Скорее уж я принадлежу ему. Иногда, только иногда, Шар позволяет мне заглянуть сквозь завесу… И каждый раз я расплачиваюсь годами собственной жизни. С помощью особых знаний – магии – я могу решить некоторые ваши проблемы. Я могу направить чьи-то помыслы по нужному пути. Но нажимать курок, чтобы убрать вашу свидетельницу, будет вполне конкретный человек. Убийца. Ниндзя. Я не раз предупреждал: контракт со мной стоит очень дорого. Откажетесь – я не отвечаю за последствия.
Олег Германович провел ладонью по правой стороне горла, где ощущался свежий порез – туда попала серебряная монета с острым ребром.
– Ты страшный человек, Жрец, – нервно произнес он. – Ты будто злой джинн, выпущенный из бутылки. И иногда меня обуревает желание затолкать тебя обратно и заткнуть пробкой. А потом зашвырнуть подальше в море.
– Не знал, что вы поэт, – безмятежно отозвался собеседник. – Не боитесь, что власти вас возьмут?
– Ради такого я пошел бы и на это.
– И что? Дали бы показания против себя?
– Дал бы, – хмуро ответил Воронов.
Жрец рассмеялся.
– «Гражданин следователь, я хочу признаться, что продавал оружие чеченским боевикам, а также в том, что отдал приказ убить свою бывшую любовницу». – «Кому вы отдали такой приказ, гражданин Воронов?» – «Я нанял убийцу». «Можете сообщить его приметы, место жительства, фамилию?» – «Конечно. Его зовут Жрец, он живет в квартире, которая на самом деле не квартира, а древний храм. А ещё я видел у него Шар, однажды я прикоснулся к нему и оказался на Тибете, в конце IX века. Вообще-то там не так уж плохо, если бы только не та падла, которая резанула меня отточенной монетой по горлу. Видите царапину?»
Где-то в недрах «храма» неуверенно звякнул телефон. Жрец, превращаясь по ходу дела из бритоголового аскета в нормального человека, подошел и взял трубку. Несколько секунд он молча слушал, потом кивнул, будто собеседник мог его видеть, и сказал:
– Хорошо. Быстро уходи из квартиры. Куда ехать, ты знаешь.
И услышал короткие гудки.
Воронов искоса взглянул на вернувшегося в комнату Жреца и отметил его довольную улыбку.
– У меня есть ещё одна проблема.
– Да? – продолжая улыбаться чему-то, спросил Жрец.
– Каюм Сахов.
– Ваш партнер по бизнесу?
– Ты и это знаешь?
– А как же. Я обязан все знать… Если уж отваживаюсь брать такие гонорары. Но признайтесь как на духу, Олег Германович, я их стою?
– Стоишь, – сквозь зубы процедил Воронов. – Только предупреждаю, это тебе не девку в санатории шлепнуть. Тут сложнее…
Глава 17
САНАТОРИЙ (продолжение)
Пожилой вахтер Андрей Яковлевич, как оказалось, курил трубку с длинным черным мундштуком. Туровский бездумно наблюдал, как осторожно, со знанием дела, старик раскуривает её, будто священнодействует. Он уже знал, что его подозрения – все до одного – беспочвенны. Иначе пришлось бы допустить, что в сговоре участвовали все, весь персонал санатория. Все было не так, сказал он себе наконец (измученное сознание улетело куда-то в запредельный мир, словно подхваченное ветром: скоро двое суток, как он на ногах).
– Когда Нина Васильевна приезжала сюда в первый раз, где она останавливалась?
– Все там же, в девятнадцатом. Номер хороший, никто не беспокоит, опять же вид из окна…
– Она была с дочкой?
– С ней, с Дашуткой. Той, правда, поначалу не понравилось. Канючила: «Мам, чего мы притащились в эту деревню? Папа же предлагал на море!» Потом – ничего, даже уезжать не хотела.
– И тогда впервые Даша пришла ночевать к вам, да?
Андрей Яковлевич долго не отвечал. Дым из трубки поднимался к потолку тонкой струйкой и таял, успевая напоследок свернуться колечком. Глаза старика слезились – то ли от дыма, то ли от чего-то другого…
– Нина Васильевна приводила к себе Козакова?
– Кто я такой, чтобы их осуждать? – тихо сказал вахтер. – Сам-то уж двадцать пять лет как вдовствую. Дети упорхнули, даже по телефону не всякий год звонят. А тут – вроде как внучка. Я ей на диване стелил, а сам на раскладушке, за ширмой. Здесь телевизор смотрели, чаи гоняли…
– Ей у вас нравилось?
– Оттаивала девчонка. Вы же разговаривали с ней, видали её гонор… Так это все напускное. Не обращай те внимания.
– Вчера Даша тоже ночевала здесь?
– И вчера, и позавчера.
– И вы рассказали ей о двух женщинах?
– Нет, что вы. Они уж к тому времени познакомились.
– Кто? – не понял Туровский.
– Даша и та, что их оформляла. Которая повыше.
Наташа Чистякова, подумал Сергей Павлович. Ком подступил к горлу.
– О чем они говорили? Вспомните подробно.
Андрей Яковлевич нахмурил густые брови.
– О чем говорили… Всего не упомнишь. У неё на груди была вещица. Вроде раковинки, с фотографией внутри.
– У женщины? – уточнил Туровский. – У Наташи?
– Да, на такой тонкой цепочке. Она ещё наклонилась к Даше, чтобы та получше рассмотрела. Девчонки – их ведь хлебом не корми, дай поглазеть на побрякушки…
(Они обе стояли у конторки – две красивые стройные женщины. Даша сначала приняла их за сестер. Одна расписывалась в большой толстой книге, где Андрей Яковлевич ткнул узловатым пальцем. Голову она при этом чуть склонила набок, и темно-русые волосы, перехваченные бирюзовой ленточкой, скользнули по щеке, открывая длинную загорелую шею. Женщина выглядела очень озабоченной. Нетерпеливым движением она попыталась закинуть «хвост» назад за плечи, но он потихоньку-потихоньку сполз на прежнее место. Это показалось Даше забавным, и она, не удержавшись, фыркнула. Женщина чуть удивленно положила ручку и оглянулась. Ее лицо Даше тоже понравилось. Широко расставленные большие серые глаза смотрели совсем не зло, только немножко тревожно. Рот был чуть-чуть, самую малость великоват, тонкий прямой нос кое-где облупился на солнце… Но все равно лицо было очень красивое.
Другую женщину Даша не разглядела. Та все время стояла спиной, запомнился только чудный аромат, исходивший от её роскошных (иначе не скажешь) тяжелых каштановых волос, распущенных по плечам, и белое короткое платье, похожее на древнегреческую тунику, Даша видела такие в учебнике истории.
Вещей у прибывших было на удивление мало: полиэтиленовый пакет с изображением Майкла Джексона и две небольшие сумочки. Двое сопровождавших мужчин тут же подхватили их и ушли наверх, даже не оглянувшись..
– Здравствуй, – сказала женщина. – Ты здесь отдыхаешь?
– Здравствуйте. А нос надо закрывать, когда загораете, а то совсем облезет.
– Учту. Как тебя зовут?
– Дарья… Можно Даша.
– А я Наташа. Даша – Наташа. Звучит?
– Еще как! А что же вы опоздали? Заезд-то позавчера был.
– Так уж получилось.
Все-таки не тревогу, но какую-то затаенную печаль Даша почувствовала – в глазах, в интонации, скупом жесте – Наташа чуть не протянула руку, чтобы погладить её по голове, но в последний момент передумала: мало ли как девочка отреагирует.
На секунду они обе неловко замешкались, не зная, что сказать. Дарья первой нашла выход, указав пальцем на белую в прожилках маленькую раковинку, висевшую на груди женщины.
– Ой, как красиво! А что это?
– Это? Гм… Ну, считай, что талисман. Оберег.
– У Веньки Катышева из нашего класса тоже есть талисман. Лягушачья лапка, спер из кабинета биологии. Гадость ужасная! Говорит, чтобы не вызывали к доске, когда урок не выучит.
– Помогает?
– Ну да! Он сроду в руки книжку не брал. Что ж теперь, и к доске никогда не вызывать? А там внутри… Там что-то есть?
По тому, как женщина вдруг смутилась, Даша поняла: есть, и причем что-то очень личное, что далеко не всякому откроешь.
– Да нет, вы не подумайте, – заторопилась она. – Я просто так… Нельзя – значит нельзя.
Наташа молча наклонилась, чтобы девочка получше разглядела, и нажала какую-то кнопочку на раковине. Послышался тихий мелодичный звон, раковина открылась, и Дарья увидела крошечную фотографию мальчика. Мальчику было лет пять, не больше.
– Ваш сын?
Наташа покачала головой.
– Младший братик… Моложе меня на пять лет.
Даша округлила глаза.
– На пять лет? Вы же взрослая.
– Он тоже сейчас… был бы взрослым.
– Он умер? – тихо спросила Даша.
– Умер. Уже давно. С тех пор я ношу с собой фотографию. Наверное, она меня хранит.
– От чего?
Женщина грустно улыбнулась.
– Чтобы к доске не вызвали. Когда урок не выучу.
Казалось, они пробыли в санатории целую вечность. На самом деле прошло только двое суток. И березы во дворе нисколько не изменились, зелень соседствовала с золотом подступающей осени, и даже погода не успела испортиться: ночная гроза с шумом, ветром, молниями уже забылась, небо было бирюзовым, чистым и высоким, будто перевернутая чаша. И каждая минута, проведенная здесь, приближала их к развязке…
Вахтер Андрей Яковлевич грел пузатый электрический самовар и был всецело поглощен этим занятием. Туровский и Игорь Иванович сидели рядом на стареньком диване и упорно не смотрели друг на друга.
– Я же говорил тебе, Сергей, – тихо сказал Колесников. – История – это большая спираль. Все повторяется. Иногда в точности, иногда…
– Но почему? Почему именно здесь, сейчас… Ведь почти тысячу лет прошло. Вечность…
– Вечность, да… А душа монаха все это время была неуспокоенной. Обвинение-то страшное… И участь – даже не смерть сама по себе, а то, что за ней последовало.
– Если бы не ты, я бы это дело не распутал.
– Ну. – Колесников смутился и сразу бросился протирать очки фланелевой тряпочкой. – Оно ведь до конца и не распутано. Ты установил убийцу. Что дальше? Кто-то же его направил. И Шар не исчез, что ему тысяча лет… Просто сменил хозяина.
«И слуг», – захотелось сказать Туровскому. Сменил один человеческий материал на другой. Для него все в мире делится на две категории: годное в пищу – не годное в пишу…
– Борис, скажи, это ты подарил Наташе медальон?
Несколько секунд тот смотрел на Туровского непонимающе. До него доходил смысл вопроса.
– Я. Позапрошлой зимой, на день рождения.
– И она вложила туда фотографию брата…
– Ну да. Раньше у неё была другая фотография, побольше. Она носила её в бумажнике. Но ей это всегда казалось… кощунственным, что ли.
– Почему?
– Плохо – вместе с деньгами. От денег грязь. А потом я увидел в магазине медальон. Вещь оригинальная, открываешь – музыка. «Будто крошечные ангелочки поют», – так Наташа выразилась.
– А что за история там вышла? Почему мальчик умер?
Борис отвел глаза.
– Зачем вам это?
– Надо, – сказал Туровский. – Поверь, надо. Не из любопытства.
Боря вздохнул.
– Дикая история. Их мама лежала в больнице с воспалением легких. Они остались втроем: Наташа, ей в ту пору как раз исполнилось двенадцать, шестилетний Андрейка и их отец. Мать, Ольга Дмитриевна, Наташу много раз предупреждала, чтобы не оставляла братика вдвоем с отцом; Николай Иванович пил крепко, до белой горячки. Во хмелю бывал буйный, за ружье хватался, был когда-то охотником, пока руки не стали дрожать.
– Дальше, – хрипло сказал Туровский, с трудом справившись с собственным голосом: вот она, страшная разгадка!
– Наташиной подружке родители подарили щенка. Ну, Наташа и не удержалась, вечером побежала смотреть. Отец был выпивши, как всегда, но вел себя тихо, вскоре улегся спать… Андрейка остался дома. Она там, у подружки, и была-то всего полчаса. Говорила, сердце болело, будто чувствовало. А Николай Иванович проснулся, ему спьяну, видно, что-то почудилось, он схватил ружье и начал палить… Комната вся сизой была от дыма. Окно разбито, потолок в пробоинах… А Андрейка умер от испуга, сердце не выдержало.
Он горестно помолчал. Давняя рана снова открылась, когда о ней, кажется, и забыли уже.
– Наташа очень любила детей. Был у неё такой пунктик… Был бы я понастойчивее… – Борис махнул рукой.
– Очень любила детей, – эхом повторил Сергей Павлович. – Любила детей… И ненавидела оружие, так?
– Не то чтобы ненавидела. Ей ведь приходилось носить пистолет. Просто всегда старалась подальше спрятать, чтобы случайно никого не испугать.
Борис невесело усмехнулся.
– Боялась испугать. Нелепо звучит, да?
«Почему же нелепо», – подумал Туровский. – «Напротив, все очень просто и логично.»
– Кабы ты раньше мне это рассказал, – прошептал он! – Что же ты молчал, дурень?
Они уже деловито тащили вниз чемоданы – мать и дочь, обе сердитые и сосредоточенные. Завидев в тесном вестибюле Туровского, они остановились. Нина Васильевна воинственно поставила поклажу на пол и уперла руки в бока, готовясь к битве.
– К нам есть претензии? – спросила она. – Или, может, мы уже арестованы?
– Помилуйте. Просто хотелось задать вам ещё один-два вопроса.
– Ну уж увольте! Мы на автобус опаздываем.
Сергей Павлович поднял брови.
– Автобус ушел десять минут назад. А следующий будет только в четыре.
Нина Васильевна нервно взглянула на дочь.
– Даша, сколько сейчас времени?
– Без десяти два.
Туровский наклонился к ней и тихо попросил:
– Покажи свои часики, пожалуйста.
Даша пожала плечами и протянула запястье, блеснувшее золотым огоньком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56
Олег Германович провел ладонью по правой стороне горла, где ощущался свежий порез – туда попала серебряная монета с острым ребром.
– Ты страшный человек, Жрец, – нервно произнес он. – Ты будто злой джинн, выпущенный из бутылки. И иногда меня обуревает желание затолкать тебя обратно и заткнуть пробкой. А потом зашвырнуть подальше в море.
– Не знал, что вы поэт, – безмятежно отозвался собеседник. – Не боитесь, что власти вас возьмут?
– Ради такого я пошел бы и на это.
– И что? Дали бы показания против себя?
– Дал бы, – хмуро ответил Воронов.
Жрец рассмеялся.
– «Гражданин следователь, я хочу признаться, что продавал оружие чеченским боевикам, а также в том, что отдал приказ убить свою бывшую любовницу». – «Кому вы отдали такой приказ, гражданин Воронов?» – «Я нанял убийцу». «Можете сообщить его приметы, место жительства, фамилию?» – «Конечно. Его зовут Жрец, он живет в квартире, которая на самом деле не квартира, а древний храм. А ещё я видел у него Шар, однажды я прикоснулся к нему и оказался на Тибете, в конце IX века. Вообще-то там не так уж плохо, если бы только не та падла, которая резанула меня отточенной монетой по горлу. Видите царапину?»
Где-то в недрах «храма» неуверенно звякнул телефон. Жрец, превращаясь по ходу дела из бритоголового аскета в нормального человека, подошел и взял трубку. Несколько секунд он молча слушал, потом кивнул, будто собеседник мог его видеть, и сказал:
– Хорошо. Быстро уходи из квартиры. Куда ехать, ты знаешь.
И услышал короткие гудки.
Воронов искоса взглянул на вернувшегося в комнату Жреца и отметил его довольную улыбку.
– У меня есть ещё одна проблема.
– Да? – продолжая улыбаться чему-то, спросил Жрец.
– Каюм Сахов.
– Ваш партнер по бизнесу?
– Ты и это знаешь?
– А как же. Я обязан все знать… Если уж отваживаюсь брать такие гонорары. Но признайтесь как на духу, Олег Германович, я их стою?
– Стоишь, – сквозь зубы процедил Воронов. – Только предупреждаю, это тебе не девку в санатории шлепнуть. Тут сложнее…
Глава 17
САНАТОРИЙ (продолжение)
Пожилой вахтер Андрей Яковлевич, как оказалось, курил трубку с длинным черным мундштуком. Туровский бездумно наблюдал, как осторожно, со знанием дела, старик раскуривает её, будто священнодействует. Он уже знал, что его подозрения – все до одного – беспочвенны. Иначе пришлось бы допустить, что в сговоре участвовали все, весь персонал санатория. Все было не так, сказал он себе наконец (измученное сознание улетело куда-то в запредельный мир, словно подхваченное ветром: скоро двое суток, как он на ногах).
– Когда Нина Васильевна приезжала сюда в первый раз, где она останавливалась?
– Все там же, в девятнадцатом. Номер хороший, никто не беспокоит, опять же вид из окна…
– Она была с дочкой?
– С ней, с Дашуткой. Той, правда, поначалу не понравилось. Канючила: «Мам, чего мы притащились в эту деревню? Папа же предлагал на море!» Потом – ничего, даже уезжать не хотела.
– И тогда впервые Даша пришла ночевать к вам, да?
Андрей Яковлевич долго не отвечал. Дым из трубки поднимался к потолку тонкой струйкой и таял, успевая напоследок свернуться колечком. Глаза старика слезились – то ли от дыма, то ли от чего-то другого…
– Нина Васильевна приводила к себе Козакова?
– Кто я такой, чтобы их осуждать? – тихо сказал вахтер. – Сам-то уж двадцать пять лет как вдовствую. Дети упорхнули, даже по телефону не всякий год звонят. А тут – вроде как внучка. Я ей на диване стелил, а сам на раскладушке, за ширмой. Здесь телевизор смотрели, чаи гоняли…
– Ей у вас нравилось?
– Оттаивала девчонка. Вы же разговаривали с ней, видали её гонор… Так это все напускное. Не обращай те внимания.
– Вчера Даша тоже ночевала здесь?
– И вчера, и позавчера.
– И вы рассказали ей о двух женщинах?
– Нет, что вы. Они уж к тому времени познакомились.
– Кто? – не понял Туровский.
– Даша и та, что их оформляла. Которая повыше.
Наташа Чистякова, подумал Сергей Павлович. Ком подступил к горлу.
– О чем они говорили? Вспомните подробно.
Андрей Яковлевич нахмурил густые брови.
– О чем говорили… Всего не упомнишь. У неё на груди была вещица. Вроде раковинки, с фотографией внутри.
– У женщины? – уточнил Туровский. – У Наташи?
– Да, на такой тонкой цепочке. Она ещё наклонилась к Даше, чтобы та получше рассмотрела. Девчонки – их ведь хлебом не корми, дай поглазеть на побрякушки…
(Они обе стояли у конторки – две красивые стройные женщины. Даша сначала приняла их за сестер. Одна расписывалась в большой толстой книге, где Андрей Яковлевич ткнул узловатым пальцем. Голову она при этом чуть склонила набок, и темно-русые волосы, перехваченные бирюзовой ленточкой, скользнули по щеке, открывая длинную загорелую шею. Женщина выглядела очень озабоченной. Нетерпеливым движением она попыталась закинуть «хвост» назад за плечи, но он потихоньку-потихоньку сполз на прежнее место. Это показалось Даше забавным, и она, не удержавшись, фыркнула. Женщина чуть удивленно положила ручку и оглянулась. Ее лицо Даше тоже понравилось. Широко расставленные большие серые глаза смотрели совсем не зло, только немножко тревожно. Рот был чуть-чуть, самую малость великоват, тонкий прямой нос кое-где облупился на солнце… Но все равно лицо было очень красивое.
Другую женщину Даша не разглядела. Та все время стояла спиной, запомнился только чудный аромат, исходивший от её роскошных (иначе не скажешь) тяжелых каштановых волос, распущенных по плечам, и белое короткое платье, похожее на древнегреческую тунику, Даша видела такие в учебнике истории.
Вещей у прибывших было на удивление мало: полиэтиленовый пакет с изображением Майкла Джексона и две небольшие сумочки. Двое сопровождавших мужчин тут же подхватили их и ушли наверх, даже не оглянувшись..
– Здравствуй, – сказала женщина. – Ты здесь отдыхаешь?
– Здравствуйте. А нос надо закрывать, когда загораете, а то совсем облезет.
– Учту. Как тебя зовут?
– Дарья… Можно Даша.
– А я Наташа. Даша – Наташа. Звучит?
– Еще как! А что же вы опоздали? Заезд-то позавчера был.
– Так уж получилось.
Все-таки не тревогу, но какую-то затаенную печаль Даша почувствовала – в глазах, в интонации, скупом жесте – Наташа чуть не протянула руку, чтобы погладить её по голове, но в последний момент передумала: мало ли как девочка отреагирует.
На секунду они обе неловко замешкались, не зная, что сказать. Дарья первой нашла выход, указав пальцем на белую в прожилках маленькую раковинку, висевшую на груди женщины.
– Ой, как красиво! А что это?
– Это? Гм… Ну, считай, что талисман. Оберег.
– У Веньки Катышева из нашего класса тоже есть талисман. Лягушачья лапка, спер из кабинета биологии. Гадость ужасная! Говорит, чтобы не вызывали к доске, когда урок не выучит.
– Помогает?
– Ну да! Он сроду в руки книжку не брал. Что ж теперь, и к доске никогда не вызывать? А там внутри… Там что-то есть?
По тому, как женщина вдруг смутилась, Даша поняла: есть, и причем что-то очень личное, что далеко не всякому откроешь.
– Да нет, вы не подумайте, – заторопилась она. – Я просто так… Нельзя – значит нельзя.
Наташа молча наклонилась, чтобы девочка получше разглядела, и нажала какую-то кнопочку на раковине. Послышался тихий мелодичный звон, раковина открылась, и Дарья увидела крошечную фотографию мальчика. Мальчику было лет пять, не больше.
– Ваш сын?
Наташа покачала головой.
– Младший братик… Моложе меня на пять лет.
Даша округлила глаза.
– На пять лет? Вы же взрослая.
– Он тоже сейчас… был бы взрослым.
– Он умер? – тихо спросила Даша.
– Умер. Уже давно. С тех пор я ношу с собой фотографию. Наверное, она меня хранит.
– От чего?
Женщина грустно улыбнулась.
– Чтобы к доске не вызвали. Когда урок не выучу.
Казалось, они пробыли в санатории целую вечность. На самом деле прошло только двое суток. И березы во дворе нисколько не изменились, зелень соседствовала с золотом подступающей осени, и даже погода не успела испортиться: ночная гроза с шумом, ветром, молниями уже забылась, небо было бирюзовым, чистым и высоким, будто перевернутая чаша. И каждая минута, проведенная здесь, приближала их к развязке…
Вахтер Андрей Яковлевич грел пузатый электрический самовар и был всецело поглощен этим занятием. Туровский и Игорь Иванович сидели рядом на стареньком диване и упорно не смотрели друг на друга.
– Я же говорил тебе, Сергей, – тихо сказал Колесников. – История – это большая спираль. Все повторяется. Иногда в точности, иногда…
– Но почему? Почему именно здесь, сейчас… Ведь почти тысячу лет прошло. Вечность…
– Вечность, да… А душа монаха все это время была неуспокоенной. Обвинение-то страшное… И участь – даже не смерть сама по себе, а то, что за ней последовало.
– Если бы не ты, я бы это дело не распутал.
– Ну. – Колесников смутился и сразу бросился протирать очки фланелевой тряпочкой. – Оно ведь до конца и не распутано. Ты установил убийцу. Что дальше? Кто-то же его направил. И Шар не исчез, что ему тысяча лет… Просто сменил хозяина.
«И слуг», – захотелось сказать Туровскому. Сменил один человеческий материал на другой. Для него все в мире делится на две категории: годное в пищу – не годное в пишу…
– Борис, скажи, это ты подарил Наташе медальон?
Несколько секунд тот смотрел на Туровского непонимающе. До него доходил смысл вопроса.
– Я. Позапрошлой зимой, на день рождения.
– И она вложила туда фотографию брата…
– Ну да. Раньше у неё была другая фотография, побольше. Она носила её в бумажнике. Но ей это всегда казалось… кощунственным, что ли.
– Почему?
– Плохо – вместе с деньгами. От денег грязь. А потом я увидел в магазине медальон. Вещь оригинальная, открываешь – музыка. «Будто крошечные ангелочки поют», – так Наташа выразилась.
– А что за история там вышла? Почему мальчик умер?
Борис отвел глаза.
– Зачем вам это?
– Надо, – сказал Туровский. – Поверь, надо. Не из любопытства.
Боря вздохнул.
– Дикая история. Их мама лежала в больнице с воспалением легких. Они остались втроем: Наташа, ей в ту пору как раз исполнилось двенадцать, шестилетний Андрейка и их отец. Мать, Ольга Дмитриевна, Наташу много раз предупреждала, чтобы не оставляла братика вдвоем с отцом; Николай Иванович пил крепко, до белой горячки. Во хмелю бывал буйный, за ружье хватался, был когда-то охотником, пока руки не стали дрожать.
– Дальше, – хрипло сказал Туровский, с трудом справившись с собственным голосом: вот она, страшная разгадка!
– Наташиной подружке родители подарили щенка. Ну, Наташа и не удержалась, вечером побежала смотреть. Отец был выпивши, как всегда, но вел себя тихо, вскоре улегся спать… Андрейка остался дома. Она там, у подружки, и была-то всего полчаса. Говорила, сердце болело, будто чувствовало. А Николай Иванович проснулся, ему спьяну, видно, что-то почудилось, он схватил ружье и начал палить… Комната вся сизой была от дыма. Окно разбито, потолок в пробоинах… А Андрейка умер от испуга, сердце не выдержало.
Он горестно помолчал. Давняя рана снова открылась, когда о ней, кажется, и забыли уже.
– Наташа очень любила детей. Был у неё такой пунктик… Был бы я понастойчивее… – Борис махнул рукой.
– Очень любила детей, – эхом повторил Сергей Павлович. – Любила детей… И ненавидела оружие, так?
– Не то чтобы ненавидела. Ей ведь приходилось носить пистолет. Просто всегда старалась подальше спрятать, чтобы случайно никого не испугать.
Борис невесело усмехнулся.
– Боялась испугать. Нелепо звучит, да?
«Почему же нелепо», – подумал Туровский. – «Напротив, все очень просто и логично.»
– Кабы ты раньше мне это рассказал, – прошептал он! – Что же ты молчал, дурень?
Они уже деловито тащили вниз чемоданы – мать и дочь, обе сердитые и сосредоточенные. Завидев в тесном вестибюле Туровского, они остановились. Нина Васильевна воинственно поставила поклажу на пол и уперла руки в бока, готовясь к битве.
– К нам есть претензии? – спросила она. – Или, может, мы уже арестованы?
– Помилуйте. Просто хотелось задать вам ещё один-два вопроса.
– Ну уж увольте! Мы на автобус опаздываем.
Сергей Павлович поднял брови.
– Автобус ушел десять минут назад. А следующий будет только в четыре.
Нина Васильевна нервно взглянула на дочь.
– Даша, сколько сейчас времени?
– Без десяти два.
Туровский наклонился к ней и тихо попросил:
– Покажи свои часики, пожалуйста.
Даша пожала плечами и протянула запястье, блеснувшее золотым огоньком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56