Ведь я же знаю, что это за человек, на что он способен.
Хотя, признаться, никогда раньше не подумал бы, что он способен на такое.
Продать ЭТО - разве можно было подумать, что такое вообще возможно? Кем же
надо быть, чтобы додуматься до такого? Говорят, что тот, кто откажется
надеть ЭТО, если оно попадет к нему в руки, потеряет душу. Выходит, он
сегодня продал свою душу за шестнадцать золотых. Я-то, конечно, не дал бы
за нее и ломаного гроша. Впрочем, кто знает, быть может, такие вот люди с
грошовой душонкой попросту не способны понять, что в руки к ним попало
ЭТО?
Однако запросить шестнадцать золотых он не постеснялся. И уверен был,
что я заплачу да к тому же еще и напишу ему поручительство. Поручительство
- вот ведь черт, и как это только рука у меня поднялась написать его?
Дурень старый, а ты подумал, что этот мерзавец может делать с твоим
поручительством? Подумал, как он может запятнать твое честное имя? Написал
- теперь вот думай и терзайся.
Я подошел к окну, выглянул из-за портьеры. Солнце уже скрылось за
холмами, но было еще светло. В окнах напротив ничего не было видно. Да и
что я там высмотрю?
И все-таки поверить до конца я не мог. Так уж я устроен - во всем
сомневаюсь, ничего на веру не принимаю. Я задвинул портьеру, отошел к
столу, зажег свечку. Затем запер дверь на крючок. Старый Бунго имеет
обыкновение пускать ко мне всех без разбора, и сейчас это было бы в высшей
степени неуместно. Одного он уже сегодня допустил, хватит с меня.
Несколько секунд я простоял у двери, раздумывая, не приказать ли ему
говорить, что меня нет дома, потом передумал и отошел к столу. В такое
время никогда не скажешь заранее, кто может заглянуть. Лучше оставить
двери в свой дом открытыми, как и всегда. Да и подозрений не будет.
Я подошел к шкафу, достал с полки старинный фолиант, написанный еще
три века назад магистром Ракеном, положил его на стол перед подсвечником,
сел. ЭТО я по-прежнему сжимал в кулаке, я не решался даже опустить его в
карман, даже положить на стол перед собой. Левой рукой я стал
перелистывать коричневые от времени страницы, исписанные убористым
почерком магистра, пока не нашел нужного мне места. Что ж, ты никогда не
верил в эти сказки - теперь самое время поставить решающий опыт. Всего-то
и требуется для проверки кусок серы да тряпка. Я достал серу с полки, на
которой хранил вещества для своих опытов, оттуда же взял глиняное блюдо -
чтобы не было пожара. Не верю, не верю, убеждал я себя, но, наверное, в
глубине души уже верил. Потому что, достав из кармана платок, вышитый еще
моей покойной женой, подумал и положил его обратно. Почему-то мне не
хотелось рисковать им сейчас, хотя в случае успеха проверки какое все это
имело значение? Но я положил платок обратно в карман, подошел к двери и
взял другой, из кармана уличного камзола. Затем сел к столу, еще раз
перечитал то, что писал Ракен.
И сделал все, что следовало.
Сначала положил кусок серы на блюдо. Накрыл его платком. И положил
сверху ЭТО - так, чтобы сера под платком оказалась прямо под ним.
Я не думал, что все произойдет так быстро.
Я даже не поверил сначала своим чувствам, когда услышал шипение и
увидел, как вспыхнула сера. Секунд десять, наверное, я ошалело смотрел на
это, и, только когда немыслимо защипало глаза и запершило в горле, я
вскочил, чтобы что-то сделать. Но тут же согнулся пополам в мучительном
приступе кашля, и лишь через минуту, наверное, кое-как, вслепую - глаз я
открыть не мог, глаза немыслимо резало, и из них текли потоки слез -
добрался я до окна, рванул в сторону портьеру и распахнул створки.
Я приходил в себя минут десять. Лежал, навалившись животом на
подоконник и жадно глотал ртом свежин ночной воздух. Дурак старый, думал я
про себя, прислушиваясь к сердцу, которое постепенно успокаивалось, в твои
ли годы такие опыты проводить? Окно еще занавесил, чтобы не увидел никто.
Да твой кашель небось все соседи теперь слышали, а вонища эта до ратуши,
наверное, доносится. Впрочем, не страшно, соседи привыкли к тому, что у
меня вечно что-то сгорает или взрывается. Да и что мне теперь соседи?
Я попытался отойти от окна, но в комнате стоял такой дух, что сделать
это удалось, лишь прикрыв рот и нос платком. Кое-как, почти ничего не видя
слезящимися глазами, я нащупал на блюде ЭТО и зажал его в кулаке. Сера уже
догорела, блюдо было горячим, но я не побоялся обжечься - ЭТО, как и писал
Ракен, нисколько не нагрелось. Я положил его в карман - теперь я почему-то
смог спокойно сделать это, - кое-как добрался до окна и стал ждать, пока
комната проветрится. Мне было очень плохо. Тошнило, ноги подгибались в
коленях, голова болела, глаза до сих пор слезились. Хотелось пить.
Временами снова накатывались приступы кашля, но я старался сдерживаться.
Я стоял и думал.
Теперь, когда сомнений не оставалось, думать было просто. Теперь я
знал правду - дракон навис над городом и готов его разрушить. Дракон
существует, и час его близок - ЭТО никогда не появляется напрасно. Дракон
готов обрушиться на всех нас - и на ремесленников, и на торговцев, и на
стражников, и на камаргосов, и на стариков, и на детей. Он уничтожит всех,
всех без разбора, потому что ярость его копилась веками. Он сотрет этот
город в порошок, его зловонное дыхание выжжет все живое, он уничтожит все,
что создавалось столетиями, если только кто-то не встанет у него на пути.
Кто-то, имеющий силы для борьбы с ним.
Кто-то, имеющий ЭТО.
Я? Я снова закашлялся, мучительно и надолго. Сразу же закололо сердце
и печень отдала тупой болью. Я? Хороший же воин из меня получится. Дракону
достаточно один раз дунуть - от меня и следа не останется. Чем с ним
сражаться? Как? Я даже не знаю, как держать меч, как надевать доспехи.
Какой смысл мне выходить против дракона, даже если ЭТО даст мне силы для
битвы? Я все равно не смогу биться.
Но все это были слишком слабые отговорки. Я уже знал, почему их
выискиваю. Уже тогда знал. Просто потому, что мне было страшно. Просто
страшно. Потому что я знал, что такое страх. Можно быть бесстрашным, пока
этого не знаешь, вполне можно не бояться того, о чем имеешь лишь смутное
представление. Но, когда знаешь, на что надо идти, когда испытал уже, что
такое настоящий страх, настоящий ужас, решиться гораздо труднее.
А я это испытал.
Я помню, как сидел тогда в зале, в бывшем тронном зале старого
герцогского дворца. Мрачном, лишенном всех украшений. Сидел среди
множества таких же несчастных, согнанных в ту ночь со всего города. И
вслушивался в жуткие крики, долетавшие из подземелья. И знал, что пройдет
еще час, два, три, и меня тоже позовут на допрос, и я буду точно так же
кричать, кричать, кричать. И говорить. Говорить все, что от меня захотят
услышать, подтверждать любую ложь, любой поклеп.
А наутро меня отпустили. Я до сих пор не знаю почему.
Но я не забыл того страха.
Внизу раздался цокот копыт, стук колес по булыжнику. Повозка
остановилась под самым окном. Я высунулся, но в сгустившихся сумерках
видно было плохо. Послышался стук в дверь, неразборчивые голоса. Через
пару минут Бунго постучал ко мне.
Я открыл. Прошел, наверное, уже час с тех пор, как я проделал опыт с
серой, и комната почти совсем проветрилась.
- Там приехали из ратуши, господин магистр, - сказал Бунго. - Вас
вызывают к господину бургомистру.
- Попроси подождать пять минут, - ответил я. - Я оденусь и спущусь.
Я закрыл за Бунго дверь, вернулся к окну и затворил его. Интересно,
чего им от меня надо. Конечно, с ЭТИМ их вызов никак не мог быть связан.
Если бы они знали про ЭТО, ко мне заявились бы камаргосы.
Я надел парадный камзол, с трудом нагнулся и зашнуровал уличные
башмаки. Иногда Бунго помогает мне сделать это, но ведь он тоже немолод,
еще постарше меня будет, и я стараюсь без нужды не обременять старика
работой. ЭТО я положил в карман камзола, накинул плащ, надел шляпу и
спустился вниз.
Посыльный от бургомистра - молодой человек лет двадцати тут же
вскочил с лавки у входа, поклонился.
- Господин бургомистр просил узнать, не будете ли вы столь любезны
посетить его сейчас по весьма важному поводу, - сказал он.
- Хорошо, я готов.
Мы вышли. Перед домом стояла карета бургомистра, кучер, дремавший на
козлах, встрепенулся. Молодой человек распахнул передо мной дверцу, и я с
трудом вскарабкался на высокую подножку и уселся на мягкое сиденье спиной
вперед - так меньше трясет. Мой провожатый сел напротив, и мы поехали.
Бургомистр, видимо, решил оказать мне честь, прислав карету, потому что
пешком мы дошли бы быстрее. Мой дом в трех кварталах от Ратушной площади,
но карете, приехавшей с той стороны, пришлось минут десять плутать по
узким переулкам, пока мы сумели развернуться и поехать назад. Наконец мы
остановились перед ратушей, мой провожатый распахнул дверцу, выскочил и
помог мне спуститься.
Такой суеты в ратуше я не видел давно, со времени событий шестилетней
давности. Везде толпились стражники - и на площади, и внутри здания. На
каждом углу, у каждой двери стояли часовые, но нас никто не задержал, нас
узнавали и пропускали без каких-либо вопросов.
Бургомистр был занят, и нам пришлось подождать в его приемной минут
десять. Наконец дверь его кабинета раскрылась и оттуда вышли два
камаргоса, судя по манере держаться - высокопоставленных. Они прошли мимо,
недовольно разговаривая о чем-то вполголоса, и мой провожатый тут же
вскочил и скрылся за дверью кабинета.
- Бургомистр ждет вас, господин магистр, - сказал он, появившись из
кабинета через пару минут. Я поднялся со скамьи и вошел к бургомистру.
В кабинете было темно. Даже в приемной, освещенной двумя факелами над
дверью, было светлее. Здесь же горели лишь две свечи по углам стола
бургомистра, бросая круги света на стол под собой. Сам бургомистр терялся
в темноте за ними, и я вздрогнул, когда он внезапно встал мне навстречу и
подал голос.
- Добрый вечер, господин магистр. Очень рад, что вы изволили принять
мое приглашение.
- Добрый вечер, господин бургомистр, - ответил я, подходя и пожимая
ему руку. Я не очень-то люблю нашего бургомистра. Да и за что его любить?
Он - ставленник нашего дорогого герцога, он делает все, что приказывают
ему свыше. Известно, что ему приказывают, и за одно это я уже не могу
питать к нему никаких теплых чувств. Но иногда - как, например, сегодня -
мне становится по-человечески жалко его. Он совсем неглуп, и в других
условиях из него вполне мог бы получиться стоящий человек. А так
получилась лишь игрушка в руках сил, представляющих реальную, а не
номинальную власть в городе, в руках камаргосов и прислужников герцога.
Временами мне кажется, что он и сам сознает ту жалкую роль, которую ему
приходится играть, и тогда я перестаю презирать его и начинаю жалеть.
Впрочем, и жалость, и презрение имеют один корень.
- Вы, наверное, знаете, господин магистр, - сказал он, усадив меня на
мягкий диван в стороне от стола и усевшись рядом, - что в городе
неспокойно. Не стану скрывать от вас, вы и сами это прекрасно знаете, что
для беспокойства имеются серьезные поводы. Опять, знаете ли, ожидается
недород, подняли, правда незначительно, налоги, участились грабежи на
дорогах. А тут еще эти знамения. Вы, надеюсь, слышали о знамениях?
- Что-то слышал, - сказал я, сказал каким-то чужим голосом, потому
что вдруг вспомнил про ЭТО, вдруг ощутил его тяжесть в кармане, и мне
стало неспокойно.
- Да, вот именно. Понимаете, все слышали что-то, все знают людей,
которые что-то видели. Слухи, слухи... Вы прекрасно знаете, как быстро
расползаются слухи. И вот уже и зарево над башней чуть не все видели, и
знаки дракона разве что в нужниках не красуются, и вообще черт-те что
творится. Народ буквально с ума сходит. Представляете, сегодня утром
стражники поймали на площади одного безумца, который кричал, будто бы
город вот-вот погибнет. Его, конечно, схватили, посадили пока в подземелье
наше. Наверняка несчастный, больной человек. Впрочем, с ним мы разберемся,
не в нем дело. Дело в том, что и это уже, по донесениям наших
осведомителей, разнеслось по всему городу, и теперь только и разговоров,
что дракон вот-вот вырвется на свободу и всех нас огнем спалит. В такой
накаленной обстановке только дракона нам и не хватало! Как вы считаете?
Я хмыкнул, пожал плечами.
- Вот именно! - Бургомистру и не нужен был мой ответ. - Вот именно!
Мы стремимся всячески поддерживать порядок, сохранять покой и благополучие
горожан, а тут распускаются такие слухи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15