Глаза контролировали пространство вокруг (двое охранников лежали без движения, третий судорожно пытался дотянуться до пистолета на полу, но неопасно: пройдет ещё несколько секунд – целая жизнь…).
Туровский, каким-то чудом поборов болевой шок, бросился ей наперерез. Воронов мертво вцепился ему в рукав. Глаза его были совершенно безумны.
– Уведи меня отсюда! – верещал он. – Ладно, я сделаю все, Что ты хочешь! Дам показания в суде, перед журналистами, перед ООН, только уведи меня, мать твою!!!
Сергей Павлович рывком освободил руку, отбросив скулившего бизнесмена в угол, за кадку с пальмой – там было относительно безопасно. Тот больше не мешал, однако продолжал громко всхлипывать:
– Я расскажу о каналах, по которым идет оружие в Чечню… Назову людей, с кем был в контакте… Слушай, я даже отдам тебе Жреца. В конце концов, это же он устроил эту херню, с чего мне его прикрывать собственной грудью?
Да, самыми опасными здесь были эти двое. Следователь и тот странный человек, совсем безобидный на первый взгляд. Правда, и задача перед ними стояла потруднее: они делали все, лишь бы не причинить ей вреда, она же была настроена на одно.
На ликвидацию.
«Я нашел ее», – вертелось в голове Колесникова. Ликование: «Я нашел, нашел, нашел!» – вытесняло все остальные мысли и эмоции. Жрец мертв (логичное завершение цепочки), Алла… Об Алле думать не хотелось. Ощущая болезненные удары (он не отвечал, лишь старался блокировать, уклоняться, маневрировать по помещению, где внезапно стало тесно, как в трамвае), он настойчиво ловил её взгляд. «Я пробьюсь. – В глазах Аленки был лед – тысячелетний лед вечной мерзлоты. – Пусть. Я растоплю его. Или – умру». («Рука гладит облако»… Атакующая конечность перехватывается незаметным движением – легкое удивление на лице Аленки, рефлекторный удар пальцами в болевую точку… Стоп! Нельзя!)
Это был просчет в её безукоризненном плане-блицкриге: с «секъюрити» она справилась в считанные секунды, возможное сопротивление «объектов» в расчет вообще не принималось… Все должно было давно закончиться – если бы не этот человек. Ему доставалось – ох как доставалось! Но он был мастером высочайшего уровня, что никак не вязалось с его внешностью.
Он ей знаком… Она знает его – надо только сделать усилие и вспомнить тепло мягких рук. – Ее удар пришелся в пустоту, она на мгновение открылась и стала беззащитной… Он мог убить её десять раз, но будто сдерживал себя, пытаясь лишь сковать её движения… Почему?
Голос… Он все время кричал ей что-то, уговаривал, увещевал, но она не понимала, лишь чувствовала, как к ней возвращается нечто очень важное, но давно забытое, чего она лишилась тысячу лет назад – когда бородатый Черный мат благосклонно кивнул головой и сказал:
– Неплохо… Особенно фокус с голубем – это даже талантливо. А почему же ты не стреляла?
– Я стреляла.
– Я не видел стрелу.
– Она рядом с вашим виском, мой господин.
Она могла бы засадить стрелу из духовой трубки точно ему в переносицу, мелькнуло на секунду такое искушение… Но приказ, живший в глубине мозга, в очередной раз пересилил.
«Аленушка. Этот человек назвал меня Аленушкой. Кто-то уже называл меня так. Не Жрец, не Юнгтун Шераб. Кто-то очень близкий…» И она явственно увидела это лицо – картину из прошлого: оно удалялось – поезд тронулся, унося её в другой мир, как на другую планету, а этот человек стоял на перроне и долго-долго смотрел ему вслед…
И в этот момент Олег Германович, сидевший в углу, за кадушкой с пальмой, вдруг отчаянно взвизгнул и стремглав рванул через весь вестибюль к выходу. Аленка мгновенно среагировала, оставив своего противника и бросаясь наперерез Воронову.
Она бы достала его – несмотря на то что человек в круглых очках вцепился в неё сзади (очки, впрочем, уже были разбиты вдребезги и валялись на полу, левую половину лица заливала кровь).
– Стреля-ай! – заорал Воронов, по-заячьи прыгая к дверям.
Охранник тем временем, оказывается, дотянулся-таки до пистолета. Аленка обернулась и посмотрела на него. В его глазах не было страха (все-таки он был крепким профессионалом), лишь холодная решимость. И она не успевала, несмотря на всю свою выучку, ни выбить оружие, ни уйти с линии выстрела…
Ей показалось, что она видит пулю, громадную, словно торпеда, вылетающую из канала ствола. Яркую, на весь мир, вспышку, за которой последует боль, темнота и небытие…
Но кто-то («А-ле-нуш-ка-а!») оказался быстрее пули. Игорь Иванович принял тупой удар почти с благодарностью. Выстрел отбросил его назад, Аленка едва успела подставить руки и подхватить вмиг обмякшее тело отца. Сознание угасало стремительно, словно сходила с крутых горных склонов лавина. Он ожидал боли, разрывающей плоть, раскаленного жала… Но ощущал только несильное приятное тепло и подумал: хорошо. И улыбнулся.
Она была испачкана кровью, но эта кровь была не её.
– Папка, – прошептала Аленка со слезами, возвращаясь в этот мир – будто темная грязная пелена падала с глаз. «Я спала, – подумала она. – Спала и видела сон…
Алла Федоровна ещё издали увидела у дверей гостиницы целый сонм легковушек с «мигалками», выкрашенных в бело-синие цвета. Чуть на отшибе стоял неприметный зеленый «рафик» ОМОНа с тонированными стеклами. Группа ребят в камуфляжных костюмах и серых бронежилетах окружала Олега Германовича Воронова, запястья которого были скованы наручниками. Однако на лице его блуждала идиотски счастливая улыбка. Он арестован (на этот раз по-серьезному, и выкрутиться легко получится вряд ли), но что с того? Он жив! И сейчас его посадят в машину и увезут подальше от этого страшного места. Впервые за долгие годы он чувствовал такое радостное спокойствие. Все кончилось.
На ступенях гостиницы Алле преградил дорогу широкогрудый мужчина с автоматом-коротышкой у бедра.
– Туда сейчас нельзя.
– Нет, мне… мне можно, – пролепетала она и робко дотронулась до рукава спецназовца. – То есть нужно. У меня там муж. И дочь.
– Потерпите немного.
Она покачала годовой.
– Не могу.
И твердо прошла мимо него. Видимо, в её облике было что-то такое, из-за чего никто даже не попытался её остановить. Там, в вестибюле, находились те, кто был ей дорог – дороже самой жизни. Аленка и Игорь. Ее Игорь. Мужчина, лучше которого не было и не могло быть.
Колесникову показалось, что кто-то осторожно целует его в губы. «Я весь в крови, – захотелось сказать ему. – Испачкаешься…»
А потом его понесли куда-то – он словно плыл в пространстве, окруженный слабыми непонятными звуками, похожими на электронный писк в эфире. Алла бежала рядом с носилками – босая (туфли на высоком нелепом каблуке она скинула, чтобы не мешали), с черными потеками туши на щеках. Она не замечала их и даже не пыталась смахнуть.
– Игоречек… Родной мой, – исступленно шептала она, точно молилась кому-то неведомому. – Только живи… О Боже, какая же я дура! Дура, дура!
Аленка бежала следом вместе с верным рыцарем Валеркой, и твердила:
– Мам, ну не надо! Все будет хорошо, папка выздоровеет. Ну когда я тебе врала?
Дверцы «Скорой помощи» распахнулись. Пожилой врач с решительным лицом выглянул наружу.
– Вы с ним?
– Да! – в один голос закричали все трое, испугавшись, что их сейчас не возьмут.
– Тогда живее!
…Это был длинный тоннель, в конце которого, ещё очень-очень далеко, горел теплый яркий свет. Он тянул к нему руки и видел на кончиках пальцев крошечные искорки, будто капли, падающие со звезд.
Ему было хорошо и спокойно, словно в детстве, когда он забирался под одеяло и устраивал подобие берлоги из больших мягких подушек. Сначала в «берлоге» было очень уютно, но вскоре становилось душно и жарко, однако он терпел, затаив дыхание, и только когда терпение кончалось, спешил высунуть нос наружу.
– Батюшки! – вроде бы удивлялась мама. – Ты здесь? А я-то думала, укатился мой колобок – то ли к зайцу, то ли к лисичке. Хотела уж новый испечь.
– Э! – возмущался Игорь. – Надо было сначала старый поискать, а ты сразу новый…
Это у них была игра, ежевечерний ритуал, необходимый, как еда или сон. Или даже как воздух. «Берлога» казалась вечной и нерушимой, точно старинная крепость (не страшны любые Ромки-Севрюги с их адъютантами!). Эта игра существовала долго, даже потом, когда мамы не стало, – не стало и «берлоги», и сказки про колобка, придуманной на ходу и каждый раз пересказываемой по-новому, а Ромка Севрюнов исчез куда-то (оказалось, сел на пять лет за кражу из магазина, где работал сторожем).
– Она не умрет? – спросил он Чонга. Тот покачал головой.
– Не беспокойтесь. С Аленой больше ничего не случится.
– Но ведь до неё все умирали. Та девица в автомобиле. Марина Свирская. Пал-Сенг…
– Просто рядом с ними не было человека, который бы любил их – так, как вы свою дочь. Кто смог бы пойти за них под пулю. Алене очень повезло.
– Повезло, – хмыкнул Колесников. – Ее на моих глазах затягивала трясина…
– Не нужно себя казнить. Теперь все позади. Конец тоннеля приближался, и Игорь Иванович увидел, что они находятся на вершине огромной горы – среди Гималаев, окрашенных утренним солнцем в два цвета: синий и нежно-розовый. Легкое облако в золотистом сиянии подплыло к ногам и свернулось в уютный клубочек. Барс понюхал его, тронул лапой и, увидев, что лапа прошла насквозь, удивленно заворчал.
Заснеженная тропа вела вниз, где между острых черно-белых скал, торчавших, словно зубцы древних башен, виднелась прозрачная гладь озера Тенгри: Колесников осторожно ступил на снег. Чонг шагал впереди упругой походкой человека, привычного к странствиям. Игорь Иванович не знал, долго ли они шли, – время здесь вело себя как Бог на душу положит, да и не хотелось думать о времени. Хотелось просто идти и слушать тишину. Тут была хорошая тишина – не звенящая напряжением, как часто бывает, а спокойная и умиротворяющая, с едва слышным хрустом снега под ногами, шелестом ветра в скалах, облачком пара, вылетающим изо рта при дыхании.
Они шагали молча, не нарушая этой тишины, – они и так понимали друг друга без слов. Барс, которому до смерти не нравилось ходить по всем этим тропинкам, то взлетал вверх по склону, то скатывался вниз, зарываясь в снег по самые уши, то забегал далеко вперед, укладывался на какой-нибудь подходящий камень, как на пьедестал, и ждал их, явно красуясь: великолепный, гордый и неподвижный.
У берега озера лежала наполовину вытащенная из воды лодка с высокой, загнутой вверх кормой. Единственное весло с широкой лопастью стояло рядом, прислоненное к борту.
– Гляди-ка, – удивился Игорь Иванович. – Кажется, твоя.
– Не моя, – возразил Чонг, – Видишь того монаха?
Шагах в десяти на плоском камне сидел молодой парень с красивым суровым лицом. Кожа его казалась коричневой и твердой от солнца и ветров, дующих в горах. Он завязывал свою котомку и что-то тихо напевал – длинная трудная дорога подходила к концу, на том берегу озера уже были видны монастырь и горный храм, цель его путешествия.
– Кто это? – спросил Колесников.
Чонг только пожал плечами.
Парень их не видел. Но, наверное, что-то почувствовал на миг – он поднял голову и огляделся. Несколько секунд он с тревогой смотрел по сторонам. Но потом лицо его разгладилось, и он улыбнулся: добрые духи охраняли его в дороге. У парня была хорошая улыбка.
– Ты останешься? – спросил Чонг. Колесникову действительно хотелось остаться. Он чувствовал: и его путешествие завершается. Вот сейчас… Сейчас они сядут в лодку вместе с тем молодым монахом, поплывут по гладкой воде, почти не нарушая спокойный лик великого озера Тенгри, и услышат, как бронзовый колокол созывает на утреннюю молитву… Ему очень хотелось остаться. Но он покачал головой:
– Там Аленка. Куда же я без нее….
Чонг кивнул.
Потом они долго-долго стояли рядом, глядя на озеро, – прозрачная гладь отражала бездонное синее небо и легкое облачко на горизонте. Монах завязал свою котомку, подошел к лодке и легко столкнул её в воду. Затем вспрыгнул в неё сам, взял весло и примостился на корме. Чонг и его верный Спарша оказались на носу. Несколько мгновений – и они стали удаляться, делаясь все меньше и меньше. Игорю Ивановичу уже надо было напрягать глаза, чтобы ещё хоть на секунду удержать их в поле зрения.
Когда лодка была уже на середине пути, Чонг вдруг поднял руку.
– Спасибо тебе!
– И тебе спасибо, – тихо отозвался Колесников.
И вслед за этим он услышал мелодичный звон колокола, плывущий над озером. Монах сильнее взмахнул веслом, и у носа лодки возник маленький клочок белой пены.
Эпилог
БУДТО НОЧЬ…
Снег был робкий и какой-то неуклюжий. Часть снежинок не долетала до земли и таяла в воздухе, другие собирались на тротуарах в серую вязкую жижу. Серыми были тучи на низком небе, серыми были мокрые стены домов и стекла витрин. Заляпанные грязью автобусы рождали ассоциацию с неторопливыми глубоководными рыбами, величаво и чуть растерянно выплывающими у новомодных ажурных остановок со встроенными киосками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Туровский, каким-то чудом поборов болевой шок, бросился ей наперерез. Воронов мертво вцепился ему в рукав. Глаза его были совершенно безумны.
– Уведи меня отсюда! – верещал он. – Ладно, я сделаю все, Что ты хочешь! Дам показания в суде, перед журналистами, перед ООН, только уведи меня, мать твою!!!
Сергей Павлович рывком освободил руку, отбросив скулившего бизнесмена в угол, за кадку с пальмой – там было относительно безопасно. Тот больше не мешал, однако продолжал громко всхлипывать:
– Я расскажу о каналах, по которым идет оружие в Чечню… Назову людей, с кем был в контакте… Слушай, я даже отдам тебе Жреца. В конце концов, это же он устроил эту херню, с чего мне его прикрывать собственной грудью?
Да, самыми опасными здесь были эти двое. Следователь и тот странный человек, совсем безобидный на первый взгляд. Правда, и задача перед ними стояла потруднее: они делали все, лишь бы не причинить ей вреда, она же была настроена на одно.
На ликвидацию.
«Я нашел ее», – вертелось в голове Колесникова. Ликование: «Я нашел, нашел, нашел!» – вытесняло все остальные мысли и эмоции. Жрец мертв (логичное завершение цепочки), Алла… Об Алле думать не хотелось. Ощущая болезненные удары (он не отвечал, лишь старался блокировать, уклоняться, маневрировать по помещению, где внезапно стало тесно, как в трамвае), он настойчиво ловил её взгляд. «Я пробьюсь. – В глазах Аленки был лед – тысячелетний лед вечной мерзлоты. – Пусть. Я растоплю его. Или – умру». («Рука гладит облако»… Атакующая конечность перехватывается незаметным движением – легкое удивление на лице Аленки, рефлекторный удар пальцами в болевую точку… Стоп! Нельзя!)
Это был просчет в её безукоризненном плане-блицкриге: с «секъюрити» она справилась в считанные секунды, возможное сопротивление «объектов» в расчет вообще не принималось… Все должно было давно закончиться – если бы не этот человек. Ему доставалось – ох как доставалось! Но он был мастером высочайшего уровня, что никак не вязалось с его внешностью.
Он ей знаком… Она знает его – надо только сделать усилие и вспомнить тепло мягких рук. – Ее удар пришелся в пустоту, она на мгновение открылась и стала беззащитной… Он мог убить её десять раз, но будто сдерживал себя, пытаясь лишь сковать её движения… Почему?
Голос… Он все время кричал ей что-то, уговаривал, увещевал, но она не понимала, лишь чувствовала, как к ней возвращается нечто очень важное, но давно забытое, чего она лишилась тысячу лет назад – когда бородатый Черный мат благосклонно кивнул головой и сказал:
– Неплохо… Особенно фокус с голубем – это даже талантливо. А почему же ты не стреляла?
– Я стреляла.
– Я не видел стрелу.
– Она рядом с вашим виском, мой господин.
Она могла бы засадить стрелу из духовой трубки точно ему в переносицу, мелькнуло на секунду такое искушение… Но приказ, живший в глубине мозга, в очередной раз пересилил.
«Аленушка. Этот человек назвал меня Аленушкой. Кто-то уже называл меня так. Не Жрец, не Юнгтун Шераб. Кто-то очень близкий…» И она явственно увидела это лицо – картину из прошлого: оно удалялось – поезд тронулся, унося её в другой мир, как на другую планету, а этот человек стоял на перроне и долго-долго смотрел ему вслед…
И в этот момент Олег Германович, сидевший в углу, за кадушкой с пальмой, вдруг отчаянно взвизгнул и стремглав рванул через весь вестибюль к выходу. Аленка мгновенно среагировала, оставив своего противника и бросаясь наперерез Воронову.
Она бы достала его – несмотря на то что человек в круглых очках вцепился в неё сзади (очки, впрочем, уже были разбиты вдребезги и валялись на полу, левую половину лица заливала кровь).
– Стреля-ай! – заорал Воронов, по-заячьи прыгая к дверям.
Охранник тем временем, оказывается, дотянулся-таки до пистолета. Аленка обернулась и посмотрела на него. В его глазах не было страха (все-таки он был крепким профессионалом), лишь холодная решимость. И она не успевала, несмотря на всю свою выучку, ни выбить оружие, ни уйти с линии выстрела…
Ей показалось, что она видит пулю, громадную, словно торпеда, вылетающую из канала ствола. Яркую, на весь мир, вспышку, за которой последует боль, темнота и небытие…
Но кто-то («А-ле-нуш-ка-а!») оказался быстрее пули. Игорь Иванович принял тупой удар почти с благодарностью. Выстрел отбросил его назад, Аленка едва успела подставить руки и подхватить вмиг обмякшее тело отца. Сознание угасало стремительно, словно сходила с крутых горных склонов лавина. Он ожидал боли, разрывающей плоть, раскаленного жала… Но ощущал только несильное приятное тепло и подумал: хорошо. И улыбнулся.
Она была испачкана кровью, но эта кровь была не её.
– Папка, – прошептала Аленка со слезами, возвращаясь в этот мир – будто темная грязная пелена падала с глаз. «Я спала, – подумала она. – Спала и видела сон…
Алла Федоровна ещё издали увидела у дверей гостиницы целый сонм легковушек с «мигалками», выкрашенных в бело-синие цвета. Чуть на отшибе стоял неприметный зеленый «рафик» ОМОНа с тонированными стеклами. Группа ребят в камуфляжных костюмах и серых бронежилетах окружала Олега Германовича Воронова, запястья которого были скованы наручниками. Однако на лице его блуждала идиотски счастливая улыбка. Он арестован (на этот раз по-серьезному, и выкрутиться легко получится вряд ли), но что с того? Он жив! И сейчас его посадят в машину и увезут подальше от этого страшного места. Впервые за долгие годы он чувствовал такое радостное спокойствие. Все кончилось.
На ступенях гостиницы Алле преградил дорогу широкогрудый мужчина с автоматом-коротышкой у бедра.
– Туда сейчас нельзя.
– Нет, мне… мне можно, – пролепетала она и робко дотронулась до рукава спецназовца. – То есть нужно. У меня там муж. И дочь.
– Потерпите немного.
Она покачала годовой.
– Не могу.
И твердо прошла мимо него. Видимо, в её облике было что-то такое, из-за чего никто даже не попытался её остановить. Там, в вестибюле, находились те, кто был ей дорог – дороже самой жизни. Аленка и Игорь. Ее Игорь. Мужчина, лучше которого не было и не могло быть.
Колесникову показалось, что кто-то осторожно целует его в губы. «Я весь в крови, – захотелось сказать ему. – Испачкаешься…»
А потом его понесли куда-то – он словно плыл в пространстве, окруженный слабыми непонятными звуками, похожими на электронный писк в эфире. Алла бежала рядом с носилками – босая (туфли на высоком нелепом каблуке она скинула, чтобы не мешали), с черными потеками туши на щеках. Она не замечала их и даже не пыталась смахнуть.
– Игоречек… Родной мой, – исступленно шептала она, точно молилась кому-то неведомому. – Только живи… О Боже, какая же я дура! Дура, дура!
Аленка бежала следом вместе с верным рыцарем Валеркой, и твердила:
– Мам, ну не надо! Все будет хорошо, папка выздоровеет. Ну когда я тебе врала?
Дверцы «Скорой помощи» распахнулись. Пожилой врач с решительным лицом выглянул наружу.
– Вы с ним?
– Да! – в один голос закричали все трое, испугавшись, что их сейчас не возьмут.
– Тогда живее!
…Это был длинный тоннель, в конце которого, ещё очень-очень далеко, горел теплый яркий свет. Он тянул к нему руки и видел на кончиках пальцев крошечные искорки, будто капли, падающие со звезд.
Ему было хорошо и спокойно, словно в детстве, когда он забирался под одеяло и устраивал подобие берлоги из больших мягких подушек. Сначала в «берлоге» было очень уютно, но вскоре становилось душно и жарко, однако он терпел, затаив дыхание, и только когда терпение кончалось, спешил высунуть нос наружу.
– Батюшки! – вроде бы удивлялась мама. – Ты здесь? А я-то думала, укатился мой колобок – то ли к зайцу, то ли к лисичке. Хотела уж новый испечь.
– Э! – возмущался Игорь. – Надо было сначала старый поискать, а ты сразу новый…
Это у них была игра, ежевечерний ритуал, необходимый, как еда или сон. Или даже как воздух. «Берлога» казалась вечной и нерушимой, точно старинная крепость (не страшны любые Ромки-Севрюги с их адъютантами!). Эта игра существовала долго, даже потом, когда мамы не стало, – не стало и «берлоги», и сказки про колобка, придуманной на ходу и каждый раз пересказываемой по-новому, а Ромка Севрюнов исчез куда-то (оказалось, сел на пять лет за кражу из магазина, где работал сторожем).
– Она не умрет? – спросил он Чонга. Тот покачал головой.
– Не беспокойтесь. С Аленой больше ничего не случится.
– Но ведь до неё все умирали. Та девица в автомобиле. Марина Свирская. Пал-Сенг…
– Просто рядом с ними не было человека, который бы любил их – так, как вы свою дочь. Кто смог бы пойти за них под пулю. Алене очень повезло.
– Повезло, – хмыкнул Колесников. – Ее на моих глазах затягивала трясина…
– Не нужно себя казнить. Теперь все позади. Конец тоннеля приближался, и Игорь Иванович увидел, что они находятся на вершине огромной горы – среди Гималаев, окрашенных утренним солнцем в два цвета: синий и нежно-розовый. Легкое облако в золотистом сиянии подплыло к ногам и свернулось в уютный клубочек. Барс понюхал его, тронул лапой и, увидев, что лапа прошла насквозь, удивленно заворчал.
Заснеженная тропа вела вниз, где между острых черно-белых скал, торчавших, словно зубцы древних башен, виднелась прозрачная гладь озера Тенгри: Колесников осторожно ступил на снег. Чонг шагал впереди упругой походкой человека, привычного к странствиям. Игорь Иванович не знал, долго ли они шли, – время здесь вело себя как Бог на душу положит, да и не хотелось думать о времени. Хотелось просто идти и слушать тишину. Тут была хорошая тишина – не звенящая напряжением, как часто бывает, а спокойная и умиротворяющая, с едва слышным хрустом снега под ногами, шелестом ветра в скалах, облачком пара, вылетающим изо рта при дыхании.
Они шагали молча, не нарушая этой тишины, – они и так понимали друг друга без слов. Барс, которому до смерти не нравилось ходить по всем этим тропинкам, то взлетал вверх по склону, то скатывался вниз, зарываясь в снег по самые уши, то забегал далеко вперед, укладывался на какой-нибудь подходящий камень, как на пьедестал, и ждал их, явно красуясь: великолепный, гордый и неподвижный.
У берега озера лежала наполовину вытащенная из воды лодка с высокой, загнутой вверх кормой. Единственное весло с широкой лопастью стояло рядом, прислоненное к борту.
– Гляди-ка, – удивился Игорь Иванович. – Кажется, твоя.
– Не моя, – возразил Чонг, – Видишь того монаха?
Шагах в десяти на плоском камне сидел молодой парень с красивым суровым лицом. Кожа его казалась коричневой и твердой от солнца и ветров, дующих в горах. Он завязывал свою котомку и что-то тихо напевал – длинная трудная дорога подходила к концу, на том берегу озера уже были видны монастырь и горный храм, цель его путешествия.
– Кто это? – спросил Колесников.
Чонг только пожал плечами.
Парень их не видел. Но, наверное, что-то почувствовал на миг – он поднял голову и огляделся. Несколько секунд он с тревогой смотрел по сторонам. Но потом лицо его разгладилось, и он улыбнулся: добрые духи охраняли его в дороге. У парня была хорошая улыбка.
– Ты останешься? – спросил Чонг. Колесникову действительно хотелось остаться. Он чувствовал: и его путешествие завершается. Вот сейчас… Сейчас они сядут в лодку вместе с тем молодым монахом, поплывут по гладкой воде, почти не нарушая спокойный лик великого озера Тенгри, и услышат, как бронзовый колокол созывает на утреннюю молитву… Ему очень хотелось остаться. Но он покачал головой:
– Там Аленка. Куда же я без нее….
Чонг кивнул.
Потом они долго-долго стояли рядом, глядя на озеро, – прозрачная гладь отражала бездонное синее небо и легкое облачко на горизонте. Монах завязал свою котомку, подошел к лодке и легко столкнул её в воду. Затем вспрыгнул в неё сам, взял весло и примостился на корме. Чонг и его верный Спарша оказались на носу. Несколько мгновений – и они стали удаляться, делаясь все меньше и меньше. Игорю Ивановичу уже надо было напрягать глаза, чтобы ещё хоть на секунду удержать их в поле зрения.
Когда лодка была уже на середине пути, Чонг вдруг поднял руку.
– Спасибо тебе!
– И тебе спасибо, – тихо отозвался Колесников.
И вслед за этим он услышал мелодичный звон колокола, плывущий над озером. Монах сильнее взмахнул веслом, и у носа лодки возник маленький клочок белой пены.
Эпилог
БУДТО НОЧЬ…
Снег был робкий и какой-то неуклюжий. Часть снежинок не долетала до земли и таяла в воздухе, другие собирались на тротуарах в серую вязкую жижу. Серыми были тучи на низком небе, серыми были мокрые стены домов и стекла витрин. Заляпанные грязью автобусы рождали ассоциацию с неторопливыми глубоководными рыбами, величаво и чуть растерянно выплывающими у новомодных ажурных остановок со встроенными киосками.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56