Они имели определенные привилегии, защищавшие
их от последствий их же деяний. Правда, были Шуты,
переступившие черту и понесшие единственное наказание, которое
Диаспар мог наложить - быть изгнанными в будущее еще до конца
их текущего воплощения.
Изредка Шут неожиданно переворачивал весь город кверху
дном какой-нибудь шалостью, которая могла быть не просто
тщательно спланированной шуткой, но рассчитанной атакой на
какие-либо общепринятые в данное время взгляды или образ жизни.
С учетом всего этого, прозвище "Шут" казалось наиболее
подходящим. В дни, когда еще существовали короли и дворы, при
них состояли люди с очень похожими обязанностями, действовавшие
в условиях подобной же безнаказанности.
- Будет лучше, - сказал Джезерак, - если мы будем
откровенны друг с другом. Мы оба знаем, что Элвин -
Единственный, что он никогда прежде не жил в Диаспаре.
Возможно, ты лучше меня понимаешь, что под этим кроется. Я
сомневаюсь, что в городе может произойти что-либо
незапланированное, так что в его появлении должна быть некая
цель. Достигнет ли он этой цели - в чем бы она ни заключалась -
я не знаю. Не знаю я также, хороша она или плоха. Я не могу
догадаться о ее сути.
- Предположим, что она касается чего-то вне города.
Джезерак понимающе улыбнулся: Шут, как и следовало
ожидать, немного пошутил.
- Я объяснил ему, что там находится; он знает, что за
пределами Диаспара нет ничего, кроме пустыни. Отведи его туда,
если ты в состоянии: возможно, ты знаешь дорогу. Стоит ему
увидеть действительность, и странности его рассудка, быть
может, будут излечены.
- Я думаю, что он уже видел ее, - тихо произнес Хедрон.
Но это он сказал себе, а не Джезераку.
- Я не верю в то, что Элвин счастлив, - продолжал
Джезерак. - У него не появилось подлинных привязанностей, и
трудно ожидать, что они появятся, пока он страдает этой манией.
Но, в конце концов, он очень молод. Он может перерасти это
состояние и включиться в городскую жизнь.
Джезерак говорил так, убеждая сам себя; Хедрон
сомневался в том, что он верит в свои слова.
- Скажи мне, Джезерак, - резко спросил Хедрон, - знает ли
Элвин, что он не первый Уникум?
Джезерак опешил, потом принял слегка вызывающий вид.
- Я должен был сообразить, - сказал он гневно, - что это
тебе может быть известно. Сколько Уникумов было за всю историю
Диаспара? Не менее десятка?
- Четырнадцать, - ответил Хедрон без малейшей запинки. -
Не считая Элвина.
- У тебя лучшие источники информации, чем те, которыми я
располагаю, - сухо продолжал Джезерак. - Может быть, ты
расскажешь мне, что стало с этими Уникумами?
- Они исчезли.
- Спасибо; об этом я уже знал. Вот почему я как можно
меньше говорил Элвину о его предшественниках: это вряд ли
помогло бы ему в его теперешнем настроении. Могу я положиться
на тебя в этом вопросе?
- В настоящее время - да. Я хочу сам изучить его; тайны
всегда привлекали меня, а в Диаспаре их слишком мало. Кроме
того, я думаю, что Судьба может разыграть с нами шутку, по
сравнению с которой все мои усилия будут выглядеть очень
скромно. В случае, если это действительно произойдет, я хотел
бы увериться, что присутствую в самой гуще событий.
- Тебе очень нравится изъясняться загадками, - мрачно
сказал Джезерак. - Но чего именно ты ожидаешь?
- Сомневаюсь, чтобы мои догадки были ближе к истине, чем
твои. Но я уверен вот в чем - ни ты, ни я и никто другой в
Диаспаре не смогут остановить Элвина, когда тот решится
действовать. Нам предстоят очень интересные столетия.
Когда изображение Хедрона скрылось из виду, Джезерак
долго сидел неподвижно, позабыв свою математику. Над ним
нависало небывалое ощущение чего-то угрожающего. На миг он даже
решил затребовать аудиенции в Совете - но не будет ли это
смешной возней вокруг пустяка? Возможно, вся эта история - лишь
очередная сложная и непонятная шутка Хедрона, хотя и трудно
было представить, почему именно он был избран ее целью.
Джезерак тщательно обдумывал это дело, рассматривая
проблему со всех точек зрения. Примерно через час он пришел к
весьма характерному решению.
Он подождет и посмотрит.
Элвин, не теряя времени, выяснял о Хедроне все, что мог.
Джезерак, как обычно, явился основным источником информации.
Старый наставник дал подробный отчет о своей встрече с Шутом и
добавил немногое, известное ему об образе жизни Хедрона. В той
мере, в какой это было осуществимо в Диаспаре, Хедрон был
отшельником: никто не знал, где он жил и чем, в сущности,
занимался. Последняя его выходка была вполне ребяческой затеей,
и заключалась в том, что движущиеся дороги вдруг остановились,
охваченные параличом. Это было пятьдесят лет назад; столетием
раньше он выпустил на свободу на редкость отталкивающего
дракона, который бродил по городу, пожирая все попадавшиеся
работы наиболее популярного в ту пору скульптора. Когда
однобокость гастрономических интересов зверя стала очевидной,
автор скульптур в страхе скрылся и не появлялся до тех пор,
пока чудовище не исчезло столь же загадочно, как и возникло.
Из этих рассказов ясно вырисовывалось одно - Хедрон
должен был обладать глубокими познаниями относительно тех сил и
механизмов, которые управляли городом. Он мог заставить их
подчиниться своей воле в большей мере, чем это было доступно
другим. Следовало предположить, что существовал контроль еще
более высокого порядка, чтобы не позволить слишком амбициозным
Шутам нанести постоянный и невосполнимый ущерб сложной
структуре Диаспара.
Элвин принял всю эту информацию к сведению, но не сделал
попыток связаться с Хедроном. Несмотря на обилие вопросов,
которые Элвин мог задать Шуту, его упрямая независимость -
возможно, наиболее уникальное из всех его качеств - заставляла
Элвина пытаться выяснить все, что возможно, за счет своих
собственных усилий. Он принялся осуществлять программу, которая
могла занять целые годы. Но до тех пор, пока Элвин сознавал,
что продвигается у цели, он был счастлив.
Как некий древний путешественник в незнакомой стране, он
начал систематическое исследование Диаспара. Он проводил дни и
недели, бродя по безлюдным башням на краю города в надежде
отыскать где-нибудь выход во внешний мир. В ходе своих поисков
он обнаружил дюжину огромных вентиляционных люков,
открывавшихся высоко над пустыней, но все они были
перегорожены. Впрочем, перспектива отвесного падения с почти
километровой высоты сама по себе выглядела достаточно
внушительным препятствием.
Он не нашел других выходов, хотя изучил тысячу
коридоров и десять тысяч пустых помещений. Все эти здания были
в том безупречном состоянии, которое населением Диаспара
воспринималось как должное, как часть нормального порядка
вещей. Иногда Элвину попадался бредущий робот, видимо,
совершающий обход; в таких случаях он всегда пытался
расспросить машину. Но расспросы были безрезультатны, поскольку
ни одна из встреченных Элвином машин не была настроена на
восприятие человеческой речи или мысли. Несмотря на то, что
роботы знали о его присутствии, ибо вежливо отступали в
сторону, давая проход, разговора не получалось.
Временами Элвин по нескольку суток не видел людей.
Чувствуя голод, он заходил в какое-либо из жилых помещений и
заказывал еду. Удивительные машины, о существовании которых он
почти не думал, пробуждались к жизни после бесконечно долгой
спячки. Хранимые в их памяти образы начинали мерцать, переходя
грань действительного мира, управляя организацией вещества. И
вот пища, приготовленная шеф-поваром сто миллионов лет назад,
вновь становилась реальностью, дабы усладить вкус или просто
насытить аппетит.
Заброшенность этого покинутого мира - пустой оболочки,
окружающей живое сердце города - не тяготила Элвина. Он привык
к одиночеству, даже находясь среди тех, кого называл своими
друзьями. Эти рьяные поиски, поглощая всю энергию и все
интересы, заставили его позабыть на время тайну своего
происхождения и аномалии, отрезавшие его от себе подобных.
Изучив не более сотой части городских окраин, Элвин
пришел к выводу, что зря тратит время. Это решение не было
результатом нетерпения, а скорее свою роль сыграл здравый
смысл. Элвин был готов в случае необходимости вернуться и
завершить свою задачу, даже если б на это ушел весь остаток
жизни. Он, однако, увидел достаточно, чтобы убедиться: если
выход из Диаспара и существует, его найти нелегко. В бесплодных
поисках он может зря истратить столетия, если не прибегнет к
помощи более мудрых людей.
Джезерак недвусмысленно объяснил ему, что выхода из
Диаспара он не знает и сомневается в его существовании.
Опрошенные Элвином информационные машины тщетно рылись в своей
почти неисчерпаемой памяти. Они могли рассказать ему все
подробности истории города вплоть до начала ее регистрации - до
барьера, за которым, навеки скрытые, лежали Века Рассвета. Но
они не могли ответить Элвину на его простой вопрос - или же
какая-то высшая сила запрещала им сделать это.
Ему придется снова повидать Хедрона.
7
- Ты не торопился, - сказал Хедрон, - но я знал, что рано
или поздно ты свяжешься со мной.
Эта откровенность обеспокоила Элвина: столь точная
предсказуемость поведения была ему не по душе. Не следил ли Шут
за его бесплодными поисками, точно зная, что он делает?
- Я стараюсь найти выход из города, - сказал Элвин прямо.
- Он должен существовать и, думаю, ты можешь помочь мне в
поисках.
Хедрон молчал. Пожелай он - и еще есть время свернуть с
пути, направленного в будущее, предвидеть которое он не в
силах. Сомнений быть не могло: ни один человек в городе, имей
он даже возможность, не осмелился бы потревожить призраки
прошлого, мертвого уже миллионы веков. Возможно, опасности и не
было. Возможно, ничто не в состоянии поколебать вечную
неизменность Диаспара. Но если есть риск впустить в мир что-то
новое, незнакомое, то это, быть может, последний шанс
оградиться от него.
Хедрон был доволен текущим порядком вещей. Да, время от
времени он мог нарушить этот порядок - но лишь слегка. Он был
критик, а не революционер. На поверхности безмятежно текущей
реки времени он хотел разве что поднимать рябь; мысль о
возможной смене направления течения заставляла его ежиться.
Жажда любых приключений, кроме умственных, была изъята из него
так же осторожно и тщательно, как и из прочих граждан Диаспара.
И все же он обладал той, пусть почти потухшей, искоркой
любопытства, которая некогда была величайшим дарованием
Человека. Он все еще был готов рисковать.
Он взглянул на Элвина и попытался припомнить свою
собственную юность, свои мечты пятисотлетней давности. Любой
миг его прошлого, стоило лишь обратиться к памяти, был ясен и
понятен. Все его жизни были нанизаны на века, словно бусины на
нити: любую из них он мог взять и рассмотреть. Большинство
прежних Хедронов были теперь для него незнакомцами; несмотря на
схожесть основных черт, груз жизненного опыта навсегда отделял
их от него. Если б он пожелал, то, при возвращении в Зал
Творения, чтобы заснуть в ожидании нового призыва, мог бы
стереть из своего сознания все более ранние воплощения. Но это
была бы своего рода смерть, и он еще не был готов к этому. Он
еще старался собирать все, что могла предложить ему жизнь,
подобно тому как моллюск в раковине терпеливо добавляет новые
клетки к медленно растущей спирали.
В молодости он не отличался от сверстников. Лишь когда
он повзрослел, и скрытые воспоминания о предшествующих жизнях
хлынули потоком, он принял роль, на которую давным-давно был
обречен. Иногда он негодовал, что умы, со столь бесконечным
умением соорудившие Диаспар, сейчас, спустя все эти века, все
еще управляли им как куклой на сцене. И вот, возможно,
представился шанс наконец отомстить. Появился новый актер,
способный опустить занавес в конце представления, занявшего уже
слишком много актов.
Симпатия к тому, чье одиночество должно было
превосходить его собственное; скука, вызванная веками
монотонности; скрытые в глубине души бесенята прошлого - таковы
были разноречивые воздействия, побудившие Хедрона к поступкам.
- Может, я окажусь полезен тебе, - объяснил он Элвину, - а
может быть - нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
их от последствий их же деяний. Правда, были Шуты,
переступившие черту и понесшие единственное наказание, которое
Диаспар мог наложить - быть изгнанными в будущее еще до конца
их текущего воплощения.
Изредка Шут неожиданно переворачивал весь город кверху
дном какой-нибудь шалостью, которая могла быть не просто
тщательно спланированной шуткой, но рассчитанной атакой на
какие-либо общепринятые в данное время взгляды или образ жизни.
С учетом всего этого, прозвище "Шут" казалось наиболее
подходящим. В дни, когда еще существовали короли и дворы, при
них состояли люди с очень похожими обязанностями, действовавшие
в условиях подобной же безнаказанности.
- Будет лучше, - сказал Джезерак, - если мы будем
откровенны друг с другом. Мы оба знаем, что Элвин -
Единственный, что он никогда прежде не жил в Диаспаре.
Возможно, ты лучше меня понимаешь, что под этим кроется. Я
сомневаюсь, что в городе может произойти что-либо
незапланированное, так что в его появлении должна быть некая
цель. Достигнет ли он этой цели - в чем бы она ни заключалась -
я не знаю. Не знаю я также, хороша она или плоха. Я не могу
догадаться о ее сути.
- Предположим, что она касается чего-то вне города.
Джезерак понимающе улыбнулся: Шут, как и следовало
ожидать, немного пошутил.
- Я объяснил ему, что там находится; он знает, что за
пределами Диаспара нет ничего, кроме пустыни. Отведи его туда,
если ты в состоянии: возможно, ты знаешь дорогу. Стоит ему
увидеть действительность, и странности его рассудка, быть
может, будут излечены.
- Я думаю, что он уже видел ее, - тихо произнес Хедрон.
Но это он сказал себе, а не Джезераку.
- Я не верю в то, что Элвин счастлив, - продолжал
Джезерак. - У него не появилось подлинных привязанностей, и
трудно ожидать, что они появятся, пока он страдает этой манией.
Но, в конце концов, он очень молод. Он может перерасти это
состояние и включиться в городскую жизнь.
Джезерак говорил так, убеждая сам себя; Хедрон
сомневался в том, что он верит в свои слова.
- Скажи мне, Джезерак, - резко спросил Хедрон, - знает ли
Элвин, что он не первый Уникум?
Джезерак опешил, потом принял слегка вызывающий вид.
- Я должен был сообразить, - сказал он гневно, - что это
тебе может быть известно. Сколько Уникумов было за всю историю
Диаспара? Не менее десятка?
- Четырнадцать, - ответил Хедрон без малейшей запинки. -
Не считая Элвина.
- У тебя лучшие источники информации, чем те, которыми я
располагаю, - сухо продолжал Джезерак. - Может быть, ты
расскажешь мне, что стало с этими Уникумами?
- Они исчезли.
- Спасибо; об этом я уже знал. Вот почему я как можно
меньше говорил Элвину о его предшественниках: это вряд ли
помогло бы ему в его теперешнем настроении. Могу я положиться
на тебя в этом вопросе?
- В настоящее время - да. Я хочу сам изучить его; тайны
всегда привлекали меня, а в Диаспаре их слишком мало. Кроме
того, я думаю, что Судьба может разыграть с нами шутку, по
сравнению с которой все мои усилия будут выглядеть очень
скромно. В случае, если это действительно произойдет, я хотел
бы увериться, что присутствую в самой гуще событий.
- Тебе очень нравится изъясняться загадками, - мрачно
сказал Джезерак. - Но чего именно ты ожидаешь?
- Сомневаюсь, чтобы мои догадки были ближе к истине, чем
твои. Но я уверен вот в чем - ни ты, ни я и никто другой в
Диаспаре не смогут остановить Элвина, когда тот решится
действовать. Нам предстоят очень интересные столетия.
Когда изображение Хедрона скрылось из виду, Джезерак
долго сидел неподвижно, позабыв свою математику. Над ним
нависало небывалое ощущение чего-то угрожающего. На миг он даже
решил затребовать аудиенции в Совете - но не будет ли это
смешной возней вокруг пустяка? Возможно, вся эта история - лишь
очередная сложная и непонятная шутка Хедрона, хотя и трудно
было представить, почему именно он был избран ее целью.
Джезерак тщательно обдумывал это дело, рассматривая
проблему со всех точек зрения. Примерно через час он пришел к
весьма характерному решению.
Он подождет и посмотрит.
Элвин, не теряя времени, выяснял о Хедроне все, что мог.
Джезерак, как обычно, явился основным источником информации.
Старый наставник дал подробный отчет о своей встрече с Шутом и
добавил немногое, известное ему об образе жизни Хедрона. В той
мере, в какой это было осуществимо в Диаспаре, Хедрон был
отшельником: никто не знал, где он жил и чем, в сущности,
занимался. Последняя его выходка была вполне ребяческой затеей,
и заключалась в том, что движущиеся дороги вдруг остановились,
охваченные параличом. Это было пятьдесят лет назад; столетием
раньше он выпустил на свободу на редкость отталкивающего
дракона, который бродил по городу, пожирая все попадавшиеся
работы наиболее популярного в ту пору скульптора. Когда
однобокость гастрономических интересов зверя стала очевидной,
автор скульптур в страхе скрылся и не появлялся до тех пор,
пока чудовище не исчезло столь же загадочно, как и возникло.
Из этих рассказов ясно вырисовывалось одно - Хедрон
должен был обладать глубокими познаниями относительно тех сил и
механизмов, которые управляли городом. Он мог заставить их
подчиниться своей воле в большей мере, чем это было доступно
другим. Следовало предположить, что существовал контроль еще
более высокого порядка, чтобы не позволить слишком амбициозным
Шутам нанести постоянный и невосполнимый ущерб сложной
структуре Диаспара.
Элвин принял всю эту информацию к сведению, но не сделал
попыток связаться с Хедроном. Несмотря на обилие вопросов,
которые Элвин мог задать Шуту, его упрямая независимость -
возможно, наиболее уникальное из всех его качеств - заставляла
Элвина пытаться выяснить все, что возможно, за счет своих
собственных усилий. Он принялся осуществлять программу, которая
могла занять целые годы. Но до тех пор, пока Элвин сознавал,
что продвигается у цели, он был счастлив.
Как некий древний путешественник в незнакомой стране, он
начал систематическое исследование Диаспара. Он проводил дни и
недели, бродя по безлюдным башням на краю города в надежде
отыскать где-нибудь выход во внешний мир. В ходе своих поисков
он обнаружил дюжину огромных вентиляционных люков,
открывавшихся высоко над пустыней, но все они были
перегорожены. Впрочем, перспектива отвесного падения с почти
километровой высоты сама по себе выглядела достаточно
внушительным препятствием.
Он не нашел других выходов, хотя изучил тысячу
коридоров и десять тысяч пустых помещений. Все эти здания были
в том безупречном состоянии, которое населением Диаспара
воспринималось как должное, как часть нормального порядка
вещей. Иногда Элвину попадался бредущий робот, видимо,
совершающий обход; в таких случаях он всегда пытался
расспросить машину. Но расспросы были безрезультатны, поскольку
ни одна из встреченных Элвином машин не была настроена на
восприятие человеческой речи или мысли. Несмотря на то, что
роботы знали о его присутствии, ибо вежливо отступали в
сторону, давая проход, разговора не получалось.
Временами Элвин по нескольку суток не видел людей.
Чувствуя голод, он заходил в какое-либо из жилых помещений и
заказывал еду. Удивительные машины, о существовании которых он
почти не думал, пробуждались к жизни после бесконечно долгой
спячки. Хранимые в их памяти образы начинали мерцать, переходя
грань действительного мира, управляя организацией вещества. И
вот пища, приготовленная шеф-поваром сто миллионов лет назад,
вновь становилась реальностью, дабы усладить вкус или просто
насытить аппетит.
Заброшенность этого покинутого мира - пустой оболочки,
окружающей живое сердце города - не тяготила Элвина. Он привык
к одиночеству, даже находясь среди тех, кого называл своими
друзьями. Эти рьяные поиски, поглощая всю энергию и все
интересы, заставили его позабыть на время тайну своего
происхождения и аномалии, отрезавшие его от себе подобных.
Изучив не более сотой части городских окраин, Элвин
пришел к выводу, что зря тратит время. Это решение не было
результатом нетерпения, а скорее свою роль сыграл здравый
смысл. Элвин был готов в случае необходимости вернуться и
завершить свою задачу, даже если б на это ушел весь остаток
жизни. Он, однако, увидел достаточно, чтобы убедиться: если
выход из Диаспара и существует, его найти нелегко. В бесплодных
поисках он может зря истратить столетия, если не прибегнет к
помощи более мудрых людей.
Джезерак недвусмысленно объяснил ему, что выхода из
Диаспара он не знает и сомневается в его существовании.
Опрошенные Элвином информационные машины тщетно рылись в своей
почти неисчерпаемой памяти. Они могли рассказать ему все
подробности истории города вплоть до начала ее регистрации - до
барьера, за которым, навеки скрытые, лежали Века Рассвета. Но
они не могли ответить Элвину на его простой вопрос - или же
какая-то высшая сила запрещала им сделать это.
Ему придется снова повидать Хедрона.
7
- Ты не торопился, - сказал Хедрон, - но я знал, что рано
или поздно ты свяжешься со мной.
Эта откровенность обеспокоила Элвина: столь точная
предсказуемость поведения была ему не по душе. Не следил ли Шут
за его бесплодными поисками, точно зная, что он делает?
- Я стараюсь найти выход из города, - сказал Элвин прямо.
- Он должен существовать и, думаю, ты можешь помочь мне в
поисках.
Хедрон молчал. Пожелай он - и еще есть время свернуть с
пути, направленного в будущее, предвидеть которое он не в
силах. Сомнений быть не могло: ни один человек в городе, имей
он даже возможность, не осмелился бы потревожить призраки
прошлого, мертвого уже миллионы веков. Возможно, опасности и не
было. Возможно, ничто не в состоянии поколебать вечную
неизменность Диаспара. Но если есть риск впустить в мир что-то
новое, незнакомое, то это, быть может, последний шанс
оградиться от него.
Хедрон был доволен текущим порядком вещей. Да, время от
времени он мог нарушить этот порядок - но лишь слегка. Он был
критик, а не революционер. На поверхности безмятежно текущей
реки времени он хотел разве что поднимать рябь; мысль о
возможной смене направления течения заставляла его ежиться.
Жажда любых приключений, кроме умственных, была изъята из него
так же осторожно и тщательно, как и из прочих граждан Диаспара.
И все же он обладал той, пусть почти потухшей, искоркой
любопытства, которая некогда была величайшим дарованием
Человека. Он все еще был готов рисковать.
Он взглянул на Элвина и попытался припомнить свою
собственную юность, свои мечты пятисотлетней давности. Любой
миг его прошлого, стоило лишь обратиться к памяти, был ясен и
понятен. Все его жизни были нанизаны на века, словно бусины на
нити: любую из них он мог взять и рассмотреть. Большинство
прежних Хедронов были теперь для него незнакомцами; несмотря на
схожесть основных черт, груз жизненного опыта навсегда отделял
их от него. Если б он пожелал, то, при возвращении в Зал
Творения, чтобы заснуть в ожидании нового призыва, мог бы
стереть из своего сознания все более ранние воплощения. Но это
была бы своего рода смерть, и он еще не был готов к этому. Он
еще старался собирать все, что могла предложить ему жизнь,
подобно тому как моллюск в раковине терпеливо добавляет новые
клетки к медленно растущей спирали.
В молодости он не отличался от сверстников. Лишь когда
он повзрослел, и скрытые воспоминания о предшествующих жизнях
хлынули потоком, он принял роль, на которую давным-давно был
обречен. Иногда он негодовал, что умы, со столь бесконечным
умением соорудившие Диаспар, сейчас, спустя все эти века, все
еще управляли им как куклой на сцене. И вот, возможно,
представился шанс наконец отомстить. Появился новый актер,
способный опустить занавес в конце представления, занявшего уже
слишком много актов.
Симпатия к тому, чье одиночество должно было
превосходить его собственное; скука, вызванная веками
монотонности; скрытые в глубине души бесенята прошлого - таковы
были разноречивые воздействия, побудившие Хедрона к поступкам.
- Может, я окажусь полезен тебе, - объяснил он Элвину, - а
может быть - нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40