Странные заморские зелья служили для того, чтобы усиливать и продлевать наслаждение. В полускрытых нишах были расставлены диковинные статуэтки, а стены расписаны сценами чувственной любви, на которых тела людей и сверхъестественных существ сплетались в страстных объятиях, Фамурза нанимал певцов и певиц, исполнявших любовные песенки, танцоров и танцовщиц, чьи пляски были призваны возродить пресытившиеся чувства, когда все остальные способы оказывались бесполезными.
Но Вальцейн, ученик Фамурзы, известный как своим поэтическим даром, так и сластолюбием, был безразличен ко всем этим ухищрениям.
С равнодушием, граничившим с отвращением, он держал в руке полупустой кубок и взирал из своего угла на веселящуюся толпу. Он невольно отводил глаза от некоторых парочек, чересчур бесстыдных или слишком пьяных, чтобы искать уединения для своих утех. Учеником овладело внезапное пресыщение. Он чувствовал странное желание вырваться из трясины пьянства и похоти, в которую еще не так давно погружался с неизменным удовольствием. Казалось, он остался один на пустынном берегу, омываемом водами усиливающегося отчуждения от всех этих людей.
— Что с тобой, Вальцейн? Или вампир высосал всю твою кровь? — вопросительно тронул его за локоть Фамурза, румяный, седовласый, слегка располневший — само воплощение жизнелюбия. Дружески положив одну руку на плечо Вальцейна, другой он поднял свой внушительный кубок, из которого обычно пил только вино, избегая могущественных эликсиров, столь часто предпочитаемых сибаритами Амбри.
— Это меланхолия? Или безответная любовь? У нас здесь есть лекарства от обоих недугов. Только пожелай.
— Моя печаль неисцелима, — ответил Вальцейн. — Что же касается любви, я прекратил беспокоиться, взаимна она или нет. В любом напитке я чувствую лишь осадок. А все поцелуи мне прискучили.
— Да, у тебя меланхолия, — в голосе Фамурзы послышалось беспокойство. — Я читал некоторые из твоих последних стихов. Ты пишешь лишь о могилах и тисовых деревьях, о червях, призраках и загробной любви. Эта чепуха доводит меня до колик, и после каждой твоей поэмы мне требуется, по меньшей мере, полгаллона доброго вина.
— Хотя до последнего времени я и не подозревал об этом, — признался Вальцейн, — я открыл в себе интерес к миру духов, жажду к вещам, лежащим вне пределов материального мира.
Фамурза сочувственно покачал головой:
— Хотя я прожил на свете вдвое дольше, чем ты, но все еще доволен тем, что вижу, слышу и чего касаюсь.
Хорошее сочное мясо, женщины, вино, песни голосистых певцов — вот и все, что мне нужно от этой жизни.
— В своих снах, — задумчиво произнес Вальцейн, — я видел суккуб, которые были чем-то неизмеримо большим, нежели обычные женщины из плоти и крови, я познал наслаждения слишком острые, чтобы очнувшееся ото сна тело могло удержать их. Есть ли источник у таких грез, кроме самого человеческого разума? Я дорого бы дал, чтобы разыскать этот источник, если он существует. А до той поры мне осталось лишь отчаяние.
— Такой молодой, и такой пресыщенный! Ну, если ты устал от женщин и желаешь любви призрака, я осмелюсь предложить тебе один способ. Знаешь древний некрополь, лежащий между Амбри и Псиомом, примерно в трех милях отсюда? Пастухи говорят, что там живет ламия — дух принцессы Морфиллы, умершей несколько веков назад и погребенной в мавзолее, который все еще стоит, возвышаясь над более скромными надгробиями. Почему бы тебе не пойти туда ночью и не навестить некрополь? Он больше подойдет твоему настроению, чем мой дом. Возможно, Морфилла покажется и тебе. Но не вини меня, если не вернешься назад. За все эти годы ламия так и не утолила свою жажду человеческой любви, а ты вполне можешь ей приглянуться.
— Разумеется, я знаю это место, — сказал Вальцейн. — Но, по-моему, вы шутите.
Фамурза пожал плечами и смешался с толпой кутил. Смеющаяся танцовщица, белокурая и гибкая, подскочила к молодому поэту и накинула ему на шею аркан из сплетенных цветов, объявив его своим пленником. Он осторожно разорвал венок и холодно поцеловал девушку, чем вызвал на ее личике гримасу неудовольствия. Незаметно, но быстро, прежде чем кто-то еще из веселящейся толпы попытался навязаться ему, Вальцейн покинул гостеприимный дом Фамурзы.
Побуждаемый не чем иным, как настоятельным желанием одиночества, он направился к городским окраинам, обходя стороной таверны и кабачки, в которых толпился народ. Музыка, смех, обрывки песен доносились до него из освещенных дворцов, где богатые жители Амбри каждую ночь устраивали пирушки. Но на улицах было не слишком много гуляк, ибо было уже слишком поздно, чтобы собираться, и слишком рано, чтобы расходиться, для тех, кто приглашен на такие сборища.
Теперь, когда стареющее солнце Зотика померкло, огни поредели, и улицы погрузились во мрак ночи, окутавшей Амбри. Погасли дерзкие скопления ярко освещенных окон. Именно об этом, да еще о загадке неизбежной смерти размышлял Вальцейн, когда окунулся в столь благословенную для его уставших от яркого света глаз тьму окраин.
Приятной была и тишина, царившая на дороге, по которой он шел, сам не зная куда. По некоторым ориентирам, видным даже во тьме, он осознал, что бредет по дороге из Амбри в Псиом, город-близнец Дельты. Именно посередине этой петляющей дороги и был расположен давно заброшенный некрополь, город мертвых, куда Фамурза иронически отправил Вальцейна.
Воистину, думал он, приземленный Фамурза своими циничными словами как-то опошлил основу его разочарования в чувственных удовольствиях. Было бы замечательно провести час или два в том городе, чьи обитатели давно возвысились над мирскими страстями, пресыщением и иллюзиями.
Растущая луна поднялась, когда он достиг подножия невысокого кладбищенского холма. Поэт свернул с вымощенной камнем дороги и начал подниматься по склону, на вершине которого блестели мраморные надгробия. Он шел по запутанным тропинкам, протоптанным пастухами и их стадами. Размытая, удлиненная и худая, его тень двигалась перед ним, точно призрачный проводник. В своем воображении Вальцейн взбирался по слегка покатой груди какой-то великанши, усыпанной тусклыми самоцветами надгробий и мавзолеев. Он поймал себя на том, что в своей поэтической прихоти гадает, умерла ли эта великанша, или всего лишь спит.
Добравшись до обширной ровной площадки на вершине холма, где чахлые карликовые тисы боролись с можжевельниками за место между покрытыми лишайниками плитами, он вспомнил историю, о которой упомянул Фамурза. Ламия, по слухам, обитала в некрополе. Вальцейн хорошо знал, что Фамурза не из тех, кто верит в подобные легенды, он хотел лишь посмеяться над его похоронным настроением. И сейчас, по своей прихоти, ученик начал играть с воображаемым образом некого существа, неизмеримо древнего, прекрасного и губительного. Оно жило среди древних надгробий и ответило бы на призыв человека, который; сам в это не веря, тщетно жаждал бы появления этого сверхъестественного создания.
Пройдя между могильными камнями, озаренными лунным светом, он вышел к величественному мавзолею, почти не тронутому разрушением, все еще возвышающемуся в центре кладбища. Под ним, как говорили, находились необъятные склепы, где лежали мумии членов давно вымершей королевской династии, правившей над городами-близнецами Амбри и Псиомом в прошлые века. Принцесса Морфилла принадлежала к этой династии.
К его изумлению, на упавшей колонне позади мавзолея сидела женщина или, по крайней мере, существо, казавшееся женщиной. Он не мог отчетливо ее разглядеть, ибо тень от надгробия окутывала ее тело. Только лицо, подставленное свету восходящей луны, тускло белело в сумраке. Профиль был тем самым, который Вальцейну доводилось видеть на античных монетах.
— Кто ты? — спросил он с любопытством, которое заставило его отбросить всякую вежливость.
— Я — ламия Морфилла, — ответила она голосом, слабо и неуловимо отозвавшимся в ночи, точно внезапно прерванный напев арфы. — Берегись меня, ибо мои поцелуи запретны для тех, кто хочет остаться в живых.
Вальцейн был поражен этим ответом, так хорошо вплетавшимся в канву его фантазий. Но рассудок упрямо твердил ему, что видение — не дух из гробницы, а живая женщина, слышавшая легенду о Морфилле. Она захотела подразнить его и развлечься сама. Но какая же женщина отважится в одиночестве ночью отправиться в столь пустынное и зловещее место?
Вероятнее всего, это распутница, пришедшая на условленное свидание среди могил. Он знал, что находились такие гнусные развратники, которым для возбуждения остывших чувств требовались кладбищенские декорации.
— Наверное, ты кого-то ждешь, — предположил поэт. — Я не хотел бы помешать.
— Я жду лишь того, кому судьбой предназначено придти ко мне. И мое ожидание было слишком долгим, ибо уже два столетия у меня не было возлюбленного. Оставайся, если хочешь — здесь некого бояться, кроме меня. Несмотря на все рациональные объяснения, которые придумал Вальцейн, по его спине пополз холодок ужаса. Так человек подозревает присутствие сверхъестественных сил, не веря в них. И все-таки... Это не могло быть чем-то иным, кроме игры — игры, к которой он мог присоединиться, чтобы развеять свою скуку.
— Я пришел сюда в надежде встретить тебя, — объявил он. — Мне надоели смертные женщины, мне прискучили все удовольствия, мне опротивела даже поэзия.
— Мне тоже скучно, — ответила она просто.
Луна поднялась выше, освещая одеяние женщины, давным-давно вышедшее из моды. Оно плотно облегало ее грудь, талию и бедра, пышными складками ниспадая вниз. Такие одежды Вальцейн видел только на старинных рисунках. Принцесса Морфилла, умершая триста лет назад, вполне могла носить похожее платье.
Кем бы она ни была, подумал он, эта женщина была удивительно прекрасной, с сильно вьющимися волосами, цвета которых он не мог определить в неверном свете луны. Ее губы были невыразимо манящими, а под глазами залегли тени усталости или печали. Около правого уголка губ он заметил маленькую родинку.
Свидания Вальцейна с самозваной Морфиллой продолжались каждую ночь под луной то растущей, точно вздымающаяся грудь великанши, то вновь убывающей. Каждый раз она ожидала его у мавзолея, в котором, по ее уверениям, жила. И каждый раз она отпускала его, называя себя дочерью ночи, когда на востоке занимался бледный рассвет.
Поначалу настроенный скептически, молодой поэт считал ее особой со странными склонностями и фантазиями, схожими с его собственными. У него был роман, не лишенный своеобразной прелести. Он не находил ни намека на опыт, которого ожидал: казалось, она не имеет ни малейшего представления о настоящем, но обладает сверхъестественной осведомленностью о прошедшем и о легенде Морфиллы. Вальцейн начал считать девушку ночным существом, уютно чувствовавшим себя лишь во тьме и одиночестве.
Ее глаза и губы, казалось, таят в себе забытые запретные секреты. В ее неопределенных уклончивых ответах он читал тайный смысл, вселявший страх и надежду.
— Я мечтала о жизни, — говорила она ему загадочно. — Но я мечтала и о смерти тоже. Сейчас, возможно, у меня другая мечта, и ты — ее часть.
— И я тоже хотел бы мечтать, — отвечал Вальцейн.
Ночь за ночью его отвращение и скука потихоньку отступали, сраженные очарованием призрачной обстановки, молчанием мертвых и его собственным отчуждением от похотливого и суетного города. Шаг за шагом, переходя от неверия к вере и обратно, он начал воспринимать девушку, как настоящую ламию. Тот неутолимый голод, который он ощущал в ней, мог быть голодом ламии; ее красота была совершенством существа, не принадлежавшего к миру людей. Он принимал свои отношения, как спящий человек то, что показалось бы немыслимым везде, кроме сновидения.
Вместе с верой росла и его любовь к ней. Страсть, которую он считал давно угасшей, вновь ожила в нем, еще более неистовая и неотступная.
Казалось, Морфилла отвечает на его чувства. Но она ничем не выдавала легендарного нрава ламий, уклоняясь от его объятий, отказывая ему в поцелуях, о которых он молил.
— Возможно, когда-нибудь позже, — обещала она. — Но сначала ты должен узнать, кто я такая, должен полюбить меня, не питая никаких иллюзий.
— Убей меня касанием своих губ, погуби меня, как, по слухам, ты погубила других своих возлюбленных, — умолял Вальцейн.
— Подожди, — ее улыбка была столь же нежной, сколько и мучительной. — Я не хочу, чтобы ты умер так скоро, ибо я слишком сильно люблю тебя. Разве не сладостны наши встречи среди гробниц? Разве я не исцелила твою тоску? Тебе так хочется прекратить наши свидания?
Но на следующую ночь он снова умолял ее, со всем пылом и красноречием заклиная уступить его страсти. Девушка дразнила его:
— А вдруг я всего лишь бестелесный призрак, бесплотный дух? Может быть, я просто пригрезилась тебе? Ты хочешь пробудиться от своих грез?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Но Вальцейн, ученик Фамурзы, известный как своим поэтическим даром, так и сластолюбием, был безразличен ко всем этим ухищрениям.
С равнодушием, граничившим с отвращением, он держал в руке полупустой кубок и взирал из своего угла на веселящуюся толпу. Он невольно отводил глаза от некоторых парочек, чересчур бесстыдных или слишком пьяных, чтобы искать уединения для своих утех. Учеником овладело внезапное пресыщение. Он чувствовал странное желание вырваться из трясины пьянства и похоти, в которую еще не так давно погружался с неизменным удовольствием. Казалось, он остался один на пустынном берегу, омываемом водами усиливающегося отчуждения от всех этих людей.
— Что с тобой, Вальцейн? Или вампир высосал всю твою кровь? — вопросительно тронул его за локоть Фамурза, румяный, седовласый, слегка располневший — само воплощение жизнелюбия. Дружески положив одну руку на плечо Вальцейна, другой он поднял свой внушительный кубок, из которого обычно пил только вино, избегая могущественных эликсиров, столь часто предпочитаемых сибаритами Амбри.
— Это меланхолия? Или безответная любовь? У нас здесь есть лекарства от обоих недугов. Только пожелай.
— Моя печаль неисцелима, — ответил Вальцейн. — Что же касается любви, я прекратил беспокоиться, взаимна она или нет. В любом напитке я чувствую лишь осадок. А все поцелуи мне прискучили.
— Да, у тебя меланхолия, — в голосе Фамурзы послышалось беспокойство. — Я читал некоторые из твоих последних стихов. Ты пишешь лишь о могилах и тисовых деревьях, о червях, призраках и загробной любви. Эта чепуха доводит меня до колик, и после каждой твоей поэмы мне требуется, по меньшей мере, полгаллона доброго вина.
— Хотя до последнего времени я и не подозревал об этом, — признался Вальцейн, — я открыл в себе интерес к миру духов, жажду к вещам, лежащим вне пределов материального мира.
Фамурза сочувственно покачал головой:
— Хотя я прожил на свете вдвое дольше, чем ты, но все еще доволен тем, что вижу, слышу и чего касаюсь.
Хорошее сочное мясо, женщины, вино, песни голосистых певцов — вот и все, что мне нужно от этой жизни.
— В своих снах, — задумчиво произнес Вальцейн, — я видел суккуб, которые были чем-то неизмеримо большим, нежели обычные женщины из плоти и крови, я познал наслаждения слишком острые, чтобы очнувшееся ото сна тело могло удержать их. Есть ли источник у таких грез, кроме самого человеческого разума? Я дорого бы дал, чтобы разыскать этот источник, если он существует. А до той поры мне осталось лишь отчаяние.
— Такой молодой, и такой пресыщенный! Ну, если ты устал от женщин и желаешь любви призрака, я осмелюсь предложить тебе один способ. Знаешь древний некрополь, лежащий между Амбри и Псиомом, примерно в трех милях отсюда? Пастухи говорят, что там живет ламия — дух принцессы Морфиллы, умершей несколько веков назад и погребенной в мавзолее, который все еще стоит, возвышаясь над более скромными надгробиями. Почему бы тебе не пойти туда ночью и не навестить некрополь? Он больше подойдет твоему настроению, чем мой дом. Возможно, Морфилла покажется и тебе. Но не вини меня, если не вернешься назад. За все эти годы ламия так и не утолила свою жажду человеческой любви, а ты вполне можешь ей приглянуться.
— Разумеется, я знаю это место, — сказал Вальцейн. — Но, по-моему, вы шутите.
Фамурза пожал плечами и смешался с толпой кутил. Смеющаяся танцовщица, белокурая и гибкая, подскочила к молодому поэту и накинула ему на шею аркан из сплетенных цветов, объявив его своим пленником. Он осторожно разорвал венок и холодно поцеловал девушку, чем вызвал на ее личике гримасу неудовольствия. Незаметно, но быстро, прежде чем кто-то еще из веселящейся толпы попытался навязаться ему, Вальцейн покинул гостеприимный дом Фамурзы.
Побуждаемый не чем иным, как настоятельным желанием одиночества, он направился к городским окраинам, обходя стороной таверны и кабачки, в которых толпился народ. Музыка, смех, обрывки песен доносились до него из освещенных дворцов, где богатые жители Амбри каждую ночь устраивали пирушки. Но на улицах было не слишком много гуляк, ибо было уже слишком поздно, чтобы собираться, и слишком рано, чтобы расходиться, для тех, кто приглашен на такие сборища.
Теперь, когда стареющее солнце Зотика померкло, огни поредели, и улицы погрузились во мрак ночи, окутавшей Амбри. Погасли дерзкие скопления ярко освещенных окон. Именно об этом, да еще о загадке неизбежной смерти размышлял Вальцейн, когда окунулся в столь благословенную для его уставших от яркого света глаз тьму окраин.
Приятной была и тишина, царившая на дороге, по которой он шел, сам не зная куда. По некоторым ориентирам, видным даже во тьме, он осознал, что бредет по дороге из Амбри в Псиом, город-близнец Дельты. Именно посередине этой петляющей дороги и был расположен давно заброшенный некрополь, город мертвых, куда Фамурза иронически отправил Вальцейна.
Воистину, думал он, приземленный Фамурза своими циничными словами как-то опошлил основу его разочарования в чувственных удовольствиях. Было бы замечательно провести час или два в том городе, чьи обитатели давно возвысились над мирскими страстями, пресыщением и иллюзиями.
Растущая луна поднялась, когда он достиг подножия невысокого кладбищенского холма. Поэт свернул с вымощенной камнем дороги и начал подниматься по склону, на вершине которого блестели мраморные надгробия. Он шел по запутанным тропинкам, протоптанным пастухами и их стадами. Размытая, удлиненная и худая, его тень двигалась перед ним, точно призрачный проводник. В своем воображении Вальцейн взбирался по слегка покатой груди какой-то великанши, усыпанной тусклыми самоцветами надгробий и мавзолеев. Он поймал себя на том, что в своей поэтической прихоти гадает, умерла ли эта великанша, или всего лишь спит.
Добравшись до обширной ровной площадки на вершине холма, где чахлые карликовые тисы боролись с можжевельниками за место между покрытыми лишайниками плитами, он вспомнил историю, о которой упомянул Фамурза. Ламия, по слухам, обитала в некрополе. Вальцейн хорошо знал, что Фамурза не из тех, кто верит в подобные легенды, он хотел лишь посмеяться над его похоронным настроением. И сейчас, по своей прихоти, ученик начал играть с воображаемым образом некого существа, неизмеримо древнего, прекрасного и губительного. Оно жило среди древних надгробий и ответило бы на призыв человека, который; сам в это не веря, тщетно жаждал бы появления этого сверхъестественного создания.
Пройдя между могильными камнями, озаренными лунным светом, он вышел к величественному мавзолею, почти не тронутому разрушением, все еще возвышающемуся в центре кладбища. Под ним, как говорили, находились необъятные склепы, где лежали мумии членов давно вымершей королевской династии, правившей над городами-близнецами Амбри и Псиомом в прошлые века. Принцесса Морфилла принадлежала к этой династии.
К его изумлению, на упавшей колонне позади мавзолея сидела женщина или, по крайней мере, существо, казавшееся женщиной. Он не мог отчетливо ее разглядеть, ибо тень от надгробия окутывала ее тело. Только лицо, подставленное свету восходящей луны, тускло белело в сумраке. Профиль был тем самым, который Вальцейну доводилось видеть на античных монетах.
— Кто ты? — спросил он с любопытством, которое заставило его отбросить всякую вежливость.
— Я — ламия Морфилла, — ответила она голосом, слабо и неуловимо отозвавшимся в ночи, точно внезапно прерванный напев арфы. — Берегись меня, ибо мои поцелуи запретны для тех, кто хочет остаться в живых.
Вальцейн был поражен этим ответом, так хорошо вплетавшимся в канву его фантазий. Но рассудок упрямо твердил ему, что видение — не дух из гробницы, а живая женщина, слышавшая легенду о Морфилле. Она захотела подразнить его и развлечься сама. Но какая же женщина отважится в одиночестве ночью отправиться в столь пустынное и зловещее место?
Вероятнее всего, это распутница, пришедшая на условленное свидание среди могил. Он знал, что находились такие гнусные развратники, которым для возбуждения остывших чувств требовались кладбищенские декорации.
— Наверное, ты кого-то ждешь, — предположил поэт. — Я не хотел бы помешать.
— Я жду лишь того, кому судьбой предназначено придти ко мне. И мое ожидание было слишком долгим, ибо уже два столетия у меня не было возлюбленного. Оставайся, если хочешь — здесь некого бояться, кроме меня. Несмотря на все рациональные объяснения, которые придумал Вальцейн, по его спине пополз холодок ужаса. Так человек подозревает присутствие сверхъестественных сил, не веря в них. И все-таки... Это не могло быть чем-то иным, кроме игры — игры, к которой он мог присоединиться, чтобы развеять свою скуку.
— Я пришел сюда в надежде встретить тебя, — объявил он. — Мне надоели смертные женщины, мне прискучили все удовольствия, мне опротивела даже поэзия.
— Мне тоже скучно, — ответила она просто.
Луна поднялась выше, освещая одеяние женщины, давным-давно вышедшее из моды. Оно плотно облегало ее грудь, талию и бедра, пышными складками ниспадая вниз. Такие одежды Вальцейн видел только на старинных рисунках. Принцесса Морфилла, умершая триста лет назад, вполне могла носить похожее платье.
Кем бы она ни была, подумал он, эта женщина была удивительно прекрасной, с сильно вьющимися волосами, цвета которых он не мог определить в неверном свете луны. Ее губы были невыразимо манящими, а под глазами залегли тени усталости или печали. Около правого уголка губ он заметил маленькую родинку.
Свидания Вальцейна с самозваной Морфиллой продолжались каждую ночь под луной то растущей, точно вздымающаяся грудь великанши, то вновь убывающей. Каждый раз она ожидала его у мавзолея, в котором, по ее уверениям, жила. И каждый раз она отпускала его, называя себя дочерью ночи, когда на востоке занимался бледный рассвет.
Поначалу настроенный скептически, молодой поэт считал ее особой со странными склонностями и фантазиями, схожими с его собственными. У него был роман, не лишенный своеобразной прелести. Он не находил ни намека на опыт, которого ожидал: казалось, она не имеет ни малейшего представления о настоящем, но обладает сверхъестественной осведомленностью о прошедшем и о легенде Морфиллы. Вальцейн начал считать девушку ночным существом, уютно чувствовавшим себя лишь во тьме и одиночестве.
Ее глаза и губы, казалось, таят в себе забытые запретные секреты. В ее неопределенных уклончивых ответах он читал тайный смысл, вселявший страх и надежду.
— Я мечтала о жизни, — говорила она ему загадочно. — Но я мечтала и о смерти тоже. Сейчас, возможно, у меня другая мечта, и ты — ее часть.
— И я тоже хотел бы мечтать, — отвечал Вальцейн.
Ночь за ночью его отвращение и скука потихоньку отступали, сраженные очарованием призрачной обстановки, молчанием мертвых и его собственным отчуждением от похотливого и суетного города. Шаг за шагом, переходя от неверия к вере и обратно, он начал воспринимать девушку, как настоящую ламию. Тот неутолимый голод, который он ощущал в ней, мог быть голодом ламии; ее красота была совершенством существа, не принадлежавшего к миру людей. Он принимал свои отношения, как спящий человек то, что показалось бы немыслимым везде, кроме сновидения.
Вместе с верой росла и его любовь к ней. Страсть, которую он считал давно угасшей, вновь ожила в нем, еще более неистовая и неотступная.
Казалось, Морфилла отвечает на его чувства. Но она ничем не выдавала легендарного нрава ламий, уклоняясь от его объятий, отказывая ему в поцелуях, о которых он молил.
— Возможно, когда-нибудь позже, — обещала она. — Но сначала ты должен узнать, кто я такая, должен полюбить меня, не питая никаких иллюзий.
— Убей меня касанием своих губ, погуби меня, как, по слухам, ты погубила других своих возлюбленных, — умолял Вальцейн.
— Подожди, — ее улыбка была столь же нежной, сколько и мучительной. — Я не хочу, чтобы ты умер так скоро, ибо я слишком сильно люблю тебя. Разве не сладостны наши встречи среди гробниц? Разве я не исцелила твою тоску? Тебе так хочется прекратить наши свидания?
Но на следующую ночь он снова умолял ее, со всем пылом и красноречием заклиная уступить его страсти. Девушка дразнила его:
— А вдруг я всего лишь бестелесный призрак, бесплотный дух? Может быть, я просто пригрезилась тебе? Ты хочешь пробудиться от своих грез?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36