ты узнаешь все, что тебе любопытно. Но сначала я должен узнать у тебя все, что мне нужно. Я уже кое-что ведаю о нынешней ярмарке, обо всех этих «пустячках» и «безделушках», и очень они мне не нравятся. Завтра же займусь ими вплотную.
— Что ты, учитель, завтра ты еще будешь отдыхать!
— К сожалению, времени для этого нет и не предвидится
— Почему же, учитель? Ведь все самое страшное позади. Бурезов схвачен и во всем сознался, ход войны переломлен. Работы еще, конечно, много предстоит, но главное уже сделано!
— Ох, и наивный ты у меня… — усмехнулся Наум. — Неужто впрямь думаешь, будто Бурезов нам все рассказал? А подумай — зачем бы? Чтобы нам легче жилось? Вот уж что его меньше всего заботит, так это наше удобство. Нет, Упрям, как раз о самом главном преступник умолчал. Сказанное им в святилище — не признанием было, только средством глаза ваши отвести. Или ты тоже поверил, что Бурезов на одну только войну рассчитывал?
— Как не поверить, если он такие надежды возлагал на битву в Угорье? — пожал плечами Упрям. — Ведь ясно как день: кабы не подоспели мы на летающих ладьях, многие князья и чародеи славянские непременно погибли бы.
— Да, конечно, — кивнул Наум. — Однако Бурезов отлично знает, что бог войны изменчив и непредсказуем, а в огне раздуваемых им пожаров народный дух закаляется, но не меняется. Конечной же целью Бурезова было то, о чем он не сказал, но, судя по вашим с Нещуром словам, проговорился под конец. Изменить сознание людей, внушить им свою безумную веру…
— Разве можно хоть на миг допустить, что у него и впрямь был способ сделать это? — осторожно спросил Светорад.
— К сожалению, да. И самое страшное — этот способ сработает независимо от того, будет Бурезов рядом или нет, — объявил Наум.
— Ярмарка? — спросил Упрям.
Учитель внимательно посмотрел ему в глаза:
Наобум спросил или действительно что-то подозреваешь?
— Да скорее наобум, — сознался парень.
— Однако мыслишь верно. Вы с Нещуром хорошо поработали на Смотре, но вам не хватило опыта, да и коварство Бурезова было слишком изощренным. Только в удивительном мире необязательного будущего мне удалось отыскать некоторые ответы.
Все ждали продолжения, но чародей, убедившись, что завладел вниманием слушателей, сперва приложился к своему вареву, а потом обвел их долгим взором:
— Бурезов отнюдь не случайно столько сил и средств потратил на подготовку этой ярмарки. Он не мог быть совершенно уверен, что Совет Старцев не вышлет своего человека ему в помощь — и в этом случае все должно было пройти без сучка без задоринки. Подбор товаров он осуществил как очень глубокое, тщательно продуманное заклинание. Соединясь вместе, все эти невинные «безделушки» и «пустячки» должны образовать своего рода ауру потребительства, эпидемию вещизма, которая меньше чем за год до неузнаваемости изменила бы население Дивного. Позже я объясню подробно, что означают эти слова, а пока просто поверьте: самые коварные демоны Исподнего мира не смогли бы измыслить более верное средство к уничтожению славянского духа. Все эти сотовые «клушки» и очки-духовиды, роскошные самобранки и даже «предметы оргиастического культа», которые Израэль Рев конечно же никуда с собой не повезет, должны, по мысли Бурезова, распространиться по Словени, обратив ее великие силы, о которых так страстно вещал он нынче в святилище, к целям самым низменным и недостойным.
— Но как, учитель? Разве не прав был князь, когда сказал, что славяне никогда не пойдут покорять другие народы — в том и сила их… Разве это не правда? Прости, учитель, в это я не могу поверить.
— Князь умен, — кивнул Наум. — И он прав: сегодня славяне не станут никого воевать. А вот если в будущее посмотреть…
— Хотя бы и в необязательное? — догадался Нещур.
— Да. Как иная хворь, вовремя не излеченная, оставляет память о себе на всю жизнь, так и поветрие вещизма не проходит бесследно. Что такое «безделушки» Бурезова? Такие славные пустячки — сплошное удобство… которое скоро станет для всех обязательным. Без разбора: надо, не надо — а каждый хочет того же, что у всех есть. И метится общее для всех счастье. Такие оспины в душах оставляет вещизм.
— Вещизм? Дикое какое-то словечко, — проворчал Светорад. — Вроде бы понятное, славянское, но не наше. И что же дальше?
— Дальше проще некуда, — вздохнул Наум. — Достаточно уверовать каждому, что благо — это то, что хорошо для него, и нет такого преступления, которого не совершил бы человек во имя всеобщего блага. Думать уже не надо, ибо все давно кажется ясным и простым. Возражений можно не слушать, потому что всякий, кто спорит с твоим благом — либо желает зла, либо не понимает своего счастья. Можно самозабвенно верить в собственную святость и жертвенность. И убеждать спорщиков огнем и мечом… Всеобщее благо легко умещается на конце копья.
— А при том правителе, которого хотел Бурезов посадить в Ладоге, все случилось бы еще быстрее и проще, — заметил Светорад. — Вот когда мощь славян обернулась бы неукротимым бешенством.
— И все из-за нескольких проданных на ярмарке вещиц? — спросил Упрям.
— Все начинается с чего-то, — пожал плечами его учитель.
Нещур закивал, припомнив:
— Не случайно Бурезов обмолвился о камушке, брошенном с вершины торы.
— Вот именно. Поэтому настоящая работа ждет впереди, — несколько утомившись речью, вздохнул Наум. — Но прежде я желаю услышать подробный рассказ о твоих приключениях. Упрям. Приютивший меня человек и сам был до некоторой степени чародеем, он порой мог показать мне тебя, но слишком многого я не видел. Что это за паренек тут крутился? Шустрый такой, даже подозрительный.
Буян фыркнул, но промолчал.
— Я все расскажу, учитель, честное слово, но… только один вопрос, ладно? А то ведь помру от любопытства. Один коротенький вопрос.
— Задавай, — вздохнул Наум.
Упрям сосредоточился, подбирая нужные слова, и спросил:
— Как там… в целом?
Несколько мгновений царила тишина, а потом покой взорвался от хохота. Даже очень слабый Светорад смеялся, хватаясь за повязки.
— Ну ты даешь!.. — протянул Наум. — Вопрос короткий, ничего не скажешь. Попробую ответить так же: недурно. Не так страшно, как могло бы быть… Любопытно, но суматошно.
Упрям вздохнул:
— Каков вопрос — таков ответ. Хорошо, теперь я готов рассказывать, учитель. Только вот посуду уберу…
— А мыть ее опять дружинникам доверишь? — послышалось из угла.
— Пикуля! — обрадовался Упрям. — Молодец, что зашел. Садись к столу.
Домовой в кои-то веки выглядел довольным. Хотя нет — что-то его все же беспокоило.
— Некогда мне, — ответил он. — Спасибо, конечно, но я в другой раз. Ты бы это… вышел, что ли. А то там девка твоя…
— Она не моя девка. А что она? Опять в дом ломится?
— Не… помирает вроде.
— Как?! — поразился Упрям, невольно вскакивая с места.
— Как… — буркнул домовой. — Любопытствуешь — выдь да посмотри, чего у меня-то спрашивать? Я и сам хотел бы знать, как она это делать собралась.
— Ну, так я выйду? — наполовину утвердительно спросил Упрям у трёх мудрых старцев
Ответа, конечно, не получил. Никто из присутствующих, даже Нещур, не знал всего, и поводов для возражений не нашел бы даже при желании. Только сам куляший заметил:
— Нет, если хочешь знать, что я обо всем этом думаю, так дурит тебя твоя девка. Разжалобить хочет — и в дом навечно напроситься.
— Она не…
— Но, сказать по правде, я таких чумичек допрежь не видывал. С нее станется.
— Ну, так я выйду, — уже без тени вопроса сказал Упрям и направился вниз.
Домовой задержался. Поклонился Науму и поприветствовал:
— С возвращением, чародей. Хорошо, что вернулся. Я соскучился по тебе.
— Я тоже рад тебя видеть, друг суседушко.
— Я потом, попозже загляну, — начал было растворяться домовой.
Однако Наум удержал его:
— Нет, Пикуля, останься. Тут все свои. Садись к столу да поведай, пожалуй, что это за девку тут Упрям завел, покуда меня не было.
— Да она не то чтобы его девка… — начал Пикуля, присаживаясь.
* * *
Судьбы духов различны. По сути своей бессмертные, они могут в конце существования на земле зачахнуть, могут быть изгнаны, могут сами перейти в иной мир — на небеса или под землю. Однако понятие смерти применяется к ним лишь условно, а сами они подобные слова в отношении друг друга не употребляют вовсе. «Ушел» — и все тут. В особых случаях — «сгинул». Но «помереть»…
Если есть хоть малейшая возможность того, что духи могут умирать, да еще без видимых причин, многоопытный куляший, разумеется, просто обязан проявить беспокойство.
Крапива сидела на земле, на краю своих зарослей, по-прежнему густых и сильных. Чуть поддернутая рубашка ненароком обнажила стройную ногу до колена. Упрям приблизился к ней и взял в руку ее холодные тонкие пальцы, тотчас ответившие на пожатие.
— Упрямушка… — прошептала она слабым голосом.
Вроде бы ничего не изменилось в ее внешности, однако выглядела она и впрямь не ахти. Всегдашняя бледность имела явный болезненный оттенок, вокруг глаз обозначились круги, а в самом взоре угнездилась тоска.
— Крапива, что это ты тут?
— Умираю я, Упрямушка, милый.
— Брось. Ты дух, а духи не умирают.
— Да? — удивилась она и пожала плечами. — Надо же… ну и ладно. Я завидовать не стану. Ведь не любишь ты меня, а без тебя мне и жизнь не мила.
— Послушай, мы же вроде бы договорились не поминать об этом… пока ты не подрастешь.
— Жестокий ты, Упрямушка. Не подрасти уж мне никогда. А могла бы — и зимой, и летом зеленеть, цвести, колоситься… все могла бы, много силы ты в меня вселил. А теперь вот забрал. Но я не жалею, совсем — раз нужно тебе было Наума вернуть, значит, так тому и быть. Что для тебя хорошо, то и мне по сердцу…
— Крапива, я понял. Ты просто истощена. Я виноват, что сам тебя не предупредил… После того как ты отдала мне силу для открытия врат, такая слабость естественна. У меня недавно так было — дрались с навями в лесочке неподалеку, так я весь исчерпался, аж голова кружилась, представляешь? А ведь я человек, у меня еще телесная сила есть. А ты — дух. Но в самой траве силы остались. Тебе надо только отдохнуть — и сможешь черпать их…
— Не смогу, хороший мой. Трава-то, приглядись — уже пожухла местами.
Упрям присмотрелся. И к ужасу своему убедился, что девушка-дух права: стебли только на первый взгляд казались свежими и бодрыми. В налетевшем порыве ветерка они зашуршали сухо и скорбно. Края зубчатых листьев охватила желтизна.
— Сохну, помираю, — вздохнула Крапива. — Спасибо, что пришел. Хотела попрощаться, повидать тебя напоследок.
— Постой-постой, да ведь такого быть не может. Ты ведь отделяешься от своей вещественной сущности, как и всякий дух. Не могла ты напряжением траву погубить. Тут что-то не так! Неужели напряжение было… слишком сильным? Это что-то новое!
— Сладко-то как слушать тебя, милый. Вот и похвалил меня — ах как славно! Ты побудь со мной — так я совсем счастливой отойду…
— Ну нет! — воскликнул Упрям. — Не бывать тому! Благодаря тебе и Наума спасли, и всех славян от позора избавили!
— Правда, что ли? — От удивления в голосе Крапивы даже возникла прежняя звонкость, но тотчас она совсем слабо произнесла: — Это все неважно.
— Очень важно, очень, ты просто не понимаешь. Ты… молодая еще слишком, можно сказать, маленькая совсем, чтоб такие вещи понимать. Поверь, после всего просто свинством будет дать тебе помереть.
Он вынул поясной нож, с каким любой славян каждодневно ходит, и прежде чем Крапива успела что-то сообразить, полоснул себя по запястью. Тугая струя крови хлынула на землю, питавшую корни травы. Щедро полоснул…
— На море-океане, на острове Буяне камень Алатырь лежит, Древо сторожит, — торопливо заговорил Упрям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Светорад после ран, а Наум — после действительно оказавшегося очень трудным прохождения через врата были еще слишком слабы. Оба, утопая в подушках, сидели, привалившись спинами к стене, на постели и прихлебывали бульончик.
За окном сгущались сумерки.
— Так, значит, то не василиски были? — не отставал Упрям. — Значит, зря я им дули казал?
— Не зря. Штуковины эти не василиски, они даже не живые — ну, может, самую малость. Однако опасаться их все равно следовало. Приютивший меня человек старательно прятал меня от людей с такими штуками, — пояснил Наум.
— А вот…
— А вот ты, кажется, так и не вручил меч князю?
Упрям хлопнул себя по лбу:
— Забыл! Ну до того ли было? А вообще, оно и к лучшему. Его все-таки Твердята делал, я завтра ему верну меч, пусть он дарит. А вот скажи, учитель, как там…
Светорад булькнул бульоном, вроде бы хихикнув, а Нещур сурово сказал:
— Дай отдохнуть человеку!
— Верно, — согласился Наум. — Тем более, в конечном счете, ты узнаешь все, что тебе любопытно. Но сначала я должен узнать у тебя все, что мне нужно. Я уже кое-что ведаю о нынешней ярмарке, обо всех этих «пустячках» и «безделушках», и очень они мне не нравятся. Завтра же займусь ими вплотную.
— Что ты, учитель, завтра ты еще будешь отдыхать!
— К сожалению, времени для этого нет и не предвидится
— Почему же, учитель? Ведь все самое страшное позади. Бурезов схвачен и во всем сознался, ход войны переломлен. Работы еще, конечно, много предстоит, но главное уже сделано!
— Ох, и наивный ты у меня… — усмехнулся Наум. — Неужто впрямь думаешь, будто Бурезов нам все рассказал? А подумай — зачем бы? Чтобы нам легче жилось? Вот уж что его меньше всего заботит, так это наше удобство. Нет, Упрям, как раз о самом главном преступник умолчал. Сказанное им в святилище — не признанием было, только средством глаза ваши отвести. Или ты тоже поверил, что Бурезов на одну только войну рассчитывал?
— Как не поверить, если он такие надежды возлагал на битву в Угорье? — пожал плечами Упрям. — Ведь ясно как день: кабы не подоспели мы на летающих ладьях, многие князья и чародеи славянские непременно погибли бы.
— Да, конечно, — кивнул Наум. — Однако Бурезов отлично знает, что бог войны изменчив и непредсказуем, а в огне раздуваемых им пожаров народный дух закаляется, но не меняется. Конечной же целью Бурезова было то, о чем он не сказал, но, судя по вашим с Нещуром словам, проговорился под конец. Изменить сознание людей, внушить им свою безумную веру…
— Разве можно хоть на миг допустить, что у него и впрямь был способ сделать это? — осторожно спросил Светорад.
— К сожалению, да. И самое страшное — этот способ сработает независимо от того, будет Бурезов рядом или нет, — объявил Наум.
— Ярмарка? — спросил Упрям.
Учитель внимательно посмотрел ему в глаза:
Наобум спросил или действительно что-то подозреваешь?
— Да скорее наобум, — сознался парень.
— Однако мыслишь верно. Вы с Нещуром хорошо поработали на Смотре, но вам не хватило опыта, да и коварство Бурезова было слишком изощренным. Только в удивительном мире необязательного будущего мне удалось отыскать некоторые ответы.
Все ждали продолжения, но чародей, убедившись, что завладел вниманием слушателей, сперва приложился к своему вареву, а потом обвел их долгим взором:
— Бурезов отнюдь не случайно столько сил и средств потратил на подготовку этой ярмарки. Он не мог быть совершенно уверен, что Совет Старцев не вышлет своего человека ему в помощь — и в этом случае все должно было пройти без сучка без задоринки. Подбор товаров он осуществил как очень глубокое, тщательно продуманное заклинание. Соединясь вместе, все эти невинные «безделушки» и «пустячки» должны образовать своего рода ауру потребительства, эпидемию вещизма, которая меньше чем за год до неузнаваемости изменила бы население Дивного. Позже я объясню подробно, что означают эти слова, а пока просто поверьте: самые коварные демоны Исподнего мира не смогли бы измыслить более верное средство к уничтожению славянского духа. Все эти сотовые «клушки» и очки-духовиды, роскошные самобранки и даже «предметы оргиастического культа», которые Израэль Рев конечно же никуда с собой не повезет, должны, по мысли Бурезова, распространиться по Словени, обратив ее великие силы, о которых так страстно вещал он нынче в святилище, к целям самым низменным и недостойным.
— Но как, учитель? Разве не прав был князь, когда сказал, что славяне никогда не пойдут покорять другие народы — в том и сила их… Разве это не правда? Прости, учитель, в это я не могу поверить.
— Князь умен, — кивнул Наум. — И он прав: сегодня славяне не станут никого воевать. А вот если в будущее посмотреть…
— Хотя бы и в необязательное? — догадался Нещур.
— Да. Как иная хворь, вовремя не излеченная, оставляет память о себе на всю жизнь, так и поветрие вещизма не проходит бесследно. Что такое «безделушки» Бурезова? Такие славные пустячки — сплошное удобство… которое скоро станет для всех обязательным. Без разбора: надо, не надо — а каждый хочет того же, что у всех есть. И метится общее для всех счастье. Такие оспины в душах оставляет вещизм.
— Вещизм? Дикое какое-то словечко, — проворчал Светорад. — Вроде бы понятное, славянское, но не наше. И что же дальше?
— Дальше проще некуда, — вздохнул Наум. — Достаточно уверовать каждому, что благо — это то, что хорошо для него, и нет такого преступления, которого не совершил бы человек во имя всеобщего блага. Думать уже не надо, ибо все давно кажется ясным и простым. Возражений можно не слушать, потому что всякий, кто спорит с твоим благом — либо желает зла, либо не понимает своего счастья. Можно самозабвенно верить в собственную святость и жертвенность. И убеждать спорщиков огнем и мечом… Всеобщее благо легко умещается на конце копья.
— А при том правителе, которого хотел Бурезов посадить в Ладоге, все случилось бы еще быстрее и проще, — заметил Светорад. — Вот когда мощь славян обернулась бы неукротимым бешенством.
— И все из-за нескольких проданных на ярмарке вещиц? — спросил Упрям.
— Все начинается с чего-то, — пожал плечами его учитель.
Нещур закивал, припомнив:
— Не случайно Бурезов обмолвился о камушке, брошенном с вершины торы.
— Вот именно. Поэтому настоящая работа ждет впереди, — несколько утомившись речью, вздохнул Наум. — Но прежде я желаю услышать подробный рассказ о твоих приключениях. Упрям. Приютивший меня человек и сам был до некоторой степени чародеем, он порой мог показать мне тебя, но слишком многого я не видел. Что это за паренек тут крутился? Шустрый такой, даже подозрительный.
Буян фыркнул, но промолчал.
— Я все расскажу, учитель, честное слово, но… только один вопрос, ладно? А то ведь помру от любопытства. Один коротенький вопрос.
— Задавай, — вздохнул Наум.
Упрям сосредоточился, подбирая нужные слова, и спросил:
— Как там… в целом?
Несколько мгновений царила тишина, а потом покой взорвался от хохота. Даже очень слабый Светорад смеялся, хватаясь за повязки.
— Ну ты даешь!.. — протянул Наум. — Вопрос короткий, ничего не скажешь. Попробую ответить так же: недурно. Не так страшно, как могло бы быть… Любопытно, но суматошно.
Упрям вздохнул:
— Каков вопрос — таков ответ. Хорошо, теперь я готов рассказывать, учитель. Только вот посуду уберу…
— А мыть ее опять дружинникам доверишь? — послышалось из угла.
— Пикуля! — обрадовался Упрям. — Молодец, что зашел. Садись к столу.
Домовой в кои-то веки выглядел довольным. Хотя нет — что-то его все же беспокоило.
— Некогда мне, — ответил он. — Спасибо, конечно, но я в другой раз. Ты бы это… вышел, что ли. А то там девка твоя…
— Она не моя девка. А что она? Опять в дом ломится?
— Не… помирает вроде.
— Как?! — поразился Упрям, невольно вскакивая с места.
— Как… — буркнул домовой. — Любопытствуешь — выдь да посмотри, чего у меня-то спрашивать? Я и сам хотел бы знать, как она это делать собралась.
— Ну, так я выйду? — наполовину утвердительно спросил Упрям у трёх мудрых старцев
Ответа, конечно, не получил. Никто из присутствующих, даже Нещур, не знал всего, и поводов для возражений не нашел бы даже при желании. Только сам куляший заметил:
— Нет, если хочешь знать, что я обо всем этом думаю, так дурит тебя твоя девка. Разжалобить хочет — и в дом навечно напроситься.
— Она не…
— Но, сказать по правде, я таких чумичек допрежь не видывал. С нее станется.
— Ну, так я выйду, — уже без тени вопроса сказал Упрям и направился вниз.
Домовой задержался. Поклонился Науму и поприветствовал:
— С возвращением, чародей. Хорошо, что вернулся. Я соскучился по тебе.
— Я тоже рад тебя видеть, друг суседушко.
— Я потом, попозже загляну, — начал было растворяться домовой.
Однако Наум удержал его:
— Нет, Пикуля, останься. Тут все свои. Садись к столу да поведай, пожалуй, что это за девку тут Упрям завел, покуда меня не было.
— Да она не то чтобы его девка… — начал Пикуля, присаживаясь.
* * *
Судьбы духов различны. По сути своей бессмертные, они могут в конце существования на земле зачахнуть, могут быть изгнаны, могут сами перейти в иной мир — на небеса или под землю. Однако понятие смерти применяется к ним лишь условно, а сами они подобные слова в отношении друг друга не употребляют вовсе. «Ушел» — и все тут. В особых случаях — «сгинул». Но «помереть»…
Если есть хоть малейшая возможность того, что духи могут умирать, да еще без видимых причин, многоопытный куляший, разумеется, просто обязан проявить беспокойство.
Крапива сидела на земле, на краю своих зарослей, по-прежнему густых и сильных. Чуть поддернутая рубашка ненароком обнажила стройную ногу до колена. Упрям приблизился к ней и взял в руку ее холодные тонкие пальцы, тотчас ответившие на пожатие.
— Упрямушка… — прошептала она слабым голосом.
Вроде бы ничего не изменилось в ее внешности, однако выглядела она и впрямь не ахти. Всегдашняя бледность имела явный болезненный оттенок, вокруг глаз обозначились круги, а в самом взоре угнездилась тоска.
— Крапива, что это ты тут?
— Умираю я, Упрямушка, милый.
— Брось. Ты дух, а духи не умирают.
— Да? — удивилась она и пожала плечами. — Надо же… ну и ладно. Я завидовать не стану. Ведь не любишь ты меня, а без тебя мне и жизнь не мила.
— Послушай, мы же вроде бы договорились не поминать об этом… пока ты не подрастешь.
— Жестокий ты, Упрямушка. Не подрасти уж мне никогда. А могла бы — и зимой, и летом зеленеть, цвести, колоситься… все могла бы, много силы ты в меня вселил. А теперь вот забрал. Но я не жалею, совсем — раз нужно тебе было Наума вернуть, значит, так тому и быть. Что для тебя хорошо, то и мне по сердцу…
— Крапива, я понял. Ты просто истощена. Я виноват, что сам тебя не предупредил… После того как ты отдала мне силу для открытия врат, такая слабость естественна. У меня недавно так было — дрались с навями в лесочке неподалеку, так я весь исчерпался, аж голова кружилась, представляешь? А ведь я человек, у меня еще телесная сила есть. А ты — дух. Но в самой траве силы остались. Тебе надо только отдохнуть — и сможешь черпать их…
— Не смогу, хороший мой. Трава-то, приглядись — уже пожухла местами.
Упрям присмотрелся. И к ужасу своему убедился, что девушка-дух права: стебли только на первый взгляд казались свежими и бодрыми. В налетевшем порыве ветерка они зашуршали сухо и скорбно. Края зубчатых листьев охватила желтизна.
— Сохну, помираю, — вздохнула Крапива. — Спасибо, что пришел. Хотела попрощаться, повидать тебя напоследок.
— Постой-постой, да ведь такого быть не может. Ты ведь отделяешься от своей вещественной сущности, как и всякий дух. Не могла ты напряжением траву погубить. Тут что-то не так! Неужели напряжение было… слишком сильным? Это что-то новое!
— Сладко-то как слушать тебя, милый. Вот и похвалил меня — ах как славно! Ты побудь со мной — так я совсем счастливой отойду…
— Ну нет! — воскликнул Упрям. — Не бывать тому! Благодаря тебе и Наума спасли, и всех славян от позора избавили!
— Правда, что ли? — От удивления в голосе Крапивы даже возникла прежняя звонкость, но тотчас она совсем слабо произнесла: — Это все неважно.
— Очень важно, очень, ты просто не понимаешь. Ты… молодая еще слишком, можно сказать, маленькая совсем, чтоб такие вещи понимать. Поверь, после всего просто свинством будет дать тебе помереть.
Он вынул поясной нож, с каким любой славян каждодневно ходит, и прежде чем Крапива успела что-то сообразить, полоснул себя по запястью. Тугая струя крови хлынула на землю, питавшую корни травы. Щедро полоснул…
— На море-океане, на острове Буяне камень Алатырь лежит, Древо сторожит, — торопливо заговорил Упрям.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63