Равновесия этим не сместишь, за каждую радость плати болью, а нам такой платы не надо, боли мы боимся. Значит, и радость пофиг. Как же у них с любовью, интересно? Или их по аринакской науке спаривают?
Зато, надо признать, и кровищи поменьше. Великая битва, о которой веками помнят, – сто убитых. На столичных улицах грабителей уже десять лет не было. Рабство есть, а холопов не истязают и содержат вполне прилично. Средневековье – копья, телеги, факелы, а смертной казни нет. Ну, по крайней мере, официально. Да что там казни – нищих нет! Мне еще Алешка говорил, что всех калек и стариков, за кем ухаживать некому, свозят в специальные дома и там о них заботятся. Дети – и то почти не дерутся. Алешка говорил, что не принято. На линию вредно влияет.
И все равно – чем дальше, тем сильнее мне хотелось домой. Пускай Жора, пускай осенний призыв, пускай теракты в метро и всякий беспредел. Зато никаких линий, никаких Равновесий… Мне вдруг даже в Бога захотелось на минуточку поверить – назло «сыну Вельзевула» Аринаке. Чужой мне этот мир… этот гладенький, сытый и скучный шар. Шмякнуть бы его обо что-нибудь.
Да не обо что.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Тяжело в учении

1
За ночь пожелтели березы. Тут их было полно, все учебное поле засажено по периметру. И тень дают, и, главное, закрывают вид. Посторонним-то вход воспрещен.
Конечно, основная линия охраны – вовсе не березы. Тут серьезный частокол, метра четыре высотой, на воротах стража. Причем не городские ярыжки, лениво надзирающие за порядком на улицах. Нет, эти – серьезные ребята. Всех проверяют и на входе, и на выходе. Даже боярина Волкова.
– Андрюха, остолоп кривой, чего стопоришь? Откидывайся!
Это Корсава, десятник. Совершенно медвежьих размеров мужик. Хорошо, у них тут не приняты зуботычины как педагогический прием. Такой ведь врежет, и никакой лекарь Олег не откачает.
Я начал «откидываться». В поясе семь ножей, на то, чтобы выхватить и метнуть каждый, полагалась секунда. Впереди, шагах в двадцати, стоял высокий, больше человеческого роста щит. По идее, все мои семь ножей должны были воткнуться в него выше условного пояса и ниже условной головы.
Получалось по-прежнему отвратительно. Во-первых, оказалось, что я копуша, что у меня никакая реакция, что, пока я тянусь за ножом, меня десять раз можно изрешетить арбалетными болтами, проткнуть копьем, оплевать ядовитыми колючками из духовой трубки, зарубить бердышом и размозжить кончаром… Во-вторых, меткость. То есть она – по нулям. Из семи бросков едва ли пара достигает цели, а те, что цепляются-таки за щит, лишь слегка царапают коричневую древесину.
С бегом, сабельным боем и борьбой было немногим лучше. Ну что поделать – дохляк я и салабон. Хорошо, Корсава таких слов не знает, иначе изводил бы от забора до обеда.
Насколько лучше было полоть огород и поливать яблони! Тихая ненадрывная работа, приятное общество Алешки, не называвшего меня ни дохлой коровой, ни земляным червяком, ни даже пуховой периной…
К несчастью, лафа оказалась недолгой. Едва только срослось поломанное ребро и рассосались ушибы, Александр Филиппович вызвал меня к себе.
– Ну что, Андрей, в порядке? – спросил он дружелюбным голосом. – Раны, говорят, затянулись?
– Да вроде относительно живой пока, – дипломатично заметил я.
– А коли так, пора тебе настоящим делом заняться… – Боярин подошел ко мне вплотную, внимательно оглядел, снизу вверх. – Ты ведь, надеюсь, не собираешься всю жизнь окапывать яблони да поливать капусту?
– Можете предложить более интеллектуальный труд? – съязвил я. Отчего-то мне нравилось подкалывать Александра Филипповича словечками из прежней жизни. Может, потому что он упорно на мои подколки не велся? А может, чтобы самому себе напомнить: я не кучепольский, я московский?
– В общем, на садовых работах ты был, покуда привыкал к нашей жизни, – как всегда не замечая моего вызова, продолжал боярин. – Теперь же займешься настоящим мужским делом. Приспособлю тебя к моей службе по Уголовному Приказу. Освоишь искусство боя, езду верховую, прочие наши умения и хитрости…
Опа! Похоже, осенний призыв меня таки накрыл. Не в армию, так в ментуру… Ничем не лучше.
– Понимаю, что рад, – видя мое замешательство, улыбнулся боярин. – Дело настоящее, нужное дело – людей защищать от отребья всякого вроде тех оторв, что тебя измордовали. Кстати, и по жизни пригодятся навыки. Мало ли что когда случится…
Звучало соблазнительно, года три-четыре назад я бы, может, и повелся. Но сейчас, в свои почти двадцать, я прекрасно понимал – ждут меня нагрузки, муштра, тупость сержантов… или как они тут называются? Нижние чины? Фельдфебели?
– Вот видишь, как хорошо, – подытожил боярин. – Завтра и начнешь обучение. Глядишь, годы промелькнут, не заметишь, как и в сотские выйдешь…
Вот уж карьера, о которой я мечтал всю жизнь…
– Что, оставаясь при этом холопом? – не удержался я от очередной подколки.
– Что ж тут такого? – хмыкнул Волков. – Многие люди в большие чины выходят, будучи при том холопами. На линию же это не влияет, холоп ли ты, смерд ли, князь ли…
– Послушайте, – я и понимал, что перегибаю палку, но тормозить себя не хотел. – Вот вы, Александр Филиппович, вроде умный человек, образованный. Не злой опять же. Как же так получается, что вам люди принадлежат как… как вещи, и вы в том ничего плохого не видите? Нельзя же так. Человек должен быть свободен…
Боярин ничуть не обиделся. Наоборот – ему предоставилась очередная возможность удариться в философию.
– Ты, Андрей, все пытаешься нашу жизнь по своему старому шару измерять. Неправильно это. Главное ведь – не какого ты звания, а что внутри чувствуешь. Радуешься ли, огорчаешься, мучаешься или доволен. Вот об этом и думать надо, и линией своей управлять. Нет ничего плохого ни в том, чтобы быть холопом, ни в том, чтобы боярином… И держать холопов – в том я ничего зазорного не вижу. У них своя линия, у тебя своя, и связаны эти линии – вот ты своим людям и помогаешь спрямлять их линии. Когда лаской, когда строгостью… И свою линию тем самым тоже соблюдаешь. Тут так же, как и в семье, только связи между людьми не по крови, а по жизни…
– И что, у вас все бояре такие продвинутые?
– Разные, конечно, люди попадаются, – признал Волков. – Бывают и бояре-оторвы, очень редко, да бывают. А все же большинство знатных людей по Учению живет. Оттого и спокойно у нас… не то что у степняков или в дальних странах там, за степями…
Его уверенность в своей правоте невозможно было пробить. Все мои наскоки для него – точно камнями в танк швыряться.
Наутро мне и впрямь пришлось отправляться с боярином в Уголовный Приказ. Не в центральный офис, правда, а на окраину города, на, как выразился Александр Филиппович, «учебное поле» – по-нашему что-то вроде полигона. Там он поручил меня заботам звероподобного десятника Корсавы – и началось…
Домой, в усадьбу, меня отпускали только к вечеру, после заката. Я еле добредал до людской, без всякого желания ел Светланину стряпню и заваливался спать. Алешка тоже очень огорчался – ему ведь работы прибавилось. И не об кого стало трепать язык…
И так вот почти две недели. Не заметил, как началась осень. Наверное, у нас уже сентябрь… Третий курс уже занимается… без меня. Как только этот кошмар мама перенесла?
– Руку не гни, когда мечешь. – Корсава подошел совершенно неслышно, несмотря на свои полтора центнера тугих мышц. – Расслабь руку, говорю. И рукоятку ножа не сжимай. Ты что, сок из нее давишь? Легко держи, нож – это продолжение твоей ладони. Ты не нож мечешь – ты просто руку свою вдаль посылаешь. Тут все от руки зависит, а не от глаза. Умелый человек и в темноте нож метнет куда надо, не промахнется. Собирай давай ножи да снова кидай. Пока хотя бы четыре из семи в цель не попадут – обедать не отпущу, понял?

2
Утро началось с дождя, мелкого и нудного. В городе-то еще ничего, там улицы вымощены булыжником, там дощатые тротуары со смешным названием пешеходы, а здесь, в лесу, дорогу основательно развезло, конские копыта вязнут в бурой грязи.
Мы ехали не торопясь. Времени было в избытке, до деревни Семиполье, по словам боярина, неспешной езды часов пять, будем немногим после полудня, а душегубов следует ждать ближе к вечеру. Обычная их тактика – налететь на деревню, быстро, до темноты, собрать все добро, погрузить на коней узлы. И тайными тропами в лес, на болото. Опомнившиеся смерды ночью в погоню не сунутся, да и гонца в уезд на ночь глядя тоже не пошлют. Боятся зверья, боятся лесных духов. Дремучие люди, живут как тысячу лет назад, в лесную нечисть верят больше, чем в закон Равновесия.
– Ну что, Андрюха, первое твое настоящее дело, – накануне сказал мне боярин. – Учиться на поле – это хорошо, но пора бы тебе и в практику… Тут, конечно, риск есть, но невеликий. Оторвы, грабящие деревни, редко сражаться по-настоящему умеют. Разбой этот не шибко прибыльный, бывалые да умелые душегубы таким брезгуют. То ли дело на торговых путях засады устраивать… Так что тебе этот опыт в самый раз будет. Помни, стоишь там, куда Корсава поставит, если в твою сторону побегут – стреляй по ногам. С арбалетом, он говорит, у тебя дело более-менее ладится. Не забудь, кстати, тетиву зельем смазывать, а то сырость… Ну да Корсава напомнит. И, конечно, свисти. Но помни, ты на подхвате, без приказа никуда не лезь.
И вот сейчас мы пробирались сквозь нудную завесу дождя. Видимость почти нулевая, от силы метров на десять. Дорога узкая, и наша дюжина растянулась по ней цепочкой. Кобыла моя по кличке Сажа чем-то недовольна, фыркает, поводит ноздрями. Хотя и накормлена, и напоена, и вычищена. Может, предчувствует какую-то пакость? Интересно, а по аринакской теории, есть ли у животных свои линии? Надо бы спросить боярина…
Достал я его, наверное, своими расспросами. Он, конечно, человек терпеливый, да и поговорить любит… Но вот мои постоянные подколки… Самому интересно, когда же у него терпение лопнет и он… А что он? Накажет? Самому интересно, как это будет выглядеть. Лишит карманных денег? Поставит в угол? Всыплет на конюшне плетей, несмотря на предостережения ученых?
Любопытно было бы поглядеть на этих самых ученых. До сих пор только слышал о них. Есть тут, оказывается, свои университеты, называемые забавным словом «панэписта», есть научные центры, филогнозисы, а есть и что-то вроде консультаций для населения, полисофосы. Приходит туда человек, выстаивает очередь, платит установленный сбор – и его выслушивают, выспрашивают, после чего дают советы, как в данной конкретной ситуации поступить, чтобы для линии было лучше.
– Послушайте, Александр Филиппович, – спросил я боярина вскоре после того, как он решил делать из меня спецназовца по-великословенски. – А вот ваши люди, приказные… или, к примеру, воины… Им же убивать приходится, ну или калечить… Как же насчет линии? Разве не взбрыкнется?
Боярин, давно смирившийся с тем, что я называю его не как положено, «господин», а по имени-отчеству, лишь вздохнул.
– Правильный вопрос задаешь. На эту тему тома написаны, ученые всесторонне ее исследовали. Так вот, Андрей. Когда человек убивает или хотя бы пытается убить, он, конечно, свою линию не то что изгибает, а прямо-таки узлом завязывает. Но это – только если по своей воле, если у него свободный выбор есть, делать или не делать. А когда он по приказу действует, его линия разглаживается. Вспомни, что я про переплетение линий говорил и про линии народов. – Александр Филиппович сцепил решеткой пальцы на руках, как бы иллюстрируя мысль. – Воин – это меч в руке народа. Его собственная линия плотнее к народной привязана, чем у простого человека. И потому, если ты на государственной службе, если ты по приказу сражаешься, то все, что с тобой в бою происходит, уже не твое личное везение или неудача. Убьешь врага – твоя линия колыхнется было, но тут же и выровняется, ее народная к себе притянет и выправит. А не станешь убивать, испугаешься или пожалеешь – тут же свою линию оторвешь от народной, она без привязки сразу изогнется. Поэтому воину самое лучшее для линии – без раздумья выполнять приказы.
– Нам в школе однажды стихи читали, – усмехнулся я. – Одного старого поэта. Там такие слова были, насчет головы. «Чтоб носить стальную каску или газовую маску и не думать ничего – фюрер мыслит за него».
Я вспомнил нашу историчку Людмилу Иннокентьевну, помешанную на борьбе с тоталитарным прошлым. Смешная была тетка, особенно когда в лицах нам Сталина и Гитлера изображала. А вот нате, всплыл в мозгах стишок.
– Не знаю, что такое газовая маска и кто такой фюрер, – невозмутимо отозвался боярин, – но мысль, в общем, правильная. Чем больше человек раздумывает, вместо того чтобы подчиняться вышестоящим, тем больше он отрывает свою линию от народной. То есть вредит и себе, и людям. Тебя, кстати, напрямую касается.
Я не стал с ним спорить. Ну верит человек в это свое ариначество, и ничем его не прошибешь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53