Вот в чем крылась разгадка: Глеб не снимал этот эпизод и не приглашал для этого актеров. Все, что было на экране, относилось к реальным событиям, происшедшим в конце XIII столетия… Однако потом, спустя некоторое время, прежняя запись исчезла…
– Ерунда, – поморщился Роман.
– Ерунда… Если бы не ваши собственные слова и не слова покойного Шуйцева: «Я видел свой труп…» – Я повернулся к нему и поймал-таки его взгляд, затуманенные расширенные зрачки. – Вы, все трое, повторили увиденное когда-то почти одинаково: события, разнесенные друг от друга на восемь веков… Вы, лично вы, не могли забыть (или, наоборот, вспомнить до конца) то, что произошло с вами в Афганистане, и обратились к Марку Бронцеву. А Марк попросил об ответной услуге. Я прав?
Он молчал.
– Это вы установили скрытую камеру на стеллаже. А кроме того, в подъезде дома, где он жил, частенько вылетали пробки, и «эксперименты» Бронцева срывались – аппаратура переставала работать. И вы ее, так сказать, усовершенствовали: встроили компактный независимый источник питания, на манер компьютерного, – я вздохнул. – Конечно, мы здорово лопухнулись. Нужно было сразу, с самого начала осмотреть камеру и видеодвойку… Мы этого не сделали.
Признаться честно, мне хотелось, чтобы он испугался или хотя бы смутился. Но, когда он поднял глаза, взгляд его оставался спокойным и чуть насмешливым, словно я, приложив титанические усилия, поймал слона за хвост и сказал на манер слепца из известной притчи: слон – это большая толстая веревка. Как и во всей этой истории – внешние, незначительные детали подменили собой внутреннюю потаенную суть. И я упорно проходил мимо нее.
– Теперь вы подозреваете в убийстве меня? – спросил он. – Меня, инвалида?
– А что, инвалид не способен выстрелить из пистолета?
– А мотив?
– Все тот же, – устало сказал я. – Марк весьма успешно манипулировал с памятью своих пациентов. Вы в этом смысле – не исключение.
«Трудно поверить, – сказал недавно Вайнцман, – что ее (рукопись) изготовил какой-то местный Кулибин». И не просто Кулибин – Яков Арнольдович назвал любимого ученика…
– Владимир был левшой?
– Да, – бесцветно отозвался Роман. – Он и рисовал левой рукой. Надо сказать, у него неплохо получалось.
– А вы утверждали, будто он вам завидовал. Вечно второй и так далее…
– Глупости, – он уже внутренне сдался – свыкся с «вечером откровений», который я устроил, ворвавшись непрошеным гостем в его мир. – Для меня живопись была… даже не увлечением, а скорее развлечением. Решили поступать в училище, на реставрацию: профессия по тем временам редкая и хлебная. Вроде как на спор: не поступишь! А вот поступлю! Поступили, хотя конкурс был порядочный. Но Володька учился. Уперся и пахал как проклятый. А я – выезжал… черт знает на чем. Наверное, на способностях, они у меня были. Были, да сплыли.
Вспомнив кое-что, я оглянулся вокруг.
– А где Феликс?
– Феликс? А, экстрасенсорный кот… Убежал куда-то. Рита очень расстроилась, она считает его чем-то вроде талисмана. Пропадет – быть беде. Глупости, конечно. Бронцеву он не помог.
Он снова звякнул графинчиком. Возникла пауза, маленькие глоточки обжигали горло, не давая, однако, желаемого эффекта: спина оставалась будто каменной.
– Мы оба хотели забыть все, что произошло ТАМ. Просто делали это по-разному. Я заперся здесь, в четырех стенах, а Володька… Володька решил жить, как прежде, будто ничего и не было, дурной сон. Восстановился на третий курс, создал клуб, писал картины, реставрировал иконы, ездил на раскопки с археологами. Когда отстраивали Николу-на-Озерках, его пригласили участвовать в росписи центрального купола. Адова работа, скажу вам, – и добавил, казалось бы, без всякой связи: – Поэтому я и не верю, что он покончил с собой. Должно быть, его убил… ТОТ.
– Кто?
– Тот, кто заказал ему поддельную рукопись. Не сам же он, в самом деле.
Вайнцман назвал его Левша Кулибин. Левша, выстреливший себе в правый висок.
Глава 21
ТА СТОРОНА
Пейзаж вокруг был диковатый – безжизненный, застывший, лунный… Рыжие скалы и рыжие каменные осыпи без следа растительности, над которыми возвышалась самая высокая гора в этом районе, двуглавая Кизык-Хелл, светившаяся своей розовато-синей снежной короной…
«Вертушка» не стала приземляться – повисела несколько секунд в метре от земли, над бежавшей по камням быстрой безымянной речушкой, дождалась, пока спецназовцы попрыгают из темного чрева, и ушелестела на север восвояси. Дальше они вынуждены были добираться на своих двоих. В нескольких часах пути на юг находился торный аул, в котором моджахеды держали захваченного в заложники журналиста из Москвы Валерия Самохова.
То, что заложник находится в ауле, было известно из надежного и, разумеется, строго секретного источника. Какого – никто из них, даже командир группы дядя Рахим, не знал. Но источник оказался на проверку не слишком надежным: то ли что-то напутал с местностью, то ли скорее всего ни разу здесь не бывал. Больше всего смущала полуразвалившаяся сторожевая башня как раз на входе в каменистое ущелье, чуть в стороне от едва заметной козьей тропы. О ней не было сказано ни слова, но торчала она именно там, откуда к деревне подошла группа. Двигались настороженной цепочкой, в затылок, на полусогнутых, положив указательные пальцы на спусковые крючки автоматов. Ноги то и дело цеплялись за стланик – этакую пародию на дерево высотой сантиметров десять.
Приблизившись к высокой глинобитной стене – дувалу и вжавшись в нее спиной, дядя Рахим поднял два пальца, указательный и средний, и ткнул в сторону от того места, где в стене имелся неширокий пролом. Две пятнистые тени скользнули внутрь, проскочили открытое пространство и замерли в тени от изгороди из кизяка – такими были обнесены здесь почти все дома. Еще одна короткая пантомима на пальцах – две очередные двойки миновали дувал и рассредоточились, прикрывая друг друга. Предстояло самое трудное: отыскать заложника в одном из домов. И изъять, по возможности живого и бесшумно. Роман Бояров, лежа за грубым валуном и следя за темными узкими окошками-бойницами через прорезь прицела, подумал: нет, самое трудное – даже не это. Самое трудное начнется потом. ОТХОД.
Внешняя стена возвышалась над домами, сложенными из необработанного камня, и оттого весь поселок напоминал средневековую крепость. Впечатление усиливали сторожевая башня и крутой склон горы, откуда открывался великолепный вид на Кизык-Хелл. Впрочем, никто из команды дяди Рахима видом не восторгался: надоело до блевотины, до озноба. Они, и вернувшись в Союз (кому суждено будет вернуться своим ходом, не запаянным в цинк), долго еще будут отворачиваться от пейзажа на открытке или экране телевизора, где (восторг, экзотика!) – бурые скалы, осыпи, бурные мелкие речушки, крошечное злое солнце в разреженном воздухе…
У двери нужного дома, привалившись спиной к высокому порогу, дремал охранник – в меховом полушубке, сапогах, черных шароварах, с «Калашниковым» на коленях. Пять утра, самый сон. Дядя Рахим переглянулся со своими: да, все варианты просчитаны и отпали, кроме одного-единственного… – Журналист должен быть там, в дальней комнате, – прошептал он. – В доме еще трое гражданских: старик с невесткой и внучкой. Всем – готовность. Кулибин, делаешь охранника, потом – по команде внутрь…
Володя Шуйцев кивнул, поудобнее пристраивая к плечу приклад «бесшумки». Задержал дыхание, глядя в окуляр прицела, и плавно потянул спуск. Боевик даже не дернулся – просто безвольно обмяк, накренился, словно Пизанская башня… Дима Погорелов, Димыч, рванулся вперед, подхватил тело и автомат, чтобы не громыхнуло при падении. Вокруг стояла полная, какая-то первобытная тишина, и это было немножко странно: там, в долине, в цивилизации, люди еще спали, но в таких богом забытых аулах обычно жизнь начинается еще до рассвета… Миг, мановение руки – и в этой тишине, в предрассветных сумерках, бесшумные камуфляжные тени окружили дом.
Секунды, как это бывает, растянулись в бесконечность. Дверь еле слышно скрипнула, Роман присел на пороге, давая возможность напарнику страховать из-за плеча. Рывок внутрь, в бешеном темпе обшаривая дулами автоматов темные углы жилища (именно жилища – другие слова, сколь угодно близкие по значению, здесь не подходили: грязь, подстилка из несвежей соломы, парочка жалобно блеющих коз, древний старик на квадратном коврике, расположившись лицом на восток, совершает намаз…). Володя с Романом переглянулись, оба, не сговариваясь, сделали страшные рожи и приложили палец к губам. Старик окинул их долгим безучастным взглядом и снова отвернулся к стене. Они бросились в соседнюю комнату – тот же полумрак и пустота. Невестка, видимо, ушла в сарай доить корову. Ворох тряпья в углу… Они подскочили одновременно, испытывая облегчение: сейчас бедолага-заложник очнется, испуг в глазах сменит сумасшедшая радость, немые слезы, и он быстро-быстро закивает, услышав: «Жив, браток? Давай за нами, осторожнее». – «Вы кто?!» – «Скорая помощь».
Журналиста не было. Они вихрем пронеслись по комнате, выскочили наружу, в «предбанник», невежливо наставили на старика оружие.
– Где он? – рявкнул Шуйцев, помогая себе яростными жестами. – Где заложник, мать твою?
Дед не отреагировал. Владимир в бешенстве рванул его за плечо, вжал дуло в худую морщинистую шею,
– Оставь, – сказал Роман. – Он все равно ничего не знает.
Шуйцев, не сдержавшись, пнул старика ногой и шагнул к двери.
Посреди тесного дворика стояла девочка. Ей было не больше пяти, она была закутана по самые брови в старый и рваный по краям коричневый платок, так что лица было не разглядеть. Девочка смотрела на чужих солдат бессмысленно и равнодушно – даже не на них, а куда-то сквозь. Может, ей хоть что-то известно, подумал Роман (впрочем, без всякой надежды) и присел перед ней на корточки, стараясь не напугать. И услышал сзади дикий приглушенный вопль дяди Рахима:
– Назад!!!
Он опустил взгляд. Маленькая детская ручка плотно обхватывала черный ребристый корпус «лимонки». В другой руке было кольцо.
– Назад! – уже в полный голос закричал дядя Рахим, выхватывая автомат из-за плеча…
В лицо полыхнуло зарево. Небо и земля вдруг поменялись местами, солнце закатилось за лес, точно в ускоренной съемке, звуки утонули во тьме, наступил покой…
Дальше бой шел без него. С полуразрушенной сторожевой вышки бил тяжелый пулемет, фонтанчики земли носились по двору, пули летели отовсюду – из-за дувала, из окон домов, из сарая, возле покосившейся двери которого, выронив ведро, неподвижно лежала женщина в лужице свежего молока. Радист, скорчившись за камнем, надрывался в микрофон: «База, база, напоролись на засаду, ведем бой против превосходящих сил противника, штыков около ста, просим помощи… Димыч, осторожно, справа! Назад, Димыч!!!» А потом рацию разбило прямым попаданием, и радист вдруг дернулся и ткнулся носом в камень, за которым пытался укрыться.
Роман не видел этого. И когда к нему вернулись сначала слух, потом зрение, потом, через секунду, дикая боль в раздробленной ноге, он не обрадовался, а. скорее огорчился: в темном невесомом покое было лучше. Его куда-то настойчиво тащили. Морщась, он повернул голову и увидел Володьку Шуйцева – в разорванном комбинезоне, грудь и живот в крови, он одной рукой тянул Романа к двери дома, где они не нашли журналиста («источник» наврал, мразь, продал еще на взлете – их ждали, это было ясно: тишина в ауле, единственный охранник… Эх, дядя Рахим!), второй удерживал сразу два автомата. Дядя Рахим был мертв, и Вадик, и Гелька Камышан по прозвищу Викинг (уж больно внешность соответствовала, особенно когда он, еще на гражданке, в турпоходе, скакал голым возле костра с топором и, дурачась, орал, пугая млеющих девчонок: «О-о-ди-ин!»). Славного тебе пира в Вальгалле, Гелька Викинг. Дима Погорелов еще некоторое время отстреливался из-за валуна, но вскоре затих и вытянулся на земле, лицом вверх, будто задремал, нежась на пляже.
– Оставь, – прошептал Роман, потянувшись к автомату.
– Погоди, – хрипло выдохнул Владимир, затаскивая напарника в дом. – Еще чуть-чуть… Стрелять сможешь?
Роман улыбнулся сухими губами.
– Да уж как-нибудь.
– Тогда тебе окно, мне – дверь.
И они продолжали драться. Сколько? Сколько оставалось патронов в двух полупустых магазинах. Потом «Калашников» Романа щелкнул в последний раз, и он увидел за оградой из кизяка одного из этих, чернобородых, с американской базукой на плече. И хотел крикнуть «Ложись!», инстинктивно продолжая давить на спуск, не желая осознавать, что вот он, конец…
Перед ним лежал длинный тоннель. Нога не болела, хотя вид был, что у Романа, что у Шуйцева, слегка предосудительный: растерзанные камуфляжи в кровавых пятнах и пороховых ожогах, лица в копоти… Роман оглянулся. Сзади, на границе видимости, под рухнувшей крышей дома, лежали два изуродованных трупа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
– Ерунда, – поморщился Роман.
– Ерунда… Если бы не ваши собственные слова и не слова покойного Шуйцева: «Я видел свой труп…» – Я повернулся к нему и поймал-таки его взгляд, затуманенные расширенные зрачки. – Вы, все трое, повторили увиденное когда-то почти одинаково: события, разнесенные друг от друга на восемь веков… Вы, лично вы, не могли забыть (или, наоборот, вспомнить до конца) то, что произошло с вами в Афганистане, и обратились к Марку Бронцеву. А Марк попросил об ответной услуге. Я прав?
Он молчал.
– Это вы установили скрытую камеру на стеллаже. А кроме того, в подъезде дома, где он жил, частенько вылетали пробки, и «эксперименты» Бронцева срывались – аппаратура переставала работать. И вы ее, так сказать, усовершенствовали: встроили компактный независимый источник питания, на манер компьютерного, – я вздохнул. – Конечно, мы здорово лопухнулись. Нужно было сразу, с самого начала осмотреть камеру и видеодвойку… Мы этого не сделали.
Признаться честно, мне хотелось, чтобы он испугался или хотя бы смутился. Но, когда он поднял глаза, взгляд его оставался спокойным и чуть насмешливым, словно я, приложив титанические усилия, поймал слона за хвост и сказал на манер слепца из известной притчи: слон – это большая толстая веревка. Как и во всей этой истории – внешние, незначительные детали подменили собой внутреннюю потаенную суть. И я упорно проходил мимо нее.
– Теперь вы подозреваете в убийстве меня? – спросил он. – Меня, инвалида?
– А что, инвалид не способен выстрелить из пистолета?
– А мотив?
– Все тот же, – устало сказал я. – Марк весьма успешно манипулировал с памятью своих пациентов. Вы в этом смысле – не исключение.
«Трудно поверить, – сказал недавно Вайнцман, – что ее (рукопись) изготовил какой-то местный Кулибин». И не просто Кулибин – Яков Арнольдович назвал любимого ученика…
– Владимир был левшой?
– Да, – бесцветно отозвался Роман. – Он и рисовал левой рукой. Надо сказать, у него неплохо получалось.
– А вы утверждали, будто он вам завидовал. Вечно второй и так далее…
– Глупости, – он уже внутренне сдался – свыкся с «вечером откровений», который я устроил, ворвавшись непрошеным гостем в его мир. – Для меня живопись была… даже не увлечением, а скорее развлечением. Решили поступать в училище, на реставрацию: профессия по тем временам редкая и хлебная. Вроде как на спор: не поступишь! А вот поступлю! Поступили, хотя конкурс был порядочный. Но Володька учился. Уперся и пахал как проклятый. А я – выезжал… черт знает на чем. Наверное, на способностях, они у меня были. Были, да сплыли.
Вспомнив кое-что, я оглянулся вокруг.
– А где Феликс?
– Феликс? А, экстрасенсорный кот… Убежал куда-то. Рита очень расстроилась, она считает его чем-то вроде талисмана. Пропадет – быть беде. Глупости, конечно. Бронцеву он не помог.
Он снова звякнул графинчиком. Возникла пауза, маленькие глоточки обжигали горло, не давая, однако, желаемого эффекта: спина оставалась будто каменной.
– Мы оба хотели забыть все, что произошло ТАМ. Просто делали это по-разному. Я заперся здесь, в четырех стенах, а Володька… Володька решил жить, как прежде, будто ничего и не было, дурной сон. Восстановился на третий курс, создал клуб, писал картины, реставрировал иконы, ездил на раскопки с археологами. Когда отстраивали Николу-на-Озерках, его пригласили участвовать в росписи центрального купола. Адова работа, скажу вам, – и добавил, казалось бы, без всякой связи: – Поэтому я и не верю, что он покончил с собой. Должно быть, его убил… ТОТ.
– Кто?
– Тот, кто заказал ему поддельную рукопись. Не сам же он, в самом деле.
Вайнцман назвал его Левша Кулибин. Левша, выстреливший себе в правый висок.
Глава 21
ТА СТОРОНА
Пейзаж вокруг был диковатый – безжизненный, застывший, лунный… Рыжие скалы и рыжие каменные осыпи без следа растительности, над которыми возвышалась самая высокая гора в этом районе, двуглавая Кизык-Хелл, светившаяся своей розовато-синей снежной короной…
«Вертушка» не стала приземляться – повисела несколько секунд в метре от земли, над бежавшей по камням быстрой безымянной речушкой, дождалась, пока спецназовцы попрыгают из темного чрева, и ушелестела на север восвояси. Дальше они вынуждены были добираться на своих двоих. В нескольких часах пути на юг находился торный аул, в котором моджахеды держали захваченного в заложники журналиста из Москвы Валерия Самохова.
То, что заложник находится в ауле, было известно из надежного и, разумеется, строго секретного источника. Какого – никто из них, даже командир группы дядя Рахим, не знал. Но источник оказался на проверку не слишком надежным: то ли что-то напутал с местностью, то ли скорее всего ни разу здесь не бывал. Больше всего смущала полуразвалившаяся сторожевая башня как раз на входе в каменистое ущелье, чуть в стороне от едва заметной козьей тропы. О ней не было сказано ни слова, но торчала она именно там, откуда к деревне подошла группа. Двигались настороженной цепочкой, в затылок, на полусогнутых, положив указательные пальцы на спусковые крючки автоматов. Ноги то и дело цеплялись за стланик – этакую пародию на дерево высотой сантиметров десять.
Приблизившись к высокой глинобитной стене – дувалу и вжавшись в нее спиной, дядя Рахим поднял два пальца, указательный и средний, и ткнул в сторону от того места, где в стене имелся неширокий пролом. Две пятнистые тени скользнули внутрь, проскочили открытое пространство и замерли в тени от изгороди из кизяка – такими были обнесены здесь почти все дома. Еще одна короткая пантомима на пальцах – две очередные двойки миновали дувал и рассредоточились, прикрывая друг друга. Предстояло самое трудное: отыскать заложника в одном из домов. И изъять, по возможности живого и бесшумно. Роман Бояров, лежа за грубым валуном и следя за темными узкими окошками-бойницами через прорезь прицела, подумал: нет, самое трудное – даже не это. Самое трудное начнется потом. ОТХОД.
Внешняя стена возвышалась над домами, сложенными из необработанного камня, и оттого весь поселок напоминал средневековую крепость. Впечатление усиливали сторожевая башня и крутой склон горы, откуда открывался великолепный вид на Кизык-Хелл. Впрочем, никто из команды дяди Рахима видом не восторгался: надоело до блевотины, до озноба. Они, и вернувшись в Союз (кому суждено будет вернуться своим ходом, не запаянным в цинк), долго еще будут отворачиваться от пейзажа на открытке или экране телевизора, где (восторг, экзотика!) – бурые скалы, осыпи, бурные мелкие речушки, крошечное злое солнце в разреженном воздухе…
У двери нужного дома, привалившись спиной к высокому порогу, дремал охранник – в меховом полушубке, сапогах, черных шароварах, с «Калашниковым» на коленях. Пять утра, самый сон. Дядя Рахим переглянулся со своими: да, все варианты просчитаны и отпали, кроме одного-единственного… – Журналист должен быть там, в дальней комнате, – прошептал он. – В доме еще трое гражданских: старик с невесткой и внучкой. Всем – готовность. Кулибин, делаешь охранника, потом – по команде внутрь…
Володя Шуйцев кивнул, поудобнее пристраивая к плечу приклад «бесшумки». Задержал дыхание, глядя в окуляр прицела, и плавно потянул спуск. Боевик даже не дернулся – просто безвольно обмяк, накренился, словно Пизанская башня… Дима Погорелов, Димыч, рванулся вперед, подхватил тело и автомат, чтобы не громыхнуло при падении. Вокруг стояла полная, какая-то первобытная тишина, и это было немножко странно: там, в долине, в цивилизации, люди еще спали, но в таких богом забытых аулах обычно жизнь начинается еще до рассвета… Миг, мановение руки – и в этой тишине, в предрассветных сумерках, бесшумные камуфляжные тени окружили дом.
Секунды, как это бывает, растянулись в бесконечность. Дверь еле слышно скрипнула, Роман присел на пороге, давая возможность напарнику страховать из-за плеча. Рывок внутрь, в бешеном темпе обшаривая дулами автоматов темные углы жилища (именно жилища – другие слова, сколь угодно близкие по значению, здесь не подходили: грязь, подстилка из несвежей соломы, парочка жалобно блеющих коз, древний старик на квадратном коврике, расположившись лицом на восток, совершает намаз…). Володя с Романом переглянулись, оба, не сговариваясь, сделали страшные рожи и приложили палец к губам. Старик окинул их долгим безучастным взглядом и снова отвернулся к стене. Они бросились в соседнюю комнату – тот же полумрак и пустота. Невестка, видимо, ушла в сарай доить корову. Ворох тряпья в углу… Они подскочили одновременно, испытывая облегчение: сейчас бедолага-заложник очнется, испуг в глазах сменит сумасшедшая радость, немые слезы, и он быстро-быстро закивает, услышав: «Жив, браток? Давай за нами, осторожнее». – «Вы кто?!» – «Скорая помощь».
Журналиста не было. Они вихрем пронеслись по комнате, выскочили наружу, в «предбанник», невежливо наставили на старика оружие.
– Где он? – рявкнул Шуйцев, помогая себе яростными жестами. – Где заложник, мать твою?
Дед не отреагировал. Владимир в бешенстве рванул его за плечо, вжал дуло в худую морщинистую шею,
– Оставь, – сказал Роман. – Он все равно ничего не знает.
Шуйцев, не сдержавшись, пнул старика ногой и шагнул к двери.
Посреди тесного дворика стояла девочка. Ей было не больше пяти, она была закутана по самые брови в старый и рваный по краям коричневый платок, так что лица было не разглядеть. Девочка смотрела на чужих солдат бессмысленно и равнодушно – даже не на них, а куда-то сквозь. Может, ей хоть что-то известно, подумал Роман (впрочем, без всякой надежды) и присел перед ней на корточки, стараясь не напугать. И услышал сзади дикий приглушенный вопль дяди Рахима:
– Назад!!!
Он опустил взгляд. Маленькая детская ручка плотно обхватывала черный ребристый корпус «лимонки». В другой руке было кольцо.
– Назад! – уже в полный голос закричал дядя Рахим, выхватывая автомат из-за плеча…
В лицо полыхнуло зарево. Небо и земля вдруг поменялись местами, солнце закатилось за лес, точно в ускоренной съемке, звуки утонули во тьме, наступил покой…
Дальше бой шел без него. С полуразрушенной сторожевой вышки бил тяжелый пулемет, фонтанчики земли носились по двору, пули летели отовсюду – из-за дувала, из окон домов, из сарая, возле покосившейся двери которого, выронив ведро, неподвижно лежала женщина в лужице свежего молока. Радист, скорчившись за камнем, надрывался в микрофон: «База, база, напоролись на засаду, ведем бой против превосходящих сил противника, штыков около ста, просим помощи… Димыч, осторожно, справа! Назад, Димыч!!!» А потом рацию разбило прямым попаданием, и радист вдруг дернулся и ткнулся носом в камень, за которым пытался укрыться.
Роман не видел этого. И когда к нему вернулись сначала слух, потом зрение, потом, через секунду, дикая боль в раздробленной ноге, он не обрадовался, а. скорее огорчился: в темном невесомом покое было лучше. Его куда-то настойчиво тащили. Морщась, он повернул голову и увидел Володьку Шуйцева – в разорванном комбинезоне, грудь и живот в крови, он одной рукой тянул Романа к двери дома, где они не нашли журналиста («источник» наврал, мразь, продал еще на взлете – их ждали, это было ясно: тишина в ауле, единственный охранник… Эх, дядя Рахим!), второй удерживал сразу два автомата. Дядя Рахим был мертв, и Вадик, и Гелька Камышан по прозвищу Викинг (уж больно внешность соответствовала, особенно когда он, еще на гражданке, в турпоходе, скакал голым возле костра с топором и, дурачась, орал, пугая млеющих девчонок: «О-о-ди-ин!»). Славного тебе пира в Вальгалле, Гелька Викинг. Дима Погорелов еще некоторое время отстреливался из-за валуна, но вскоре затих и вытянулся на земле, лицом вверх, будто задремал, нежась на пляже.
– Оставь, – прошептал Роман, потянувшись к автомату.
– Погоди, – хрипло выдохнул Владимир, затаскивая напарника в дом. – Еще чуть-чуть… Стрелять сможешь?
Роман улыбнулся сухими губами.
– Да уж как-нибудь.
– Тогда тебе окно, мне – дверь.
И они продолжали драться. Сколько? Сколько оставалось патронов в двух полупустых магазинах. Потом «Калашников» Романа щелкнул в последний раз, и он увидел за оградой из кизяка одного из этих, чернобородых, с американской базукой на плече. И хотел крикнуть «Ложись!», инстинктивно продолжая давить на спуск, не желая осознавать, что вот он, конец…
Перед ним лежал длинный тоннель. Нога не болела, хотя вид был, что у Романа, что у Шуйцева, слегка предосудительный: растерзанные камуфляжи в кровавых пятнах и пороховых ожогах, лица в копоти… Роман оглянулся. Сзади, на границе видимости, под рухнувшей крышей дома, лежали два изуродованных трупа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57