Теперь он знал, почему: те, кто создавал их с помощью биоинженерных технологий, позаботились об этом. Но должны же у них быть хоть какие-то слабости! Если бы только выяснить… Это знание с лихвой окупило бы все его страдания — и прошлые, и будущие.
Внезапно Талли стало хуже. Эх, парень… Похоже, ты не на шутку разболелся. Перед глазами поплыло, Талли судорожно вцепился в металлические перила, уже нагретые ярким утренним солнцем, и попытался сфокусировать взгляд. Потом нога соскользнула, и он тяжело приземлился на лестницу. Подняться Талли уже не смог. Он беспомощно сидел, щурясь на безжалостно палящее солнце. Яркий свет проникал сквозь веки и, казалось, прожигал дыру до самой глубины мозга.
— Талли? — послышался чей-то голос. — Вставай скорее, пока…
Знакомый разряд заставил его тело забиться в судорогах. Талли скорчился, словно это могло ослабить боль, но она была еще сильнее, чем в прошлый раз.
— Талли, вставай, черт тебя подери!!!
Ступеньки ритмично задрожали. Потом сильные руки рывком приподняли Талли и поставили на ноги.
Он заставил себя разлепить веки, заморгал, и в калейдоскопе размытых пятен на миг мелькнуло морщинистое лицо Дгилеры. Пальцы техника впились в его плечи.
— Ты что, хочешь, чтобы тебе мозги поджарили? Давай, шевелись!
Но ноги не слушались, а по всему телу как будто носилась молния, отражаясь от костей и суставов, нейронов, кожи… Потом ему показалось, что он сам стал этой молнией… что она превратила его во что-то иное, позволив постичь некую важную истину, чего ему до сих пор не удавалось.
— Выключите эту хрень! — заорал Агилера, а потом грубо взвалил Талли на плечо и неуклюже затопал вниз по ступенькам. Бум, бум, бум… Словно кто-то вколачивал гвозди в череп. Теперь при каждом разряде доставалось им обоим, и Талли чувствовал, как Агилера вздрагивает вместе с ним и шипит от боли.
— Да выключите же ее, мать вашу! Вы его сейчас угробите!
Время замерло, и он уже не чувствовал ничего, кроме ослепляющей, оглушающей, запредельной боли, которая пульсировала в каждом нерве. В следующий миг он обнаружил, что почему-то лежит на спине, а яркое солнце обжигает лицо. Талли попытался поднять руку, чтобы защитить глаза, но не смог.
— Какой вам прок от трупа?! — голос Агилеры доносился словно сквозь слой ваты.
— Тебя это не касается, — резко ответил Яут. — Этот человек на службе у Субкоменданта и должен пройти необходимое обучение.
— Да к черту ваше обучение!
Ох, ничего себе! Этот соглашатель осмеливается дерзить фрагте!
— Нельзя обращаться с человеком, как с пойманным животным. Если вам так надо его убить — убейте, но не нужно пытать его. Даже джао не опускаются до подобного.
— Ты так думаешь? — сказал Яут, и в этих словах Талли почудилось что-то смертоносное — словно в безобидном кусте затаилась змея, готовая к атаке.
— Зат… кнись, — пробормотал он, пытаясь махнуть в сторону Агилеры. — Если мне будет нужно, чтобы кто-то… за меня вступился, я… — в глазах у него вновь потемнело, и он остался один на один с болью. — Я сам с этим прекрасно справлюсь… твою мать. Только не дождетесь. Не перед этими ублюдками.
Молния исчезла. Однако Талли все еще чувствовал ее отголоски в каждой клетке своего тела — словно огненные пятна, которые плавают перед глазами после того, как посмотришь на яркий свет. Руки и ноги непроизвольно подергивались, а во рту было солоно от крови. Похоже, он прикусил язык и сам того не заметил.
— Он так ничему и не научился, — произнес Яут на своем родном языке. — В самом деле, мне уже начинает казаться, что он не способен учиться. Он завяз в своих прежних переживаниях, и его уже невозможно перевоспитать.
— Меня не столько интересует обучение, сколько причины такого поведения, — ответил Эйлле. — Если я смогу понять их, то буду знать о людях все.
Талли слабо засмеялся. Его голова перекатывалась в песке то вправо, то влево.
— Зачем он это делает? — спросил Яут.
— Не зачем, а почему, — отозвался Агилера. — Он вообще не понимает, что делает. Он находится в полубессознательном состоянии.
Я все прекрасно понимаю, хотел сказать Талли. Я смеюсь, потому что все это чертовски смешно. Потому что ты, чертов соглашатель, — единственный, кто вступился за меня перед этими меховыми шариками.
Но распухший, прокушенный язык не слушался. Его веки затрепетали, и он погрузился в прохладную тишину.
— Я представить себе не мог, что они так легко заболевают, — озабоченно проговорил Эйлле. Они уже вернулись на квартиру, а Талли так и не пришел в себя.
— Я тоже не знал, — ответил Яут. — Но в каком-то смысле они крепче, чем кажутся. По крайней мере, этот. Если бы джао получил такой сильный разряд, он был бы едва жив.
Агилера остался с ними. Эйлле и Яут наблюдали за тем, как он ухаживает за своим соплеменником, и не понимали, чем объяснить такую преданность.
— Он из твоего кочена? — спросил Эйлле, глядя, как Агилера обтирает лицо Талли. — Поэтому ты так о нем заботишься?
— Кочен — это что-то вроде клана, так? — Агилера прополоскал тряпку в тазике с прохладной водой и обернулся. Коричневые сердцевины его глаз в полумраке комнаты казались черными, почти как у джао.
— Да… «клан» — пожалуй, подходящее слово. Если я правильно тебя понимаю.
— Большинство из нас ни к каким кланам не относится, — сказал Агилера. — Раньше у американцев было что-то похожее — мы называем это «большая семья». Часть членов такой семьи могла жить в одном конце страны, часть в другом… Но после Завоевания от инфраструктуры почти ничего не осталось, с транспортом стало плохо. И вообще людям стало не до того, чтобы поддерживать отношения с родственниками… — он отложил тряпку и встал. — Вот я, например, понятия не имею, что случилось со всеми моими двоюродными братьями, сестрами, тетками и дядьками после того, как вы разбомбили Чикаго.
— Но, — вмешался Яут, — если он не из твоего кочена, какая тебе разница, будет ли он жить или умрет?
Лицо Агилеры застыло. Он снова сел, сплел пальцы в замок и некоторое время рассматривал их.
— Я не могу этого объяснить, — сказал он наконец. — У вас мозги иначе устроены.
Эйлле подошел ближе, бархатистый пух на его голове встопорщился.
— Попробуй, — сказал он. — Я хочу понять.
Глаза Агилеры сузились, взгляд скользнул по потолку, словно там был прилеплен конспект доклада.
— В каком-то смысле люди — действительно клан… ну, или кочен. Все люди, я имею в виду. Мы все друг другу как бы дальние родственники, поэтому каждый из нас должен помогать другим, даже если он не испытывает к ним симпатии и не одобряет их поведение. Обязаны сохранять жизнь, если это возможно. Поступать иначе считается… безнравственным.
Последнее слово он произнес по-английски.
— Мне не знакомо слово «безнравственный», — сказал Эйлле.
Агилера снова намочил тряпку и слегка отжал.
— Сомневаюсь, что смогу объяснить. Вы, джао…
— Продолжай! — перебил Эйлле. Конечно, люди не знают Языка тела, но поза «решимость-и-поиск» получилась сама собой. — Ты будешь пробовать, пока я не пойму.
Талли пошевелился на подстилке на полу, что-то пробормотал и снова замер. Агилера провел рукой по своим пегим волосам и внезапно принял позу, которую Эйлле понял сразу, хотя у джао она выглядит иначе: «усталость».
— Пожалуй, лучше я пойду, сэр, — он покачал головой и встал.
— Нет, — сказал Эйлле. — Объясни мне смысл слова «безнравственный».
Агилера вытянулся, его взгляд был направлен куда-то вдаль.
— Оно происходит от слова «нравственность», которое означает правильное поведение, сэр. «Безнравственно» значит «неправильно» — так, как ни один порядочный человек никогда не поступит. Люди считают убийство безнравственным поступком, если только оно не было совершено для того, чтобы защитить себя, свою семью или страну. Разумеется, есть люди, которые нарушают этот запрет, но таких людей называют преступниками. И все их ненавидят. А еще нравственно помогать тем, кому плохо. Честно говоря, мне Талли не очень нравится — уж больно он задирает нос. Но он человек, поэтому я несу за него ответственность, как если бы он был моим братом… — он отсалютовал. — С вашего позволения, я бы хотел пойти домой. Я не виделся со своей семьей почти неделю.
— Иди, — ответил Эйлле. — Ты предоставил мне достаточно пищи для размышлений.
Когда за спиной Агилеры сомкнулось дверное поле, Яут нахмурился и повернулся к своему подопечному. Положение его ушей означало «озабочен-ухудшением-сиуации».
— Ну вот, — сказал он. — Теперь ты знаешь. Они верят в единство, которого не может быть, и путают честь в отношениях между коченами с этим оллнэт, которое называют «нравственность». У них все поставлено с ног на голову. По нашим стандартам их всех можно считать безумными.
— Так и в самом деле может показаться, — отозвался Эйлле.
— Ты действительно считаешь, что существует способ с ними объединиться?
— Не знаю. Но попытаюсь его найти.
Эйлле решил ничего больше не говорить — пока. Нечто в глубине его сознания наконец-то начало принимать очертания, но эти очертания были еще слишком расплывчатыми. Кроме того, при всех своих достоинствах, Яут — все-таки фрагта. Он не обучен восприятию новых идей и не склонен к этому. Так что не стоит его торопить, чтобы не спровоцировать ссору.
Потому что Яут неправ. А если и прав, то лишь наполовину. Да, по стандартам джао люди и в самом деле безумны. Но Яут забыл, что нельзя мерить всех одной меркой. Главное — не стандарты, а их наличие. А также способность и желание им следовать.
Теперь, оглядываясь назад после беседы с Агилерой, он лучше понимал то чувство единства между ними, которое ощутил во время встречи с людьми-ветеранами. Пожалуй, это чувство возникло даже у Талли, хотя он почти не принимал участия в разговоре и считал их поведение недостойным соглашательством. И это было очень показательным. Как и то, что Агилера счел своим долгом оказать помощь и поддержку Талли, хотя этот поступок казался совершенно нелогичным.
Если попытаться объяснить это Яуту, он просто придет в ярость. Значит, надо подождать. Всему свое время. Для джао считать стремление к единству недостойным поведением эквивалентно преступлению. Вот оно, проклятие любого фрагты. Но в отношении людей…
Все гораздо сложнее. Эйлле ни на миг не сомневался, что еще не до конца разобрался в ситуации. Возможно, он вообще никогда не сможет в ней разобраться. Но одно было ясно: во время того разговора очень многое разделяло Талли и бывших солдат. Очень многое разделяло Агилеру и Талли. Пожалуй, такие барьеры неизбежны, если твое мышление столь прямолинейно. И тем не менее, все их поступки были продиктованы понятиями чести.
Честь — это основа основ и начало начал. Таков был первый урок, преподанный ему наставниками коченаты. Первый и самый главный. Честь — фундамент, на котором строится здание, именуемое единством. Не будет фундамента — и здание рухнет от малейшего толчка.
И на этой планете честь действительно была основой всего. Да, у людей очень странные понятия о чести. Жесткие, грубые, порой нелепые, как груда колючих прутьев. Но это была головоломка, которую было необходимо решить, а ее объявили бессмыслицей.
Но если есть честь, он, Эйлле кринну ава Плутрак, сможет воздвигнуть здание.
Однако с наступлением следующего планетного цикла выяснилось, что с возведением здания придется повременить. Губернатор Оппак кринну ава Нарво назначил прием в своем столичном дворце в честь недавно прибывшего отпрыска Плут-рака. Столица называлась Оклахома.
Разумеется, это была великая честь. Но и большая опасность. Из глубины поднималось морское чудовище — соперничество между коченами. Чудовище коварное, которое сперва показывает хребет, и лишь затем — пасть.
Часть 2
ЧЕСТЬ ОДНОГО, ЧЕСТЬ ВСЕХ
Получив известие о приеме, который Губернатор устроил в честь Эйлле, главный агент Своры Эбезона на Земле опечалился — правда, лишь на миг. Неплохо было бы там побывать. В качестве «жучка», как сказал бы на его месте человек. У людей есть множество очень милых образных выражений.
Но, увы, это невозможно. Во-первых, как и следовало ожидать, ему никто не прислал приглашения. А во-вторых, еще не пришло время войти в основное течение событий.
Он — всего-навсего наблюдатель, простой советник Круга Стратегов и должен таковым оставаться. По крайней мере, пока.
И все-таки жаль. Можно не сомневаться, он получил бы большое удовольствие от присутствия на этом рауте. Первые донесения из Паскагулы показались многообещающими. Кроме того, вот уже двадцать лет агент Своры пристально наблюдал за Оппаком кринну ава Нарво. И успел проникнуться к Губернатору глубочайшим презрением. И похоже, впервые за двадцать лет Оппаку предстоит…
Встретить соперника? Нет, все гораздо серьезнее.
У людей есть очень удачное выражение…
Ну конечно. Поймать тигра за хвост.
Глава 11
Кэтлин только что вышла из транспорта джао.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
Внезапно Талли стало хуже. Эх, парень… Похоже, ты не на шутку разболелся. Перед глазами поплыло, Талли судорожно вцепился в металлические перила, уже нагретые ярким утренним солнцем, и попытался сфокусировать взгляд. Потом нога соскользнула, и он тяжело приземлился на лестницу. Подняться Талли уже не смог. Он беспомощно сидел, щурясь на безжалостно палящее солнце. Яркий свет проникал сквозь веки и, казалось, прожигал дыру до самой глубины мозга.
— Талли? — послышался чей-то голос. — Вставай скорее, пока…
Знакомый разряд заставил его тело забиться в судорогах. Талли скорчился, словно это могло ослабить боль, но она была еще сильнее, чем в прошлый раз.
— Талли, вставай, черт тебя подери!!!
Ступеньки ритмично задрожали. Потом сильные руки рывком приподняли Талли и поставили на ноги.
Он заставил себя разлепить веки, заморгал, и в калейдоскопе размытых пятен на миг мелькнуло морщинистое лицо Дгилеры. Пальцы техника впились в его плечи.
— Ты что, хочешь, чтобы тебе мозги поджарили? Давай, шевелись!
Но ноги не слушались, а по всему телу как будто носилась молния, отражаясь от костей и суставов, нейронов, кожи… Потом ему показалось, что он сам стал этой молнией… что она превратила его во что-то иное, позволив постичь некую важную истину, чего ему до сих пор не удавалось.
— Выключите эту хрень! — заорал Агилера, а потом грубо взвалил Талли на плечо и неуклюже затопал вниз по ступенькам. Бум, бум, бум… Словно кто-то вколачивал гвозди в череп. Теперь при каждом разряде доставалось им обоим, и Талли чувствовал, как Агилера вздрагивает вместе с ним и шипит от боли.
— Да выключите же ее, мать вашу! Вы его сейчас угробите!
Время замерло, и он уже не чувствовал ничего, кроме ослепляющей, оглушающей, запредельной боли, которая пульсировала в каждом нерве. В следующий миг он обнаружил, что почему-то лежит на спине, а яркое солнце обжигает лицо. Талли попытался поднять руку, чтобы защитить глаза, но не смог.
— Какой вам прок от трупа?! — голос Агилеры доносился словно сквозь слой ваты.
— Тебя это не касается, — резко ответил Яут. — Этот человек на службе у Субкоменданта и должен пройти необходимое обучение.
— Да к черту ваше обучение!
Ох, ничего себе! Этот соглашатель осмеливается дерзить фрагте!
— Нельзя обращаться с человеком, как с пойманным животным. Если вам так надо его убить — убейте, но не нужно пытать его. Даже джао не опускаются до подобного.
— Ты так думаешь? — сказал Яут, и в этих словах Талли почудилось что-то смертоносное — словно в безобидном кусте затаилась змея, готовая к атаке.
— Зат… кнись, — пробормотал он, пытаясь махнуть в сторону Агилеры. — Если мне будет нужно, чтобы кто-то… за меня вступился, я… — в глазах у него вновь потемнело, и он остался один на один с болью. — Я сам с этим прекрасно справлюсь… твою мать. Только не дождетесь. Не перед этими ублюдками.
Молния исчезла. Однако Талли все еще чувствовал ее отголоски в каждой клетке своего тела — словно огненные пятна, которые плавают перед глазами после того, как посмотришь на яркий свет. Руки и ноги непроизвольно подергивались, а во рту было солоно от крови. Похоже, он прикусил язык и сам того не заметил.
— Он так ничему и не научился, — произнес Яут на своем родном языке. — В самом деле, мне уже начинает казаться, что он не способен учиться. Он завяз в своих прежних переживаниях, и его уже невозможно перевоспитать.
— Меня не столько интересует обучение, сколько причины такого поведения, — ответил Эйлле. — Если я смогу понять их, то буду знать о людях все.
Талли слабо засмеялся. Его голова перекатывалась в песке то вправо, то влево.
— Зачем он это делает? — спросил Яут.
— Не зачем, а почему, — отозвался Агилера. — Он вообще не понимает, что делает. Он находится в полубессознательном состоянии.
Я все прекрасно понимаю, хотел сказать Талли. Я смеюсь, потому что все это чертовски смешно. Потому что ты, чертов соглашатель, — единственный, кто вступился за меня перед этими меховыми шариками.
Но распухший, прокушенный язык не слушался. Его веки затрепетали, и он погрузился в прохладную тишину.
— Я представить себе не мог, что они так легко заболевают, — озабоченно проговорил Эйлле. Они уже вернулись на квартиру, а Талли так и не пришел в себя.
— Я тоже не знал, — ответил Яут. — Но в каком-то смысле они крепче, чем кажутся. По крайней мере, этот. Если бы джао получил такой сильный разряд, он был бы едва жив.
Агилера остался с ними. Эйлле и Яут наблюдали за тем, как он ухаживает за своим соплеменником, и не понимали, чем объяснить такую преданность.
— Он из твоего кочена? — спросил Эйлле, глядя, как Агилера обтирает лицо Талли. — Поэтому ты так о нем заботишься?
— Кочен — это что-то вроде клана, так? — Агилера прополоскал тряпку в тазике с прохладной водой и обернулся. Коричневые сердцевины его глаз в полумраке комнаты казались черными, почти как у джао.
— Да… «клан» — пожалуй, подходящее слово. Если я правильно тебя понимаю.
— Большинство из нас ни к каким кланам не относится, — сказал Агилера. — Раньше у американцев было что-то похожее — мы называем это «большая семья». Часть членов такой семьи могла жить в одном конце страны, часть в другом… Но после Завоевания от инфраструктуры почти ничего не осталось, с транспортом стало плохо. И вообще людям стало не до того, чтобы поддерживать отношения с родственниками… — он отложил тряпку и встал. — Вот я, например, понятия не имею, что случилось со всеми моими двоюродными братьями, сестрами, тетками и дядьками после того, как вы разбомбили Чикаго.
— Но, — вмешался Яут, — если он не из твоего кочена, какая тебе разница, будет ли он жить или умрет?
Лицо Агилеры застыло. Он снова сел, сплел пальцы в замок и некоторое время рассматривал их.
— Я не могу этого объяснить, — сказал он наконец. — У вас мозги иначе устроены.
Эйлле подошел ближе, бархатистый пух на его голове встопорщился.
— Попробуй, — сказал он. — Я хочу понять.
Глаза Агилеры сузились, взгляд скользнул по потолку, словно там был прилеплен конспект доклада.
— В каком-то смысле люди — действительно клан… ну, или кочен. Все люди, я имею в виду. Мы все друг другу как бы дальние родственники, поэтому каждый из нас должен помогать другим, даже если он не испытывает к ним симпатии и не одобряет их поведение. Обязаны сохранять жизнь, если это возможно. Поступать иначе считается… безнравственным.
Последнее слово он произнес по-английски.
— Мне не знакомо слово «безнравственный», — сказал Эйлле.
Агилера снова намочил тряпку и слегка отжал.
— Сомневаюсь, что смогу объяснить. Вы, джао…
— Продолжай! — перебил Эйлле. Конечно, люди не знают Языка тела, но поза «решимость-и-поиск» получилась сама собой. — Ты будешь пробовать, пока я не пойму.
Талли пошевелился на подстилке на полу, что-то пробормотал и снова замер. Агилера провел рукой по своим пегим волосам и внезапно принял позу, которую Эйлле понял сразу, хотя у джао она выглядит иначе: «усталость».
— Пожалуй, лучше я пойду, сэр, — он покачал головой и встал.
— Нет, — сказал Эйлле. — Объясни мне смысл слова «безнравственный».
Агилера вытянулся, его взгляд был направлен куда-то вдаль.
— Оно происходит от слова «нравственность», которое означает правильное поведение, сэр. «Безнравственно» значит «неправильно» — так, как ни один порядочный человек никогда не поступит. Люди считают убийство безнравственным поступком, если только оно не было совершено для того, чтобы защитить себя, свою семью или страну. Разумеется, есть люди, которые нарушают этот запрет, но таких людей называют преступниками. И все их ненавидят. А еще нравственно помогать тем, кому плохо. Честно говоря, мне Талли не очень нравится — уж больно он задирает нос. Но он человек, поэтому я несу за него ответственность, как если бы он был моим братом… — он отсалютовал. — С вашего позволения, я бы хотел пойти домой. Я не виделся со своей семьей почти неделю.
— Иди, — ответил Эйлле. — Ты предоставил мне достаточно пищи для размышлений.
Когда за спиной Агилеры сомкнулось дверное поле, Яут нахмурился и повернулся к своему подопечному. Положение его ушей означало «озабочен-ухудшением-сиуации».
— Ну вот, — сказал он. — Теперь ты знаешь. Они верят в единство, которого не может быть, и путают честь в отношениях между коченами с этим оллнэт, которое называют «нравственность». У них все поставлено с ног на голову. По нашим стандартам их всех можно считать безумными.
— Так и в самом деле может показаться, — отозвался Эйлле.
— Ты действительно считаешь, что существует способ с ними объединиться?
— Не знаю. Но попытаюсь его найти.
Эйлле решил ничего больше не говорить — пока. Нечто в глубине его сознания наконец-то начало принимать очертания, но эти очертания были еще слишком расплывчатыми. Кроме того, при всех своих достоинствах, Яут — все-таки фрагта. Он не обучен восприятию новых идей и не склонен к этому. Так что не стоит его торопить, чтобы не спровоцировать ссору.
Потому что Яут неправ. А если и прав, то лишь наполовину. Да, по стандартам джао люди и в самом деле безумны. Но Яут забыл, что нельзя мерить всех одной меркой. Главное — не стандарты, а их наличие. А также способность и желание им следовать.
Теперь, оглядываясь назад после беседы с Агилерой, он лучше понимал то чувство единства между ними, которое ощутил во время встречи с людьми-ветеранами. Пожалуй, это чувство возникло даже у Талли, хотя он почти не принимал участия в разговоре и считал их поведение недостойным соглашательством. И это было очень показательным. Как и то, что Агилера счел своим долгом оказать помощь и поддержку Талли, хотя этот поступок казался совершенно нелогичным.
Если попытаться объяснить это Яуту, он просто придет в ярость. Значит, надо подождать. Всему свое время. Для джао считать стремление к единству недостойным поведением эквивалентно преступлению. Вот оно, проклятие любого фрагты. Но в отношении людей…
Все гораздо сложнее. Эйлле ни на миг не сомневался, что еще не до конца разобрался в ситуации. Возможно, он вообще никогда не сможет в ней разобраться. Но одно было ясно: во время того разговора очень многое разделяло Талли и бывших солдат. Очень многое разделяло Агилеру и Талли. Пожалуй, такие барьеры неизбежны, если твое мышление столь прямолинейно. И тем не менее, все их поступки были продиктованы понятиями чести.
Честь — это основа основ и начало начал. Таков был первый урок, преподанный ему наставниками коченаты. Первый и самый главный. Честь — фундамент, на котором строится здание, именуемое единством. Не будет фундамента — и здание рухнет от малейшего толчка.
И на этой планете честь действительно была основой всего. Да, у людей очень странные понятия о чести. Жесткие, грубые, порой нелепые, как груда колючих прутьев. Но это была головоломка, которую было необходимо решить, а ее объявили бессмыслицей.
Но если есть честь, он, Эйлле кринну ава Плутрак, сможет воздвигнуть здание.
Однако с наступлением следующего планетного цикла выяснилось, что с возведением здания придется повременить. Губернатор Оппак кринну ава Нарво назначил прием в своем столичном дворце в честь недавно прибывшего отпрыска Плут-рака. Столица называлась Оклахома.
Разумеется, это была великая честь. Но и большая опасность. Из глубины поднималось морское чудовище — соперничество между коченами. Чудовище коварное, которое сперва показывает хребет, и лишь затем — пасть.
Часть 2
ЧЕСТЬ ОДНОГО, ЧЕСТЬ ВСЕХ
Получив известие о приеме, который Губернатор устроил в честь Эйлле, главный агент Своры Эбезона на Земле опечалился — правда, лишь на миг. Неплохо было бы там побывать. В качестве «жучка», как сказал бы на его месте человек. У людей есть множество очень милых образных выражений.
Но, увы, это невозможно. Во-первых, как и следовало ожидать, ему никто не прислал приглашения. А во-вторых, еще не пришло время войти в основное течение событий.
Он — всего-навсего наблюдатель, простой советник Круга Стратегов и должен таковым оставаться. По крайней мере, пока.
И все-таки жаль. Можно не сомневаться, он получил бы большое удовольствие от присутствия на этом рауте. Первые донесения из Паскагулы показались многообещающими. Кроме того, вот уже двадцать лет агент Своры пристально наблюдал за Оппаком кринну ава Нарво. И успел проникнуться к Губернатору глубочайшим презрением. И похоже, впервые за двадцать лет Оппаку предстоит…
Встретить соперника? Нет, все гораздо серьезнее.
У людей есть очень удачное выражение…
Ну конечно. Поймать тигра за хвост.
Глава 11
Кэтлин только что вышла из транспорта джао.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86