Их можно смочить в воде, а потом обсосать.
Спеша, он стал опускать обе тростинки сразу, вынимать их из колодца и жадно обсасывать. В рот попадали лишь капли влаги, но и это было наслаждением.
Сотни раз, не меньше, опускал Сененмот тростинки в колодец Лотоса, прежде чем хоть слегка утолил жажду.
Теперь он умрет не сразу — не от жажды, а от голода… Жить без пищи можно много дней. Неужели же Она не придет?
Нет! Жрецы не допустят ее в зал Стены, скроют его существование… или покажут, разве что для того, чтобы прочитала надпись с заданием испытуемому и узнала его судьбу.
Но если она будет рядом, он должен почувствовать ее близость!
Выглянуть в отверстие «свет — воздух» невозможно, до него едва дотянуться руками, чтобы выбросить камень с ответом…
И даже голоса ее он не услышит, потому что она в немом молчании прочитает надпись и с поникшей головой выйдет из зала.
Хатшепсут, Хатшепсут, моя Хатшеисут! Отзовись! Ведь тебя любит твой Сененмот! И ради любви к тебе не хочет умереть!
А если не хочешь умереть, то внемли жрецам, которые написали: «Думай. Цени свою жизнь».
Думать? Думать, думать, ради нее и ради себя!
Прекраснейшая учила, что наука чисел построена на измерении.
Но чем измерять ему, замурованному? Измерять есть чем, только надо подумать как! Есть ведь целых две тростинки. Их можно использовать для измерения требуемой наидлиннейшей прямой — поперечника обода колодца!
На тростинках есть меры: одна, две, три, но нет частей целого.
А нельзя ли получить эти более мелкие меры?
Вооружившись медным долотом, Сененмот прежде всего отметил на тростинках величину одной меры, двух мер, три меры. Затем он отметил и величину наидлиннейшей прямой, заключенной в ободе колодца, которую нужно было измерить. Вычтя из нее одну меру, он получил часть целого, которую пока не знал, как измерить. Он стал ломать себе голову над тем, какие величины для измерений может он получить. Он начал думать, действовать, и уже одно это придало ему силы.
В голове просветлело, и как-то сама собой пришла мысль, что если тростинки опускать в воду наклонно, то мокрые части на тростинках будут разные.
Он тотчас опустил тростинки одну за другой, вынул и примерил. Оказалось, что разность длины мокрых частей будет для него новой мерой, малой мерой, как он назвал ее.
Отметив ее надсечкой, он стал размышлять, что бы измерить этой новой мерой. Ведь она же была долей целого, долей одной меры. Интересно, сколько раз уложится новая мера в одной мере?
Он тщательно измерил половину короткой тростинки, где поставил отметину одной меры.
Радости его не было границ!
Малая мера уложилась в одной мере ровно шесть раз!
Работа уже увлекла Сененмота. Он представлял себе, что Прекраснейшая руководит им, находится где-то рядом. Но на самом деле она была далеко, и он доходил до всего сам.
В его руках уже была одна шестая меры. Можно ли ею измерить наидлиннейшую прямую, поперечник круга? Эта длина была у него отмечена на длинной тростинке. И он тотчас приложил ее к своим новым мерам.
И сразу уныние овладело им. Все напрасно. Ничего не получилось.
Малая мера уложилась семь раз, а восьмой раз вышла за пределы отметины.
Сокрушенно смотрел Сененмот на лишний отрезок. И вдруг понял, что обладает еще одной мерой. Надо было тут же определить, какую часть главной меры она составляет.
Он судорожно стал измерять не веря глазам.
Его новая самая маленькая мера (лишнего отрезка) уложилась в главной мере десять раз! Итак, как учила Прекраснейшая, он имеет в измеряемом поперечнике одну целую (шесть малых мер) и еще две лишних меры — то есть одну треть.
Однако из этой трети нужно вычесть одну десятую.
Теперь ученику Хатшепсут ничего не стоило сосчитать, что наидлиннейшая прямая, заключенная в ободе колодца, имеет длину в одну и семь тридцатых (37/30) меры. Это и есть ответ, его теперь нужно лишь выбить на мягком камне, что послужит ключом к запертой двери в Мир, над которым властвует Божественная!
Сененмот принялся за дело. Он торопился. Торопился выйти из склепа, забыв, что голоден.
Современники Сененмота, как и он сам, не знали десятичных дробей, не умели выразить одну треть, как 0,3333 в периоде, и не догадались бы вычесть из этой величину одну десятую, получив поперечник обода колодца =1,2333 меры. Это на две тысячных меры отличало измеренную юношей величину от той, которую люди почти через четыре тысячи лет научатся вычислять с помощью математики, которую сами назовут высшей. Но для жителей древнего царства Кемпт полученный Сененмотом результат был практически точен. Более точного они и представить себе не могли. И жрецы, задумывавшие задачу, очевидно, и рассчитывали, что найденные дополнительные меры целое число раз уложатся в основной мере.
Сененмот вытолкнул камень через отверстие «свет — воздух».
Теперь оставалось ждать, когда жрецы выполнят то, что гласит надпись, встретят его с тростинками, как нового жреца бога Ра!
А если они не выполнят этого? Если они предпочтут, чтобы он остался в каменном мешке колодца Лотоса?
Но до его слуха донеслись глухие удары. Жрецы стали размуровывать узника, ставшего их новым собратом.
Они вынули гранитные плиты.
Юноша с огромными продолговатыми глазами, держа в каждой руке по тростинке, вырос в образовавшемся проеме. В его черных волосах серебрилась седая прядь.
— Приветствую тебя, новый жрец бога Pa! — встретил его Великий Ясновидец. — Ты показал себя достойным великого дела служения богу Ра и Божественной. Жрецы сейчас обреют твою голову и дадут тебе парик, но прежде взгляни на свое отражение. — И он передал Сененмоту отобранную у него при заключении в каземат колодца Лотоса отделанную золотом зеркальную пластинку из какого-то редкого нетускнеющего металла. И он увидел свою седину, которой заплатил за найденное решение.
Божественная будет видеть его отныне лишь в парике жреца.
Она не узнает, чего стоило ему его возвращение к ней.
Глава восьмая. ХРАМ ЛЮБВИ
— Так значит, заключенный в каземат колодца Лотоса не вычислял диаметр колодца, как это ты делал вчера, — говорил Детринe, складывая шахматы в коробку, — а измерял его.
— Хотел бы последовать его примеру! — пылко объявил Лейe.
— То есть?
— Измерить длину царского локтя, как я тебе уже говорил.
— Но ведь ободов колодца не осталось, как и тростинок.
— Зато остались пирамиды. Да, да, пирамиды! Одна из которых, самая высокая, имеет высоту ровно в миллиард раз меньшую среднегодового расстояния Земли от Солнца.
— Ты думаешь, древние египтяне умели измерять даже космические расстояния?
— Или те, кто руководил ими, вроде их якобы слетевшего с неба бога Тота с его таинственными скрижалями, где заключены тайны знаний, еще не достигнутых полностью и в наше время.
— Так в чем же заключен царский локоть?
— Пока это лишь гипотеза, но… я уверен, что царский локоть заключен в высоте пирамиды Хеопса, а следовательно, в расстоянии от Земли до Солнца целое число раз! Вот это стоит проверить, привлекая и открытый тобой колодец Лотоса. Его ведь можно реконструировать!
— Как? Ты и это уже понял?
— Отчасти. Пока я понял, что геометрическая задача жрецов таит в себе неразгаданные тайны геометрии. Я вот тут вычислил в уме, что от поверхности воды в колодце до верхнего конца длинной тростинки было расстояние, равное корню квадратному из трех. А до верхнего конца короткой
— ровно в три раза меньше.
— Корень квадратный из трех? А что это означает?
— Ему придавал большое значение Архимед. Большой катет прямоугольного треугольника с углом в 60ё, где малый катет равен единице, а гипотенуза определяется двумя V(3). Выраженный Архимедом с огромной точностью простой дробью V(3) встречается в ряде математических выражений. Думаю, что геометров двадцатого века заинтересует, как построить колодец Лотоса с помощью линейки и циркуля, найти связь между 60-градусным прямоугольником и хитрой фигурой жрецов.
— И Сененмот все это решил? Как он смог?
— Шерше ля фам, как говорим мы, французы, ищите женщину!
Ведь его любила красивейшая женщина мира. Чего не сделаешь во имя любви! И этот созданный математиком храм я решусь назвать «храмом Любви».
— Да, храм в Деир-аль-Бахири достоин этого, — вздохнул археолог Детрие.
— Это одно из чудес света.
— Ну конечно же! — подхватил граф. — Любовь — это и есть одно из самых удивительных Чудес Света!
МАТЧ АНТИМИРОВ
Знаменитый шахматист является артистом, ученым, инженером и, наконец, командующим и победителем.
Ежи Гижицкий. «С шахматами через века и страны»
— Хотели бы вы сыграть партию с Полом Морфи? — спросил я нашего прославленного гроссмейстера.
Он удивленно посмотрел на меня:
— Посылать ходы на сто с лишним лет назад и получить ответы из прошлого? Бред!
— А если серьезно?
— Машина времени? Знаю я вас фантастов! Четырехмерный континиум «Пространство — Время»… Это понятие ввел Минковский для математического оформления теории Эйнштейна. Но ведь время-то там нельзя измерять так же, как расстояния! Знаем!
— И все же… Сыграть с самим Морфи? Рискнули бы? — искушал я.
Гроссмейстер был задет за живое.
— О каком риске может идти речь? Теоретически я готов, но…
И я рассказал тогда гроссмейстеру, что в день, когда к нам в Центральный Дом литераторов приехал известный польский фантаст Станислав Лем, там была встреча с телепатами. Думая доставить польскому гостю удовольствие, я пригласил его послушать «парапсихологов»: ведь фантаста должно интересовать все, что ве укладывается в рамки известного.
Станислав Лем прекрасно говорит по-русски и даже охотно поет наши песни, в чем я убедился, отвозя его вечером после встречи. Так что ему не представляло труда слушать докладчика. Я украдкой поглядывал на Лема и видел, как тот саркастически улыбался или хмурился, когда докладчик, оперируя очень умными научными терминами, вспоминая даже нейтрино, доказывал, что есть полная возможность проникать телепатическим чувством сквозь любые преграды. И, оказывается, не только через тысячи километров, но и во Времени — в прошлое, в будущее. Здесь мы с Лемом многозначительно переглянулись.
Но парапсихолог нимало не был смущен скептицизмом, который по всем законам телепатии должен был ощутить. Он говорил о модных гипотезах существования антимиров. Его надо было понимать в том смысле, что наш ощутимый мир соседствует в каком-то высшем измерении с другими мирами, представляющими собой тот же наш мир, но смещенный во времени. Образно это можно вообразить себе в виде колоды карт, где каждая карта отражала бы наш трехмерный мир в какой-то момент времени. Вся же колода якобы сдвинута так, что карты, лежащие сверху, находятся уже в завтрашнем дне и дальше, а карта, покоящаяся в колоде под нашей, «сиюминутной», картой, — это прожитый нами вчерашний день. И таких слоев времени несчетное множество.
Ясновидение же и прочие виды гадания, столь распространенные в прошлом, а за рубежом и сейчас, это якобы не что иное, как способность проникать «высшим взором» из нашей карты в соседнюю.
После доклада мы с Лемом вдоволь посмеялись над «научным обоснованием» хиромантии.
Лем человек невысокого роста, подвижный, умный, острый на язык, веселый, улыбаясь, сказал, что на этом докладе не хватало еще одного фантаста — Герберта Уэллса. Ему, придумавшему «машину времени», но не придавшему ей никакого реального значения, любопытно было бы услышать, будто перемещение во времени возможно в любую сторону…
— Если проколоть иглой колоду карт,-подсказал я.
— Вот именно! — подхватил Лем и добавил: — Впрочем, оракулы, кудесники, предсказатели существовали и раньше Уэллса.
— А цыганки и сейчас раскидывают карты, — напомнил я.
— «Ой сердэнко, позолоти ручку. Будут тебе через трефового короля бубновые хлопоты, а через червонную даму дальняя дорога и казенный дом, то есть туз пик», — смеясь, сказал Лем. — А ведь гадальная колода карт нечто знаменательное, не правда ли? В ней — образ антимиров, смещенных во времени.
Об этом разговоре с маститым фантастом несколько лет спустя я рассказал профессору Михаилу Михайловичу Поддьякову, доктору технических наук и заслуженному деятелю науки и техники, когда мы с ним ехали в один из подмосковных физических центров.
Ученый широких взглядов, он живо интересовался всем, что отходило от общепринятых догм. Сам он был классиком горного дела, но завершал фундаментальный труд о строении атома, что могло бы служить второй его докторской диссертацией, на этот раз в области физико-математических наук. Шутя он говорил о себе, что его чтут за горное дело, а он чтит «игорное». Профессор Поддьяков имел в виду шахматы, сблизившие нас с ним, помимо физики. Мы оба были действительными членами секции физики Московского общества испытателей природы и гордились членством в нем Сеченова, Менделеева, Пастера и Фарадея.
Михаил Михайлович обладал редкой способностью математического анализа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
Спеша, он стал опускать обе тростинки сразу, вынимать их из колодца и жадно обсасывать. В рот попадали лишь капли влаги, но и это было наслаждением.
Сотни раз, не меньше, опускал Сененмот тростинки в колодец Лотоса, прежде чем хоть слегка утолил жажду.
Теперь он умрет не сразу — не от жажды, а от голода… Жить без пищи можно много дней. Неужели же Она не придет?
Нет! Жрецы не допустят ее в зал Стены, скроют его существование… или покажут, разве что для того, чтобы прочитала надпись с заданием испытуемому и узнала его судьбу.
Но если она будет рядом, он должен почувствовать ее близость!
Выглянуть в отверстие «свет — воздух» невозможно, до него едва дотянуться руками, чтобы выбросить камень с ответом…
И даже голоса ее он не услышит, потому что она в немом молчании прочитает надпись и с поникшей головой выйдет из зала.
Хатшепсут, Хатшепсут, моя Хатшеисут! Отзовись! Ведь тебя любит твой Сененмот! И ради любви к тебе не хочет умереть!
А если не хочешь умереть, то внемли жрецам, которые написали: «Думай. Цени свою жизнь».
Думать? Думать, думать, ради нее и ради себя!
Прекраснейшая учила, что наука чисел построена на измерении.
Но чем измерять ему, замурованному? Измерять есть чем, только надо подумать как! Есть ведь целых две тростинки. Их можно использовать для измерения требуемой наидлиннейшей прямой — поперечника обода колодца!
На тростинках есть меры: одна, две, три, но нет частей целого.
А нельзя ли получить эти более мелкие меры?
Вооружившись медным долотом, Сененмот прежде всего отметил на тростинках величину одной меры, двух мер, три меры. Затем он отметил и величину наидлиннейшей прямой, заключенной в ободе колодца, которую нужно было измерить. Вычтя из нее одну меру, он получил часть целого, которую пока не знал, как измерить. Он стал ломать себе голову над тем, какие величины для измерений может он получить. Он начал думать, действовать, и уже одно это придало ему силы.
В голове просветлело, и как-то сама собой пришла мысль, что если тростинки опускать в воду наклонно, то мокрые части на тростинках будут разные.
Он тотчас опустил тростинки одну за другой, вынул и примерил. Оказалось, что разность длины мокрых частей будет для него новой мерой, малой мерой, как он назвал ее.
Отметив ее надсечкой, он стал размышлять, что бы измерить этой новой мерой. Ведь она же была долей целого, долей одной меры. Интересно, сколько раз уложится новая мера в одной мере?
Он тщательно измерил половину короткой тростинки, где поставил отметину одной меры.
Радости его не было границ!
Малая мера уложилась в одной мере ровно шесть раз!
Работа уже увлекла Сененмота. Он представлял себе, что Прекраснейшая руководит им, находится где-то рядом. Но на самом деле она была далеко, и он доходил до всего сам.
В его руках уже была одна шестая меры. Можно ли ею измерить наидлиннейшую прямую, поперечник круга? Эта длина была у него отмечена на длинной тростинке. И он тотчас приложил ее к своим новым мерам.
И сразу уныние овладело им. Все напрасно. Ничего не получилось.
Малая мера уложилась семь раз, а восьмой раз вышла за пределы отметины.
Сокрушенно смотрел Сененмот на лишний отрезок. И вдруг понял, что обладает еще одной мерой. Надо было тут же определить, какую часть главной меры она составляет.
Он судорожно стал измерять не веря глазам.
Его новая самая маленькая мера (лишнего отрезка) уложилась в главной мере десять раз! Итак, как учила Прекраснейшая, он имеет в измеряемом поперечнике одну целую (шесть малых мер) и еще две лишних меры — то есть одну треть.
Однако из этой трети нужно вычесть одну десятую.
Теперь ученику Хатшепсут ничего не стоило сосчитать, что наидлиннейшая прямая, заключенная в ободе колодца, имеет длину в одну и семь тридцатых (37/30) меры. Это и есть ответ, его теперь нужно лишь выбить на мягком камне, что послужит ключом к запертой двери в Мир, над которым властвует Божественная!
Сененмот принялся за дело. Он торопился. Торопился выйти из склепа, забыв, что голоден.
Современники Сененмота, как и он сам, не знали десятичных дробей, не умели выразить одну треть, как 0,3333 в периоде, и не догадались бы вычесть из этой величину одну десятую, получив поперечник обода колодца =1,2333 меры. Это на две тысячных меры отличало измеренную юношей величину от той, которую люди почти через четыре тысячи лет научатся вычислять с помощью математики, которую сами назовут высшей. Но для жителей древнего царства Кемпт полученный Сененмотом результат был практически точен. Более точного они и представить себе не могли. И жрецы, задумывавшие задачу, очевидно, и рассчитывали, что найденные дополнительные меры целое число раз уложатся в основной мере.
Сененмот вытолкнул камень через отверстие «свет — воздух».
Теперь оставалось ждать, когда жрецы выполнят то, что гласит надпись, встретят его с тростинками, как нового жреца бога Ра!
А если они не выполнят этого? Если они предпочтут, чтобы он остался в каменном мешке колодца Лотоса?
Но до его слуха донеслись глухие удары. Жрецы стали размуровывать узника, ставшего их новым собратом.
Они вынули гранитные плиты.
Юноша с огромными продолговатыми глазами, держа в каждой руке по тростинке, вырос в образовавшемся проеме. В его черных волосах серебрилась седая прядь.
— Приветствую тебя, новый жрец бога Pa! — встретил его Великий Ясновидец. — Ты показал себя достойным великого дела служения богу Ра и Божественной. Жрецы сейчас обреют твою голову и дадут тебе парик, но прежде взгляни на свое отражение. — И он передал Сененмоту отобранную у него при заключении в каземат колодца Лотоса отделанную золотом зеркальную пластинку из какого-то редкого нетускнеющего металла. И он увидел свою седину, которой заплатил за найденное решение.
Божественная будет видеть его отныне лишь в парике жреца.
Она не узнает, чего стоило ему его возвращение к ней.
Глава восьмая. ХРАМ ЛЮБВИ
— Так значит, заключенный в каземат колодца Лотоса не вычислял диаметр колодца, как это ты делал вчера, — говорил Детринe, складывая шахматы в коробку, — а измерял его.
— Хотел бы последовать его примеру! — пылко объявил Лейe.
— То есть?
— Измерить длину царского локтя, как я тебе уже говорил.
— Но ведь ободов колодца не осталось, как и тростинок.
— Зато остались пирамиды. Да, да, пирамиды! Одна из которых, самая высокая, имеет высоту ровно в миллиард раз меньшую среднегодового расстояния Земли от Солнца.
— Ты думаешь, древние египтяне умели измерять даже космические расстояния?
— Или те, кто руководил ими, вроде их якобы слетевшего с неба бога Тота с его таинственными скрижалями, где заключены тайны знаний, еще не достигнутых полностью и в наше время.
— Так в чем же заключен царский локоть?
— Пока это лишь гипотеза, но… я уверен, что царский локоть заключен в высоте пирамиды Хеопса, а следовательно, в расстоянии от Земли до Солнца целое число раз! Вот это стоит проверить, привлекая и открытый тобой колодец Лотоса. Его ведь можно реконструировать!
— Как? Ты и это уже понял?
— Отчасти. Пока я понял, что геометрическая задача жрецов таит в себе неразгаданные тайны геометрии. Я вот тут вычислил в уме, что от поверхности воды в колодце до верхнего конца длинной тростинки было расстояние, равное корню квадратному из трех. А до верхнего конца короткой
— ровно в три раза меньше.
— Корень квадратный из трех? А что это означает?
— Ему придавал большое значение Архимед. Большой катет прямоугольного треугольника с углом в 60ё, где малый катет равен единице, а гипотенуза определяется двумя V(3). Выраженный Архимедом с огромной точностью простой дробью V(3) встречается в ряде математических выражений. Думаю, что геометров двадцатого века заинтересует, как построить колодец Лотоса с помощью линейки и циркуля, найти связь между 60-градусным прямоугольником и хитрой фигурой жрецов.
— И Сененмот все это решил? Как он смог?
— Шерше ля фам, как говорим мы, французы, ищите женщину!
Ведь его любила красивейшая женщина мира. Чего не сделаешь во имя любви! И этот созданный математиком храм я решусь назвать «храмом Любви».
— Да, храм в Деир-аль-Бахири достоин этого, — вздохнул археолог Детрие.
— Это одно из чудес света.
— Ну конечно же! — подхватил граф. — Любовь — это и есть одно из самых удивительных Чудес Света!
МАТЧ АНТИМИРОВ
Знаменитый шахматист является артистом, ученым, инженером и, наконец, командующим и победителем.
Ежи Гижицкий. «С шахматами через века и страны»
— Хотели бы вы сыграть партию с Полом Морфи? — спросил я нашего прославленного гроссмейстера.
Он удивленно посмотрел на меня:
— Посылать ходы на сто с лишним лет назад и получить ответы из прошлого? Бред!
— А если серьезно?
— Машина времени? Знаю я вас фантастов! Четырехмерный континиум «Пространство — Время»… Это понятие ввел Минковский для математического оформления теории Эйнштейна. Но ведь время-то там нельзя измерять так же, как расстояния! Знаем!
— И все же… Сыграть с самим Морфи? Рискнули бы? — искушал я.
Гроссмейстер был задет за живое.
— О каком риске может идти речь? Теоретически я готов, но…
И я рассказал тогда гроссмейстеру, что в день, когда к нам в Центральный Дом литераторов приехал известный польский фантаст Станислав Лем, там была встреча с телепатами. Думая доставить польскому гостю удовольствие, я пригласил его послушать «парапсихологов»: ведь фантаста должно интересовать все, что ве укладывается в рамки известного.
Станислав Лем прекрасно говорит по-русски и даже охотно поет наши песни, в чем я убедился, отвозя его вечером после встречи. Так что ему не представляло труда слушать докладчика. Я украдкой поглядывал на Лема и видел, как тот саркастически улыбался или хмурился, когда докладчик, оперируя очень умными научными терминами, вспоминая даже нейтрино, доказывал, что есть полная возможность проникать телепатическим чувством сквозь любые преграды. И, оказывается, не только через тысячи километров, но и во Времени — в прошлое, в будущее. Здесь мы с Лемом многозначительно переглянулись.
Но парапсихолог нимало не был смущен скептицизмом, который по всем законам телепатии должен был ощутить. Он говорил о модных гипотезах существования антимиров. Его надо было понимать в том смысле, что наш ощутимый мир соседствует в каком-то высшем измерении с другими мирами, представляющими собой тот же наш мир, но смещенный во времени. Образно это можно вообразить себе в виде колоды карт, где каждая карта отражала бы наш трехмерный мир в какой-то момент времени. Вся же колода якобы сдвинута так, что карты, лежащие сверху, находятся уже в завтрашнем дне и дальше, а карта, покоящаяся в колоде под нашей, «сиюминутной», картой, — это прожитый нами вчерашний день. И таких слоев времени несчетное множество.
Ясновидение же и прочие виды гадания, столь распространенные в прошлом, а за рубежом и сейчас, это якобы не что иное, как способность проникать «высшим взором» из нашей карты в соседнюю.
После доклада мы с Лемом вдоволь посмеялись над «научным обоснованием» хиромантии.
Лем человек невысокого роста, подвижный, умный, острый на язык, веселый, улыбаясь, сказал, что на этом докладе не хватало еще одного фантаста — Герберта Уэллса. Ему, придумавшему «машину времени», но не придавшему ей никакого реального значения, любопытно было бы услышать, будто перемещение во времени возможно в любую сторону…
— Если проколоть иглой колоду карт,-подсказал я.
— Вот именно! — подхватил Лем и добавил: — Впрочем, оракулы, кудесники, предсказатели существовали и раньше Уэллса.
— А цыганки и сейчас раскидывают карты, — напомнил я.
— «Ой сердэнко, позолоти ручку. Будут тебе через трефового короля бубновые хлопоты, а через червонную даму дальняя дорога и казенный дом, то есть туз пик», — смеясь, сказал Лем. — А ведь гадальная колода карт нечто знаменательное, не правда ли? В ней — образ антимиров, смещенных во времени.
Об этом разговоре с маститым фантастом несколько лет спустя я рассказал профессору Михаилу Михайловичу Поддьякову, доктору технических наук и заслуженному деятелю науки и техники, когда мы с ним ехали в один из подмосковных физических центров.
Ученый широких взглядов, он живо интересовался всем, что отходило от общепринятых догм. Сам он был классиком горного дела, но завершал фундаментальный труд о строении атома, что могло бы служить второй его докторской диссертацией, на этот раз в области физико-математических наук. Шутя он говорил о себе, что его чтут за горное дело, а он чтит «игорное». Профессор Поддьяков имел в виду шахматы, сблизившие нас с ним, помимо физики. Мы оба были действительными членами секции физики Московского общества испытателей природы и гордились членством в нем Сеченова, Менделеева, Пастера и Фарадея.
Михаил Михайлович обладал редкой способностью математического анализа.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35