Сперва — в парикмахерскую. Один из обсерваторских поваров прирабатывал — в свободное от кухни часы — стрижкой, однако результаты его трудов выглядели весьма печально. Ну а потом, если останется время, покрутиться минут пятнадцать на центрифуге.
Как и обычно, в спорткомплексе было полно сотрудников Обсерватории, старавшихся, на случай срочного отъезда домой, сохранять приличную физическую форму. Записавшись в очередь на центрифугу, Садлер закинул одежду в шкафчик и пошел купаться; через некоторое время затихающий вой мотора просигналил, что «карусель» готова принять новую порцию пассажиров. Подойдя к ней, почти что бывалый контрразведчик с трудом подавил усмешку — он оказался в компании двух подозреваемых из списка А — Уилера и Молтона,
— а также семи или около того почти подозреваемых категории В. И мало удивительного, особенно что касается категории В. В этом жутком списке, подходящим названием для которого было бы: «Лица, достаточно умные и активные для шпионской деятельности, относительно которых, однако, нет никаких сведений — ни в ту, ни в другую сторону», состояли добрые девяносто процентов персонала Обсерватории.
Центрифуга вмещала шесть человек и была снабжена каким-то хитрым предохранительным устройством, не позволявшим ей запускаться без более-менее приличной балансировки. Вот и сейчас она наотрез отказывалась вертеться, пока толстый сосед Садлера не поменялся местами с худощавым мужчиной, сидевшим напротив. После этого завыл мотор, и большая металлическая бочка с уравновешенными — в физическом смысле слова — людьми начала набирать обороты. И чем быстрее она вращалась, тем тяжелее становилось тело Садлера; одновременно менялось и направление «вверх» — оно поворачивалось к центру барабана. Дышать стало трудно, Садлер попробовал приподнять свою руку — и не смог, она словно налилась свинцом.
Его сосед слева — тот самый, худощавый — с видимым трудом поднялся на ноги и начал прохаживаться, аккуратно придерживаясь «своей» территории, обозначенной на полу жирными белыми линиями. То же самое делали и остальные; было чуть жутковато смотреть, как они стоят на вертикальной — с точки зрения Луны — поверхности. Пассажиров центрифуги прижимала к ней сила, в шесть раз превышающая жалкое лунное тяготение, попросту говоря — вес, который они имели бы (и будут когда-то иметь) на Земле.
Ощущение не из приятных. Садлеру казалось совершенно невероятным, что неполные две недели назад все его существование проходило в гравитационном поле такой силы. Он понимал, что, вернувшись на Землю, неизбежно привыкнет к ее тяготению, но сейчас расплывался в своем кресле, как медуза по песку. И какая же была радость, когда вой мотора стал затихать, а затем и вовсе прекратился, и появилась возможность выбраться из этого чертова колеса, вернуться в мягкие, любящие объятия Луны.
В вагон монорельса Садлер вошел усталым и расстроенным. Его не ободрил даже огненный привет наступающего дня, когда все еще прячущееся за горизонтом солнце чуть тронуло верхушки западных гор. Он пробыл здесь больше двенадцати земных суток, долгая лунная ночь подходила к концу. И было страшно подумать — что может принести с собой наступающий день.
13
У каждого человека есть какая-нибудь слабость, поищи хорошенько — и найдешь, но слабость Джеймисона не требовалось искать, она сама бросалась в глаза. Даже стыдно как-то таким пользоваться, думал Садлер, — но сейчас щепетильность была ему не по карману. Все население Обсерватории относилось к живописным упражнениям молодого астронома с легкой насмешкой и не удостаивало их ни единым одобрительным словом. Чувствуя себя последним лицемером, Садлер начал разыгрывать роль восхищенного почитателя.
Потребовалось порядочно времени, чтобы пробить броню сдержанного, необщительного астронома и заставить его разговориться. Излишняя поспешность могла вызвать подозрение, однако Садлер заметно ускорил процесс при помощи простейшей техники — каждый раз, когда товарищи начинали подшучивать над «нашим живописцем», он бросался на его защиту. А происходило это после создания каждого нового шедевра.
Перевести разговор с искусства на политику оказалось очень просто — в эти дни о политике задумывался каждый. Кроме того, как ни странно, Джеймисон сам поднял вопрос, к которому осторожно подбирался Садлер. Собственно говоря, начиная с тех далеких времен, когда на Земле появилась атомная энергия, эта проблема — в той или иной форме — мучила практически каждого ученого. Судя по всему, Джеймисон обдумывал ее долго и со всей своей обычной методичностью.
— А что бы вы сделали, — неожиданно спросил он Садлера в первый же вечер по возвращении последнего из Сентрал-Сити, — если бы вам пришлось выбирать между Землей и Федерацией?
— А почему вы спрашиваете именно меня? — откликнулся Садлер, изо всех сил стараясь не проявить слишком уж живой заинтересованности.
— Я спрашивал уже многих, — объяснил Джеймисон. В его голосе звучала недоуменная растерянность человека, ищущего и не находящего пути в непонятном, невероятно сложном мире. — Помните этот спор в гостиной, ну, еще когда Мейз назвал полными идиотами всех, чей лозунг: «Это моя планета
— права она или ошибается».
— Что-то такое припоминаю, — равнодушно кивнул Садлер.
— Я думаю, что Мейз прав. Нужно хранить верность не месту, где ты родился, а своим идеалам. Бывают моменты, когда этика и патриотизм вступают в противоречие.
— А почему вы стали обо всем этом думать?
Ответ Джеймисона оказался совершенно неожиданным.
— Nova Draconis, — сказал он. — Мы только что получили данные обсерваторий Федерации, расположенных за пределами орбиты Юпитера. Данные переправлены через Марс, и кто-то присовокупил к ним письмо — Молтон мне показал. Текст очень короткий и без подписи. Просто обещание, что при любом развитии событий — «при любом» повторено дважды — они сделают все возможное, чтобы мы и дальше получали их данные.
Весьма трогательный образчик солидарности ученых, подумал Садлер. Судя по всему, на Джеймисона это письмо произвело неизгладимое впечатление. Большинство людей — во всяком случае, большинство людей, не принадлежащих ко всемирному братству ученых, сочло бы происшествие мелким и незначительным. Но в критический момент такие вот мелочи вполне способны поколебать человека — или даже склонить его в другую сторону.
— Не понимаю, — пожал плечами Садлер, чувствуя, что ступает на очень тонкий лед, — какие такие особенные выводы можно отсюда сделать. Кто же не знает, что в Федерации сколько угодно честных, порядочных и доброжелательных людей. Но эмоции — очень ненадежная опора при решении вопросов, касающихся будущего Солнечной системы. И если дело дойдет до столкновения между Землей и Федерацией — неужели вы хоть на минуту задумаетесь?
Последовало долгое молчание. Затем Джеймисон вздохнул.
— Не знаю, — сказал он убитым голосом. — Ничего я не знаю.
Ответ честный и абсолютно откровенный. По мнению Садлера, он практически выводил Джеймисона из списка подозреваемых.
А приблизительно через двадцать четыре часа в Море Дождей произошло нечто фантастическое — там был замечен прожектор. Садлер узнал новость от Уагнэла — по утрам он довольно часто заходил к секретарю выпить кофе.
— Совершенно непонятная история, — сказал Уагнэл, как только бухгалтер переступил порог кабинета. — Только что один из техников электронного отдела был в наблюдательном куполе, любовался красотами, и вдруг над горизонтом вспыхнул луч света. Голубовато-белый, ослепительно яркий, погорел около секунды и пропал. Источник совершенно очевиден — то самое место, куда залезли Уилер с Джеймисоном. Я уже наслышан, что у приборного отдела к ним большие претензии, а потому решил проверить, как там на этот раз. Ну и оказалось, что десять минут назад зашкалило магнитометры, одновременно зарегистрировано сильное лунотрясение.
— Очень странно, как все это мог наделать прожектор? — искренне удивился Садлер. И только тут до него дошел смысл услышанного. — Луч света? — ошеломленно переспросил он. — Но это же абсолютно невозможно. Луч света в вакууме? Его же не видно!
— Вот именно. — Уагнэл откровенно наслаждался произведенным на собеседника впечатлением. — Световой пучок виден только тогда, когда он проходит через воздух, желательно — пыльный. А ведь этот луч был яркий, почти ослепительный; Уильяме даже выразился следующим образом: «Он был словно твердый, словно добела раскаленный стержень». Хотите знать, что я думаю об этом самом шаре в Море Дождей?
Вопрос был риторическим и не требовал ответа, но Садлеру и вправду было очень интересно — насколько близко Уагнэл подошел к правде.
— Скорее всего там построили что-то вроде крепости, — неуверенно, словно стесняясь бредовой своей гипотезы, сообщил секретарь. — Я и сам понимаю, насколько фантастично это звучит, но вы подумайте и сами увидите, что нет никакого другого объяснения, в которое укладывались бы все факты.
Прежде чем Садлер успел что-либо ответить — или хотя бы придумать ответ, — негромко загудел зуммер, и телепринтер выкинул на стол полоску бумаги. Обычный вроде бы бланк имел одну крайне необычную особенность — в его углу ярко выделялся красный флажок, отмечающий сообщения высшей важности.
Уагнэл прочитал радиограмму вслух, с каждым словом его глаза становились шире и шире.
СРОЧНО ДИРЕКТОРУ ОБСЕРВАТОРИИ ПЛАТОН. ДЕМОНТИРУЙТЕ ВСЕ НАРУЖНОЕ ОБОРУДОВАНИЕ И ПЕРЕНЕСИТЕ ВСЕ ЧУВСТВИТЕЛЬНЫЕ ПРИБОРЫ ПОД ЗЕМЛЮ. НАЧНИТЕ С БОЛЬШИХ ЗЕРКАЛ. МОНОРЕЛЬСОВОЕ СООБЩЕНИЕ ОТМЕНЯЕТСЯ ВПЛОТЬ ДО ОСОБОГО РАСПОРЯЖЕНИЯ. ПО ВОЗМОЖНОСТИ ДЕРЖИТЕ ПЕРСОНАЛ ПОД ЗЕМЛЕЙ. ОСОБО ПОДЧЕРКИВАЮ, ВСЕ ЭТО ТОЛЬКО МЕРЫ ПРЕДОСТОРОЖНОСТИ. НЕПОСРЕДСТВЕННОЙ ОПАСНОСТИ НЕ ОЖИДАЕТСЯ.
— Ну вот, — медленно произнес Уагнэл, — похоже, начинается. Боюсь, моя догадка была абсолютно точной.
Никогда еще прежде Садлеру не доводилось видеть всех сотрудников Обсерватории собранными в одном месте. Профессор Маклорин стоял на просцениуме главного зала Обсерватории — месте для объявлений, докладов, а также музыкальных вечеров, любительских спектаклей и прочих развлечений. Сегодня о развлечениях не думал никто.
— Я хорошо понимаю, — с горечью говорил Маклорин, — в каком положении окажутся все ваши программы. Остается только надеяться, что эти перетаскивания — излишняя предосторожность, и через несколько дней мы снова приступим к работе. Но совершенно ясно, что рисковать оборудованием нельзя; оба зеркала, и десятиметровое, и пятиметровое, должны быть незамедлительно сняты и убраны под землю. Не знаю уж, в чем могут выразиться предполагаемые неприятности, но наше здесь положение заставляет желать лучшего. Если начнутся военные действия, я тотчас же свяжусь с Марсом и Венерой; необходимо им напомнить, что наша Обсерватория — научное учреждение, что многие из граждан Федерации были ее почетными гостями и что она — мирный объект, не имеющий ровно никакого военного значения. Теперь подойдите, пожалуйста, к руководителям своих групп; все их указания должны выполняться быстро и, по возможности, эффективно.
Маклорин сошел с помоста; сейчас эта маленькая фигурка словно еще больше усохла, съежилась. В зале не было ни одного человека, не разделявшего его боль — как бы ни поносили они директора в прошлом.
— А мне не найдется какого-нибудь дела? — спросил Садлер, оставшийся за пределами наспех составленных планов экстренных работ.
— Вам доводилось пользоваться скафандром? — повернулся к нему Уагнэл.
— Нет, но могу попробовать.
К вящему разочарованию Садлера, секретарь решительно покачал головой:
— Слишком опасно, с вами может что-нибудь приключиться; да и вообще на всех скафандров не хватит. Но мне и самому пригодилась бы помощь, мы отменяем текущие программы и переходим на двухвахтовую систему. Нужно пересмотреть все графики и расписания — можете принять участие.
«Вот тебе и урок — не высовывайся, — с тоской подумал Садлер. — А с другой стороны, Уагнэл прав: ну чем я там помогу техническим бригадам?»
Что же касалось его настоящей миссии, для ее целей было, пожалуй, и лучше сидеть в кабинете секретаря, фактически — главном штабе всех ближайших операций, чем в любом другом месте.
Хотя и это, снова помрачнел приободрившийся было агент Планетарной разведки, не имеет ровно никакого значения. Если таинственный мистер Икс действительно существует и по-прежнему пребывает в Обсерватории, теперь он может отдохнуть с приятным сознанием хорошо выполненной работы.
Малыми, легкозаменяемыми приборами решили рискнуть. Операция «Убежище»
— так окрестил эти авральные работы некий любитель военной терминологии — сосредоточила все свои усилия на поистине бесценных оптических элементах гигантских телескопов и коэлостатов .
Джеймисон и Уилер поехали на «Фердинанде» снимать зеркала интерферометра — гигантского прибора, чьи расставленные на двадцать километров глаза позволяли измерять диаметры звезд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
Как и обычно, в спорткомплексе было полно сотрудников Обсерватории, старавшихся, на случай срочного отъезда домой, сохранять приличную физическую форму. Записавшись в очередь на центрифугу, Садлер закинул одежду в шкафчик и пошел купаться; через некоторое время затихающий вой мотора просигналил, что «карусель» готова принять новую порцию пассажиров. Подойдя к ней, почти что бывалый контрразведчик с трудом подавил усмешку — он оказался в компании двух подозреваемых из списка А — Уилера и Молтона,
— а также семи или около того почти подозреваемых категории В. И мало удивительного, особенно что касается категории В. В этом жутком списке, подходящим названием для которого было бы: «Лица, достаточно умные и активные для шпионской деятельности, относительно которых, однако, нет никаких сведений — ни в ту, ни в другую сторону», состояли добрые девяносто процентов персонала Обсерватории.
Центрифуга вмещала шесть человек и была снабжена каким-то хитрым предохранительным устройством, не позволявшим ей запускаться без более-менее приличной балансировки. Вот и сейчас она наотрез отказывалась вертеться, пока толстый сосед Садлера не поменялся местами с худощавым мужчиной, сидевшим напротив. После этого завыл мотор, и большая металлическая бочка с уравновешенными — в физическом смысле слова — людьми начала набирать обороты. И чем быстрее она вращалась, тем тяжелее становилось тело Садлера; одновременно менялось и направление «вверх» — оно поворачивалось к центру барабана. Дышать стало трудно, Садлер попробовал приподнять свою руку — и не смог, она словно налилась свинцом.
Его сосед слева — тот самый, худощавый — с видимым трудом поднялся на ноги и начал прохаживаться, аккуратно придерживаясь «своей» территории, обозначенной на полу жирными белыми линиями. То же самое делали и остальные; было чуть жутковато смотреть, как они стоят на вертикальной — с точки зрения Луны — поверхности. Пассажиров центрифуги прижимала к ней сила, в шесть раз превышающая жалкое лунное тяготение, попросту говоря — вес, который они имели бы (и будут когда-то иметь) на Земле.
Ощущение не из приятных. Садлеру казалось совершенно невероятным, что неполные две недели назад все его существование проходило в гравитационном поле такой силы. Он понимал, что, вернувшись на Землю, неизбежно привыкнет к ее тяготению, но сейчас расплывался в своем кресле, как медуза по песку. И какая же была радость, когда вой мотора стал затихать, а затем и вовсе прекратился, и появилась возможность выбраться из этого чертова колеса, вернуться в мягкие, любящие объятия Луны.
В вагон монорельса Садлер вошел усталым и расстроенным. Его не ободрил даже огненный привет наступающего дня, когда все еще прячущееся за горизонтом солнце чуть тронуло верхушки западных гор. Он пробыл здесь больше двенадцати земных суток, долгая лунная ночь подходила к концу. И было страшно подумать — что может принести с собой наступающий день.
13
У каждого человека есть какая-нибудь слабость, поищи хорошенько — и найдешь, но слабость Джеймисона не требовалось искать, она сама бросалась в глаза. Даже стыдно как-то таким пользоваться, думал Садлер, — но сейчас щепетильность была ему не по карману. Все население Обсерватории относилось к живописным упражнениям молодого астронома с легкой насмешкой и не удостаивало их ни единым одобрительным словом. Чувствуя себя последним лицемером, Садлер начал разыгрывать роль восхищенного почитателя.
Потребовалось порядочно времени, чтобы пробить броню сдержанного, необщительного астронома и заставить его разговориться. Излишняя поспешность могла вызвать подозрение, однако Садлер заметно ускорил процесс при помощи простейшей техники — каждый раз, когда товарищи начинали подшучивать над «нашим живописцем», он бросался на его защиту. А происходило это после создания каждого нового шедевра.
Перевести разговор с искусства на политику оказалось очень просто — в эти дни о политике задумывался каждый. Кроме того, как ни странно, Джеймисон сам поднял вопрос, к которому осторожно подбирался Садлер. Собственно говоря, начиная с тех далеких времен, когда на Земле появилась атомная энергия, эта проблема — в той или иной форме — мучила практически каждого ученого. Судя по всему, Джеймисон обдумывал ее долго и со всей своей обычной методичностью.
— А что бы вы сделали, — неожиданно спросил он Садлера в первый же вечер по возвращении последнего из Сентрал-Сити, — если бы вам пришлось выбирать между Землей и Федерацией?
— А почему вы спрашиваете именно меня? — откликнулся Садлер, изо всех сил стараясь не проявить слишком уж живой заинтересованности.
— Я спрашивал уже многих, — объяснил Джеймисон. В его голосе звучала недоуменная растерянность человека, ищущего и не находящего пути в непонятном, невероятно сложном мире. — Помните этот спор в гостиной, ну, еще когда Мейз назвал полными идиотами всех, чей лозунг: «Это моя планета
— права она или ошибается».
— Что-то такое припоминаю, — равнодушно кивнул Садлер.
— Я думаю, что Мейз прав. Нужно хранить верность не месту, где ты родился, а своим идеалам. Бывают моменты, когда этика и патриотизм вступают в противоречие.
— А почему вы стали обо всем этом думать?
Ответ Джеймисона оказался совершенно неожиданным.
— Nova Draconis, — сказал он. — Мы только что получили данные обсерваторий Федерации, расположенных за пределами орбиты Юпитера. Данные переправлены через Марс, и кто-то присовокупил к ним письмо — Молтон мне показал. Текст очень короткий и без подписи. Просто обещание, что при любом развитии событий — «при любом» повторено дважды — они сделают все возможное, чтобы мы и дальше получали их данные.
Весьма трогательный образчик солидарности ученых, подумал Садлер. Судя по всему, на Джеймисона это письмо произвело неизгладимое впечатление. Большинство людей — во всяком случае, большинство людей, не принадлежащих ко всемирному братству ученых, сочло бы происшествие мелким и незначительным. Но в критический момент такие вот мелочи вполне способны поколебать человека — или даже склонить его в другую сторону.
— Не понимаю, — пожал плечами Садлер, чувствуя, что ступает на очень тонкий лед, — какие такие особенные выводы можно отсюда сделать. Кто же не знает, что в Федерации сколько угодно честных, порядочных и доброжелательных людей. Но эмоции — очень ненадежная опора при решении вопросов, касающихся будущего Солнечной системы. И если дело дойдет до столкновения между Землей и Федерацией — неужели вы хоть на минуту задумаетесь?
Последовало долгое молчание. Затем Джеймисон вздохнул.
— Не знаю, — сказал он убитым голосом. — Ничего я не знаю.
Ответ честный и абсолютно откровенный. По мнению Садлера, он практически выводил Джеймисона из списка подозреваемых.
А приблизительно через двадцать четыре часа в Море Дождей произошло нечто фантастическое — там был замечен прожектор. Садлер узнал новость от Уагнэла — по утрам он довольно часто заходил к секретарю выпить кофе.
— Совершенно непонятная история, — сказал Уагнэл, как только бухгалтер переступил порог кабинета. — Только что один из техников электронного отдела был в наблюдательном куполе, любовался красотами, и вдруг над горизонтом вспыхнул луч света. Голубовато-белый, ослепительно яркий, погорел около секунды и пропал. Источник совершенно очевиден — то самое место, куда залезли Уилер с Джеймисоном. Я уже наслышан, что у приборного отдела к ним большие претензии, а потому решил проверить, как там на этот раз. Ну и оказалось, что десять минут назад зашкалило магнитометры, одновременно зарегистрировано сильное лунотрясение.
— Очень странно, как все это мог наделать прожектор? — искренне удивился Садлер. И только тут до него дошел смысл услышанного. — Луч света? — ошеломленно переспросил он. — Но это же абсолютно невозможно. Луч света в вакууме? Его же не видно!
— Вот именно. — Уагнэл откровенно наслаждался произведенным на собеседника впечатлением. — Световой пучок виден только тогда, когда он проходит через воздух, желательно — пыльный. А ведь этот луч был яркий, почти ослепительный; Уильяме даже выразился следующим образом: «Он был словно твердый, словно добела раскаленный стержень». Хотите знать, что я думаю об этом самом шаре в Море Дождей?
Вопрос был риторическим и не требовал ответа, но Садлеру и вправду было очень интересно — насколько близко Уагнэл подошел к правде.
— Скорее всего там построили что-то вроде крепости, — неуверенно, словно стесняясь бредовой своей гипотезы, сообщил секретарь. — Я и сам понимаю, насколько фантастично это звучит, но вы подумайте и сами увидите, что нет никакого другого объяснения, в которое укладывались бы все факты.
Прежде чем Садлер успел что-либо ответить — или хотя бы придумать ответ, — негромко загудел зуммер, и телепринтер выкинул на стол полоску бумаги. Обычный вроде бы бланк имел одну крайне необычную особенность — в его углу ярко выделялся красный флажок, отмечающий сообщения высшей важности.
Уагнэл прочитал радиограмму вслух, с каждым словом его глаза становились шире и шире.
СРОЧНО ДИРЕКТОРУ ОБСЕРВАТОРИИ ПЛАТОН. ДЕМОНТИРУЙТЕ ВСЕ НАРУЖНОЕ ОБОРУДОВАНИЕ И ПЕРЕНЕСИТЕ ВСЕ ЧУВСТВИТЕЛЬНЫЕ ПРИБОРЫ ПОД ЗЕМЛЮ. НАЧНИТЕ С БОЛЬШИХ ЗЕРКАЛ. МОНОРЕЛЬСОВОЕ СООБЩЕНИЕ ОТМЕНЯЕТСЯ ВПЛОТЬ ДО ОСОБОГО РАСПОРЯЖЕНИЯ. ПО ВОЗМОЖНОСТИ ДЕРЖИТЕ ПЕРСОНАЛ ПОД ЗЕМЛЕЙ. ОСОБО ПОДЧЕРКИВАЮ, ВСЕ ЭТО ТОЛЬКО МЕРЫ ПРЕДОСТОРОЖНОСТИ. НЕПОСРЕДСТВЕННОЙ ОПАСНОСТИ НЕ ОЖИДАЕТСЯ.
— Ну вот, — медленно произнес Уагнэл, — похоже, начинается. Боюсь, моя догадка была абсолютно точной.
Никогда еще прежде Садлеру не доводилось видеть всех сотрудников Обсерватории собранными в одном месте. Профессор Маклорин стоял на просцениуме главного зала Обсерватории — месте для объявлений, докладов, а также музыкальных вечеров, любительских спектаклей и прочих развлечений. Сегодня о развлечениях не думал никто.
— Я хорошо понимаю, — с горечью говорил Маклорин, — в каком положении окажутся все ваши программы. Остается только надеяться, что эти перетаскивания — излишняя предосторожность, и через несколько дней мы снова приступим к работе. Но совершенно ясно, что рисковать оборудованием нельзя; оба зеркала, и десятиметровое, и пятиметровое, должны быть незамедлительно сняты и убраны под землю. Не знаю уж, в чем могут выразиться предполагаемые неприятности, но наше здесь положение заставляет желать лучшего. Если начнутся военные действия, я тотчас же свяжусь с Марсом и Венерой; необходимо им напомнить, что наша Обсерватория — научное учреждение, что многие из граждан Федерации были ее почетными гостями и что она — мирный объект, не имеющий ровно никакого военного значения. Теперь подойдите, пожалуйста, к руководителям своих групп; все их указания должны выполняться быстро и, по возможности, эффективно.
Маклорин сошел с помоста; сейчас эта маленькая фигурка словно еще больше усохла, съежилась. В зале не было ни одного человека, не разделявшего его боль — как бы ни поносили они директора в прошлом.
— А мне не найдется какого-нибудь дела? — спросил Садлер, оставшийся за пределами наспех составленных планов экстренных работ.
— Вам доводилось пользоваться скафандром? — повернулся к нему Уагнэл.
— Нет, но могу попробовать.
К вящему разочарованию Садлера, секретарь решительно покачал головой:
— Слишком опасно, с вами может что-нибудь приключиться; да и вообще на всех скафандров не хватит. Но мне и самому пригодилась бы помощь, мы отменяем текущие программы и переходим на двухвахтовую систему. Нужно пересмотреть все графики и расписания — можете принять участие.
«Вот тебе и урок — не высовывайся, — с тоской подумал Садлер. — А с другой стороны, Уагнэл прав: ну чем я там помогу техническим бригадам?»
Что же касалось его настоящей миссии, для ее целей было, пожалуй, и лучше сидеть в кабинете секретаря, фактически — главном штабе всех ближайших операций, чем в любом другом месте.
Хотя и это, снова помрачнел приободрившийся было агент Планетарной разведки, не имеет ровно никакого значения. Если таинственный мистер Икс действительно существует и по-прежнему пребывает в Обсерватории, теперь он может отдохнуть с приятным сознанием хорошо выполненной работы.
Малыми, легкозаменяемыми приборами решили рискнуть. Операция «Убежище»
— так окрестил эти авральные работы некий любитель военной терминологии — сосредоточила все свои усилия на поистине бесценных оптических элементах гигантских телескопов и коэлостатов .
Джеймисон и Уилер поехали на «Фердинанде» снимать зеркала интерферометра — гигантского прибора, чьи расставленные на двадцать километров глаза позволяли измерять диаметры звезд.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28