— Я нигде… видимо, нигде не побывала, кроме подвала, в котором монахи пили когда-то вино.
— Мой бог! — воскликнул профессор Гретс. — Лучше бы я попробовал «Уэллсину» сам. Вы в чем-то ошиблись.
— Во всяком случае не ошиблись мы, — удовлетворенно заметил детектив. — Дедуктивный метод привел нас сюда. Сударыня, позволите ли вы отвезти вас в Лондон, где вас ждет отец?
Вилена заплакала. Сэр Уильям Гретс растерялся. Он вынул клетчатый платок и стал утирать слезы… но не Видены, а свои.
Детектив и его помощники почтительно смотрели на плачущих.
Профессор Юлий Сергеевич Ланской, сидя с дочерью в самолете на обратном пути в Москву, говорил:
— Я знаю, что ты далека от математики, но сейчас постарайся понять меня. Время непреложно течет всегда только в одном направлении. И время никак нельзя приравнять к координатам пространства. Минковский, оформляя математически теорию Эйнштейна, ввел понятие о четырехмерном континууме «Пространство-Время».
— Но я не слышала о Минковском! — упавшим голосом отозвалась Вилена.
Стараясь говорить школьно-понятным языком, профессор математики объяснял своей дочери-пианистке:
— Каждому известна теорема Пифагора.
— Конечно! — кивнула Вилена.
— В двухмерном пространстве, на плоскости, квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов. А что такое катеты? Это же координаты точки. Гипотенуза же — диагональ прямоугольника со сторонами, равными координатам точки. В трехмерном пространстве то же самое. Только вместо плоских фигур объемные. И там три катета — X, У, Z. Гипотенуза же, например диагональ куба, равняется там корню квадратному из суммы трех квадратов его сторон! Понятно?
— Я думаю! — почти обиделась Вилена.
— Так вот. Основной парадокс теории относительности — это укорачивание длины тела в направлении его движения со скоростями, близкими к световым. Укорочение! Минковский ввел четвертую координату, равную времени, помноженному на скорость света. Гипотенуза же в таком четырехмерном континиуме «Пространство-Время» будет равняться сумме четырех квадратов катетов. Однако, чтобы гипотенуза получилась короче, как следует по Эйнштейну, четвертое слагаемое должно быть отрицательным. Ясно?
— Значит, гипотенуза в четырехмерном пространстве короче, чем в трехмерном, — неуверенно сказала Вилена.
— Вот видишь, — обрадовался ее отец. — Ты поняла! А это главное. Четвертый катет, отложенный на воображаемой оси времени, возведенный в квадрат, должен уменьшить гипотенузу. Так что это за катет такой? Волшебный?
— Не знаю, — призналась Вилена.
— А ты подумай. Квадрат какой-то величины отрицателен. Чему же равняется сама величина?
— Очевидно, корню квадратному…
— Из чего? Из отрицательной величины? Корень квадратный из квадрата скорости света извлекается. Это просто. Но под корнем остается минус квадрат времени! То есть в конечном счете сомножителем останется корень квадратный из минус единицы!
— Мнимая величина? — вспомнила Вилена.
— Вот именно! Время, фигурирующее в четырехмерном континиуме «Пространство-Время», — величина мнимая! Оно не равноценно пространственному измерению. Его нельзя отсчитывать вперед или назад! Другими словами — нельзя двигаться в любом направлении по оси времени, нельзя! Вот в чем вывод! Понятно?
— Может быть… не знаю, — потеряла всякую уверенность Вилена. Она силилась понять, но чувствовала, что суть ускользает от нее.
— Ну, хорошо, — смягчился профессор. — Мне показалось, что ты поняла.
— Почти… — прошептала Вилена.
— Это же так просто! Если величина в квадрате отрицательна, то корень квадратный мнимый и по своим физическим свойствам с остальными координатами пространства несопоставим.
Вилена, подавленная, обескураженная, беспомощно смотрела на отца. Тому стало жаль дочь. Он потер бритый череп и сказал:
— Попробуем подойти к этому с другой стороны. Может быть, будет понятнее. Общеизвестна формула Эйнштейна: энергия равна массе, помноженной на квадрат скорости.
Вилена кивнула. Кто же не знает: Е = МС2?
— Скорость света С можно представить себе как некое ускорение, помноженное на время. Сэр Уильям говорил, что в предполагаемых им антимирах масса отрицательна?
— Говорил.
— Вот и прекрасно. Посмотрим, что из этого следует! В антимирах профессора Гретса С2 окажется равной отрицательной величине. Коль скоро ускорение мы приняли положительным, чтобы «разогнаться» до скорости света, время такого разгона, возведенное в квадрат, окажется величиной отрицательной! Ясно?
— Как будто.
— Не «как будто», а так оно и есть! Теперь, чтобы получить время для антимира, нужно извлечь корень квадратный из отрицательной величины. Пойми, что в воображаемом антимире не время будет отрицательным, а его квадрат — отрицательным, само же время — мнимым! И получается, что воображаемый антимир так же мним, как и движение по времени вспять… Попробуй представь себе образно, скажем, куб отрицательным… или любой другой объем. Не все в Природе имеет свой отрицательный антипод. Вот так.
Вилена не могла себе представить отрицательный куб или отрицательный шар. И она поняла… поняла, что бесконечно несчастна. И… заплакала. Ей хотелось быть «сильнее времени», но она пока не знала, как этого добиться.
А способ был…
Способ этот оказалось найти проще, чем понять математика-отца. Почему он сам не додумался до этого?
Вилена, как и все ее современники, знала, что такое парадокс времени. Если звездолет достигал скорости, близкой к скорости света, то время на нем как бы останавливалось по сравнению с земным… Потому и вернутся звездолетчики через полвека по-прежнему молодыми! Но из этого следует еще кое-что…
Вилена боялась поверить в это, когда спешила к отцу в кибернетический центр.
Отец почувствовал, что дочь пришла неспроста. Он вопрошающе посмотрел на нее.
— У меня один вопрос — математический, — сказала она.
— Неужели? — удивился профессор. Вилена кивнула.
— Скажи, если звездолет… не тот, на котором полетели наши, а другой направится в противоположную сторону, но тоже с субсветовой скоростью… Те и другие звездолетчики вернутся на Землю через полвека молодыми?
— Конечно, — сказал профессор и потер бритый череп. — Если продолжительность рейсов в световых годах будет одинаковой, то экипажи встретятся через столько лет, сколько прошло между стартами кораблей… по-прежнему молодыми.
— Спасибо, папа. Теперь я знаю, что мне делать. Клин клином вышибают!
Профессор откинулся на спинку кресла и с изумлением посмотрел на дочь:
— Хочешь лететь в звездный рейс? — догадался он.
— Да. Догнать мужа, если не в пространстве, то во времени. Так?
— Так-то так, но… Для этого нужно быть необходимым в экипаже. Пианисты в звездном рейсе не так уж нужны.
— Да если только за этим дело, то я… астронавигатором стану. На любой подвиг готова!
— Подвиг, друг мой, — вздохнул профессор, — не в том, чтобы совершить «невозможное», выучиться чему-нибудь… Подвиг будет в том, что ты примешь участие в звездной экспедиции. Это не отсиживаться в подвале Кембриджа…
— И все-таки теперь я знаю способ перенестись на полвека вперед без «Уэллсины».
— Да, такой способ есть, — подтвердил отец, с тревогой смотря на дочь.
Он боялся потерять ее. Вернувшись через полвека, она его не застанет. А она счастлива! «Разве не эгоистична любовь?» — подумал профессор и сам же возразил себе: «Нет, это просто закон природы! Иначе человечество не было бы бессмертным». И он встал.
— Значит, клин клином, — сказал он.
ШАХМАТЫ НА ДНЕ КОЛОДЦА
«Любовь это и есть одно из самих удивительных чудес Света!»
Глава первая. РАСКОПКИ
Археолог Детрие стоял на берегу Нила и кого-то ждал, любуясь панорамой раскопок. Кожа его от загара так потемнела, что не будь на нем светлого клетчатого костюма и.пробкового шлема, его не признали бы европейцем. Впрочем, черные холеные усы делали его похожим на Ги де Мопассана. Непринужденность гасконца и знание местных диалектов позволяли ему быстро сходиться здесь с людьми. Особенно помогало знание арабского языка и наречия, на котором говорили феллахи.
Трудно ладить было лишь с турками. Кичливый паша в неизменной феске, от которого зависело разрешение на раскопки в Гелиополисе, неимоверно тянул, потчуя Детрие черным кофе, сносно болтая по-французски и выпытывая у него о парижских нравах на плас Пигаль. Он не преминул похвастаться, что знает наизусть весь Коран, хотя и не понимает ни одного арабского слова, что, впрочем, не мешает ему править арабами. В душе он, конечно, презирал неверных гяуров за их постыдный интерес к развалившимся капищам старой ложной веры, но и обещал европейцу, обещал, обещал… Однако разрешение на раскопки было получено лишь после того, как немалая часть банковской ссуды, выхлопотанной парижским другом археолога графом де Лейе, перешла от Детрие к толстому паше. Таковы уж были нравы сановников Оттоманской империи, по владениях которой скрещивались интересы надменных англичан и алчных немецких коммерсантов, требовавших под пирамидами пива и привилегий, обещанных в Константинополе султаном.
Детрпе мало интересовался этим соперничеством. Как чистый ученый, он больше разбирался в борьбе фараонов и жрецов бога Ра, древнейший храм которого ему удалось раскопать.
В 1912 году отмечалось это выдающееся достижение археологии. Храм был огромен. Казалось, кто-то намеренно насыпал здесь холм, чтобы сохранить четырехугольные колонны и сложенные из камней стены с бесценными надписями на них. Но сохранили их не разум, а забвение и ветры пустыни.
Археолога Детрие заинтересовали некоторые надписи, оказавшиеся математическими загадками. Жрецы Pa — и математика!
Это открывало много.
Об одной пз таких надписей, выбитой иероглифами на гранитной плите в большом зале, и написал Детрие в Париж своему другу, математику, пообещавшему в ответ самому приехать на место раскопок.
Его и ждал сейчас Детрие. Но меньше всего думал он увидеть всадника в белом бурнусе, подскакавшего на арабском скакуне в сопровождении туземного проводника в таком же одеяпии.
Впрочем, но его ли друга можно было встретить в Булонском лесу во время верховых прогулок в весьма экстравагантном виде?
То он был в цилиндре, то в турецкой феске, то в индийском тюрбане. Ведь он прослыл тем самым чудаковатым графом, который сменил блеск парижских салонов на мир математических формул.
Кстати, в этом он был не так уж одинок, достаточно вспомнить юного герцога де Бройля, впоследствии ставшего виднейшим физиком (волны де Бройля!).
Детрпе и граф де Лейе подружились в Сорбонне. Разные специальности. выбранные ими, разъединяли, но не отдаляли их друг от друга. Они всегда вместе гуляли по бульвару Сен-Мишель и встречались на студенческих пирушках, пили вино, пели песни и веселились с девушками.
Но главное, что связывало их, была «масонская ложа шахматистов», как в шутку говорили они. Оба были страстными шахматистами. Играли они примерно в равную силу, по граф де Лейе увлекался шахматными этюдами и не без успеха составлял их сам, получал призы на международных конкурсах. И если они не играли очередную партию, то, собравшись вместе, рассматривали этюды Лейе плп классиков шахматной композиции. Эта общая привязанность к мудрой игре сделала само собой разумеющейся взаимную выручку. Вот почему граф де Лейе помог археологу добыть необходимые средства для раскопок и теперь сам по просьбе собрата по «шахматной ложе» примчался сюда.
Граф осадил коня и ловко соскочил на землю, восхитив тем проводника, подхватившего поводья.
Друзья обнялись и направились к раскопкам.
— Тебе придется все объяснить мне. как в лицее, — говорил граф, шагая рядом с Детрие в своем развевающемся на ветру бурнусе. Его тонкое бледное лицо, так не вязавшееся с восточным одеянием, было возбуждено.
— Раскопки ведутся на месте одного пз древнейших городов Египта, — методично начал археолог. — Гелиополис — город Солнца. В древности его называли Ону плп Ей-н-Ра. Здесь был религиозный центр бога Ра, победителя богов, который «пожирал их внутренности вместе с их чарами». Так возвещают древние надписи: «Он варит кушанье в котлах своих вечерних… Их великие идут на его утренний стол, их средние идут на его вечерний стол, их малые идут на его ночной стол…» — декламировал цитаты археолог.
— Прожорливый был бог! — рассмеялся граф.
— Эти религиозные сказания отражают не только то, что Солнце всходит над горизонтом, «пожирает.» звезды, но и отражают, пожалуй, реальные события древности.
— Битву богов с титанами?
— Нет. Воевали между собой не столько сами боги, сколько жрецы, им поклонявшиеся. Так, с жрецами бога Ра всегда соперничали жрецы бога Тота-Носатого (его изображали с головой птицы ибиса), сыном которого считался фараон Тутмос I. Любопытно, граф, что наследование престола у египтян, как пережиток матриархата, шло по женской липпи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35
— Мой бог! — воскликнул профессор Гретс. — Лучше бы я попробовал «Уэллсину» сам. Вы в чем-то ошиблись.
— Во всяком случае не ошиблись мы, — удовлетворенно заметил детектив. — Дедуктивный метод привел нас сюда. Сударыня, позволите ли вы отвезти вас в Лондон, где вас ждет отец?
Вилена заплакала. Сэр Уильям Гретс растерялся. Он вынул клетчатый платок и стал утирать слезы… но не Видены, а свои.
Детектив и его помощники почтительно смотрели на плачущих.
Профессор Юлий Сергеевич Ланской, сидя с дочерью в самолете на обратном пути в Москву, говорил:
— Я знаю, что ты далека от математики, но сейчас постарайся понять меня. Время непреложно течет всегда только в одном направлении. И время никак нельзя приравнять к координатам пространства. Минковский, оформляя математически теорию Эйнштейна, ввел понятие о четырехмерном континууме «Пространство-Время».
— Но я не слышала о Минковском! — упавшим голосом отозвалась Вилена.
Стараясь говорить школьно-понятным языком, профессор математики объяснял своей дочери-пианистке:
— Каждому известна теорема Пифагора.
— Конечно! — кивнула Вилена.
— В двухмерном пространстве, на плоскости, квадрат гипотенузы равен сумме квадратов катетов. А что такое катеты? Это же координаты точки. Гипотенуза же — диагональ прямоугольника со сторонами, равными координатам точки. В трехмерном пространстве то же самое. Только вместо плоских фигур объемные. И там три катета — X, У, Z. Гипотенуза же, например диагональ куба, равняется там корню квадратному из суммы трех квадратов его сторон! Понятно?
— Я думаю! — почти обиделась Вилена.
— Так вот. Основной парадокс теории относительности — это укорачивание длины тела в направлении его движения со скоростями, близкими к световым. Укорочение! Минковский ввел четвертую координату, равную времени, помноженному на скорость света. Гипотенуза же в таком четырехмерном континиуме «Пространство-Время» будет равняться сумме четырех квадратов катетов. Однако, чтобы гипотенуза получилась короче, как следует по Эйнштейну, четвертое слагаемое должно быть отрицательным. Ясно?
— Значит, гипотенуза в четырехмерном пространстве короче, чем в трехмерном, — неуверенно сказала Вилена.
— Вот видишь, — обрадовался ее отец. — Ты поняла! А это главное. Четвертый катет, отложенный на воображаемой оси времени, возведенный в квадрат, должен уменьшить гипотенузу. Так что это за катет такой? Волшебный?
— Не знаю, — призналась Вилена.
— А ты подумай. Квадрат какой-то величины отрицателен. Чему же равняется сама величина?
— Очевидно, корню квадратному…
— Из чего? Из отрицательной величины? Корень квадратный из квадрата скорости света извлекается. Это просто. Но под корнем остается минус квадрат времени! То есть в конечном счете сомножителем останется корень квадратный из минус единицы!
— Мнимая величина? — вспомнила Вилена.
— Вот именно! Время, фигурирующее в четырехмерном континиуме «Пространство-Время», — величина мнимая! Оно не равноценно пространственному измерению. Его нельзя отсчитывать вперед или назад! Другими словами — нельзя двигаться в любом направлении по оси времени, нельзя! Вот в чем вывод! Понятно?
— Может быть… не знаю, — потеряла всякую уверенность Вилена. Она силилась понять, но чувствовала, что суть ускользает от нее.
— Ну, хорошо, — смягчился профессор. — Мне показалось, что ты поняла.
— Почти… — прошептала Вилена.
— Это же так просто! Если величина в квадрате отрицательна, то корень квадратный мнимый и по своим физическим свойствам с остальными координатами пространства несопоставим.
Вилена, подавленная, обескураженная, беспомощно смотрела на отца. Тому стало жаль дочь. Он потер бритый череп и сказал:
— Попробуем подойти к этому с другой стороны. Может быть, будет понятнее. Общеизвестна формула Эйнштейна: энергия равна массе, помноженной на квадрат скорости.
Вилена кивнула. Кто же не знает: Е = МС2?
— Скорость света С можно представить себе как некое ускорение, помноженное на время. Сэр Уильям говорил, что в предполагаемых им антимирах масса отрицательна?
— Говорил.
— Вот и прекрасно. Посмотрим, что из этого следует! В антимирах профессора Гретса С2 окажется равной отрицательной величине. Коль скоро ускорение мы приняли положительным, чтобы «разогнаться» до скорости света, время такого разгона, возведенное в квадрат, окажется величиной отрицательной! Ясно?
— Как будто.
— Не «как будто», а так оно и есть! Теперь, чтобы получить время для антимира, нужно извлечь корень квадратный из отрицательной величины. Пойми, что в воображаемом антимире не время будет отрицательным, а его квадрат — отрицательным, само же время — мнимым! И получается, что воображаемый антимир так же мним, как и движение по времени вспять… Попробуй представь себе образно, скажем, куб отрицательным… или любой другой объем. Не все в Природе имеет свой отрицательный антипод. Вот так.
Вилена не могла себе представить отрицательный куб или отрицательный шар. И она поняла… поняла, что бесконечно несчастна. И… заплакала. Ей хотелось быть «сильнее времени», но она пока не знала, как этого добиться.
А способ был…
Способ этот оказалось найти проще, чем понять математика-отца. Почему он сам не додумался до этого?
Вилена, как и все ее современники, знала, что такое парадокс времени. Если звездолет достигал скорости, близкой к скорости света, то время на нем как бы останавливалось по сравнению с земным… Потому и вернутся звездолетчики через полвека по-прежнему молодыми! Но из этого следует еще кое-что…
Вилена боялась поверить в это, когда спешила к отцу в кибернетический центр.
Отец почувствовал, что дочь пришла неспроста. Он вопрошающе посмотрел на нее.
— У меня один вопрос — математический, — сказала она.
— Неужели? — удивился профессор. Вилена кивнула.
— Скажи, если звездолет… не тот, на котором полетели наши, а другой направится в противоположную сторону, но тоже с субсветовой скоростью… Те и другие звездолетчики вернутся на Землю через полвека молодыми?
— Конечно, — сказал профессор и потер бритый череп. — Если продолжительность рейсов в световых годах будет одинаковой, то экипажи встретятся через столько лет, сколько прошло между стартами кораблей… по-прежнему молодыми.
— Спасибо, папа. Теперь я знаю, что мне делать. Клин клином вышибают!
Профессор откинулся на спинку кресла и с изумлением посмотрел на дочь:
— Хочешь лететь в звездный рейс? — догадался он.
— Да. Догнать мужа, если не в пространстве, то во времени. Так?
— Так-то так, но… Для этого нужно быть необходимым в экипаже. Пианисты в звездном рейсе не так уж нужны.
— Да если только за этим дело, то я… астронавигатором стану. На любой подвиг готова!
— Подвиг, друг мой, — вздохнул профессор, — не в том, чтобы совершить «невозможное», выучиться чему-нибудь… Подвиг будет в том, что ты примешь участие в звездной экспедиции. Это не отсиживаться в подвале Кембриджа…
— И все-таки теперь я знаю способ перенестись на полвека вперед без «Уэллсины».
— Да, такой способ есть, — подтвердил отец, с тревогой смотря на дочь.
Он боялся потерять ее. Вернувшись через полвека, она его не застанет. А она счастлива! «Разве не эгоистична любовь?» — подумал профессор и сам же возразил себе: «Нет, это просто закон природы! Иначе человечество не было бы бессмертным». И он встал.
— Значит, клин клином, — сказал он.
ШАХМАТЫ НА ДНЕ КОЛОДЦА
«Любовь это и есть одно из самих удивительных чудес Света!»
Глава первая. РАСКОПКИ
Археолог Детрие стоял на берегу Нила и кого-то ждал, любуясь панорамой раскопок. Кожа его от загара так потемнела, что не будь на нем светлого клетчатого костюма и.пробкового шлема, его не признали бы европейцем. Впрочем, черные холеные усы делали его похожим на Ги де Мопассана. Непринужденность гасконца и знание местных диалектов позволяли ему быстро сходиться здесь с людьми. Особенно помогало знание арабского языка и наречия, на котором говорили феллахи.
Трудно ладить было лишь с турками. Кичливый паша в неизменной феске, от которого зависело разрешение на раскопки в Гелиополисе, неимоверно тянул, потчуя Детрие черным кофе, сносно болтая по-французски и выпытывая у него о парижских нравах на плас Пигаль. Он не преминул похвастаться, что знает наизусть весь Коран, хотя и не понимает ни одного арабского слова, что, впрочем, не мешает ему править арабами. В душе он, конечно, презирал неверных гяуров за их постыдный интерес к развалившимся капищам старой ложной веры, но и обещал европейцу, обещал, обещал… Однако разрешение на раскопки было получено лишь после того, как немалая часть банковской ссуды, выхлопотанной парижским другом археолога графом де Лейе, перешла от Детрие к толстому паше. Таковы уж были нравы сановников Оттоманской империи, по владениях которой скрещивались интересы надменных англичан и алчных немецких коммерсантов, требовавших под пирамидами пива и привилегий, обещанных в Константинополе султаном.
Детрпе мало интересовался этим соперничеством. Как чистый ученый, он больше разбирался в борьбе фараонов и жрецов бога Ра, древнейший храм которого ему удалось раскопать.
В 1912 году отмечалось это выдающееся достижение археологии. Храм был огромен. Казалось, кто-то намеренно насыпал здесь холм, чтобы сохранить четырехугольные колонны и сложенные из камней стены с бесценными надписями на них. Но сохранили их не разум, а забвение и ветры пустыни.
Археолога Детрие заинтересовали некоторые надписи, оказавшиеся математическими загадками. Жрецы Pa — и математика!
Это открывало много.
Об одной пз таких надписей, выбитой иероглифами на гранитной плите в большом зале, и написал Детрие в Париж своему другу, математику, пообещавшему в ответ самому приехать на место раскопок.
Его и ждал сейчас Детрие. Но меньше всего думал он увидеть всадника в белом бурнусе, подскакавшего на арабском скакуне в сопровождении туземного проводника в таком же одеяпии.
Впрочем, но его ли друга можно было встретить в Булонском лесу во время верховых прогулок в весьма экстравагантном виде?
То он был в цилиндре, то в турецкой феске, то в индийском тюрбане. Ведь он прослыл тем самым чудаковатым графом, который сменил блеск парижских салонов на мир математических формул.
Кстати, в этом он был не так уж одинок, достаточно вспомнить юного герцога де Бройля, впоследствии ставшего виднейшим физиком (волны де Бройля!).
Детрпе и граф де Лейе подружились в Сорбонне. Разные специальности. выбранные ими, разъединяли, но не отдаляли их друг от друга. Они всегда вместе гуляли по бульвару Сен-Мишель и встречались на студенческих пирушках, пили вино, пели песни и веселились с девушками.
Но главное, что связывало их, была «масонская ложа шахматистов», как в шутку говорили они. Оба были страстными шахматистами. Играли они примерно в равную силу, по граф де Лейе увлекался шахматными этюдами и не без успеха составлял их сам, получал призы на международных конкурсах. И если они не играли очередную партию, то, собравшись вместе, рассматривали этюды Лейе плп классиков шахматной композиции. Эта общая привязанность к мудрой игре сделала само собой разумеющейся взаимную выручку. Вот почему граф де Лейе помог археологу добыть необходимые средства для раскопок и теперь сам по просьбе собрата по «шахматной ложе» примчался сюда.
Граф осадил коня и ловко соскочил на землю, восхитив тем проводника, подхватившего поводья.
Друзья обнялись и направились к раскопкам.
— Тебе придется все объяснить мне. как в лицее, — говорил граф, шагая рядом с Детрие в своем развевающемся на ветру бурнусе. Его тонкое бледное лицо, так не вязавшееся с восточным одеянием, было возбуждено.
— Раскопки ведутся на месте одного пз древнейших городов Египта, — методично начал археолог. — Гелиополис — город Солнца. В древности его называли Ону плп Ей-н-Ра. Здесь был религиозный центр бога Ра, победителя богов, который «пожирал их внутренности вместе с их чарами». Так возвещают древние надписи: «Он варит кушанье в котлах своих вечерних… Их великие идут на его утренний стол, их средние идут на его вечерний стол, их малые идут на его ночной стол…» — декламировал цитаты археолог.
— Прожорливый был бог! — рассмеялся граф.
— Эти религиозные сказания отражают не только то, что Солнце всходит над горизонтом, «пожирает.» звезды, но и отражают, пожалуй, реальные события древности.
— Битву богов с титанами?
— Нет. Воевали между собой не столько сами боги, сколько жрецы, им поклонявшиеся. Так, с жрецами бога Ра всегда соперничали жрецы бога Тота-Носатого (его изображали с головой птицы ибиса), сыном которого считался фараон Тутмос I. Любопытно, граф, что наследование престола у египтян, как пережиток матриархата, шло по женской липпи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35