время собирать камни и время разбрасывать камни, время обнимать, получать и терять, смеяться, молчать, говорить; время разрушать и время созидать, время сеять и время пожинать посеянное…
***
Чарлз Рэндер, Питер Рэндер и Джилл де Вилл праздновали Сочельник вместе.
Квартира Рэндера помещалась на самом верху башни из стали и стекла.
Здесь царила определенная атмосфера постоянства. Ряды книг вдоль стен; в некоторых местах полки прерывались скульптурами; примитивная живопись в основных цветах занимала свободное место. Маленькие зеркала, вогнутые и выпуклые, теперь обрамленные ветвями Гадуба, висели в разных местах.
На каминной доске лежали поздравительные открытки. Горшечные растения два в гостиной, одно в кабинете — и целый куст в спальне — были осыпаны блестками. Тихо лилась музыка.
Пуншевая чаша была из драгоценного камня в ромбовидной оправе. Она стояла на низком кофейном столике грушевого дерева в окружении бокалов, сверкающих в рассеянном свете.
Настало время развернуть рождественские подарки…
Джилл развернула свой и закуталась в нечто похожее на полотно пилы с мягкими зубьями.
— Горностай! — воскликнула она. — Какой величественный! Какой прекрасный! О, спасибо, дорогой Конструктор!
Рэндер улыбнулся и выпустил кольцо дыма.
Свет упал на мех.
— Снег, но теплый, лед, но мягкий… — шептала Джилл.
— Шкурки мертвых животных, — заметил Рэндер, — высокая награда за доблесть охотника. Я охотился за ней для тебя, я исходил вдоль и поперек всю Землю. Я пришел к самым красивым из мертвых животных и сказал:
"Отдайте мне ваши шкурки", и они отдали. Рэндер — могучий охотник.
— У меня тоже есть кое-что для тебя, — сказала она.
— Да?
— Вот. Это тебе подарок.
Он развернул обертку.
— Запонки, — сказал он. — Тотемические. Три лица, одно над другим, и все золотые. Ид, Эго и Супер-Эго — так я назову их. Самое верхнее лицо наиболее экзальтированное.
— А самое нижнее улыбается, — сказал Питер.
Рэндер кивнул.
— Я не уточнил, какое — самое верхнее, — сказал он мальчику. — А улыбается оно потому, что имеет собственные радости, каких вульгарное стадо никогда не поймет.
— Бодлер? — спросил Питер.
— Хм, — усмехнулся Рэндер. — Да, Бодлер.
— …Чертовски неудачно сказано.
— Обстоятельства, — проговорил Рэндер, — это дело времени и случая.
Бодлер на Рождество — это сплав чего-то старого и чего-то нового.
— Звучит, как свадьба, — сказал Питер.
Джилл вспыхнула под своим снежным мехом, но Рэндер сделал вид, что не заметил этого.
— Теперь твоя очередь открыть свои подарки, — сказал он сыну.
— Идет. — Питер разорвал пакет. — Набор алхимика, — заметил он, — как раз то, что я всегда хотел — перегонный куб, реторты, водяная баня и запас жизненного эликсира. Мощно! Спасибо, мисс де Вилл!
— Пожалуйста, называй меня Джилл.
— Хорошо. Спасибо, Джилл.
— Открой и второй.
— О'кей. — Он сорвал белую бумагу с падубом и колокольчиками. Сказочно: вторая вещь, которую я всегда хотел! Нечто старое, нечто новое, нечто заимствованное и нечто голубое: семейный альбом в голубом переплете и копия отчета Рэндера сенатскому подкомитету протоколов о социоматическом неумении приспособиться к обстановке среди правительственных служащих. А также собрания сочинений Лафтинга, Грэхема и Толкиена. Спасибо, папа! Ох, и еще! Таллис, Лорелли, Моцарт и добрый старый Бах. Мою комнату наполнят драгоценные звуки! Спасибо, спасибо вам. Что я могу дать вам взамен? Так, мелочь… Как вам это? — Он протянул один пакет отцу, другой Джилл.
Оба вскрыли свои пакеты.
— Шахматы, — констатировал Рэндер.
— Пудреница с пудрой и румянами, — воскликнула Джилл. — Спасибо!
— Не за что.
— А почему ты пришел с флейтой? — спросил Рэндер.
— Чтобы вы послушали.
Питер собрал флейту и заиграл. Он играл о Рождестве и святости, о вечере и пылающей звезде, о горячем сердце, о пастухах, королях, о свете и голосах ангелов.
Закончив, он разобрал флейту и спрятал ее.
— Очень хорошо, — сказал Рэндер.
— Да, хорошо, — сказала Джилл. — Очень…
— Спасибо.
— Как школа? — спросила Джилл.
— Хорошая, — ответил Питер.
— Много было беспокойства с переходом?
— Нет, потому что я хороший ученик. Папа меня здорово учил, очень здорово.
— Но тут будут другие учителя…
Питер пожал плечами.
— Если знаешь учителя, то знаешь только учителя. А если знаешь предмет, то знаешь его. Я знаю много предметов.
— А ты знаешь что-нибудь об архитектуре? — спросила Джилл.
— Что именно вы хотите спросить? — осведомился Питер с улыбкой.
— Раз ты задал такой вопрос, значит, ты кое-что знаешь об архитектуре.
— Да, — согласился он. — Я недавно изучал ее.
— В сущности, я именно это и хотела узнать.
— Спасибо. Мне приятно, что вы доверяете моей осведомленности.
— А зачем ты изучал архитектуру? Я уверена, что она не входит в учебный план.
— Нихиль хоминум… — он пожал плечами.
— О'кей, я просто интересовалась. — Она быстро взглянула на свою сумочку и достала сигареты. — А что ты о ней думаешь?
— Что можно думать об архитектуре? Она — как солнце: большая, яркая, и она — тут. Вот, примерно, и все — если только вы не хотите услышать что-нибудь конкретное.
Она снова покраснела.
— Я имею в виду — она тебе нравится?
— Инвариантно — если она старая и издали, если новая, а я внутри, когда снаружи холодно. Я утилитарен в вопросах физического удовольствия и романтичен в том, что относится к чувствительности.
— Боже! — сказала она и поглядела на Рэндера. — Чему ты научил своего сына!
— Всему, чему мог, и насколько мог.
— Зачем?
— Не хочу, чтобы ему когда-нибудь наступил на ногу кто-то размером с небоскреб, набитый фактами и современной физикой.
— Дурной тон — говорить о человеке в третьем лице, как будто его тут нет, — заметил Питер.
— Правильно, — согласился Рэндер, — но хороший тон не всегда уместен.
— По твоему, человек и извиняться не должен?
— Это каждый решает сам для себя, иначе это не имеет смысла.
— В таком случае, я решил, что не требую ни от кого извинений, но если кто-то желает извиниться, я приму это как джентльмен, в соответствии с хорошим тоном.
Рэндер встал и поглядел на сына.
— Питер… — начал он.
— Можно мне еще пунша? — спросила Джилл. — Он очень вкусный.
Рэндер потянулся к чаше.
— Я подам, — опередил его Питер, взял чашу и встал, опираясь локтем о спинку кресла.
Локоть соскользнул. Чаша упала на колени Джилл. По белому меху побежала полоса земляничного цвета. Чаша скатилась на софу, выливая на нее остатки пунша.
Питер грохнулся на пол, вскрикнул и схватился за лодыжку. Зажужжал телефон. Рэндер прорычал что-то по-латыни, взял одной рукой колено сына, другой — лодыжку.
— Здесь больно?
— Да!
— А здесь?
— Да! Везде больно!
— А тут?
— Сбоку… Вот!
Рэндер помог ему встать и поддерживал, пока мальчик тянулся за костылями.
— Пошли. Опирайся на меня. Внизу в квартире доктора Хайдла любительская лаборатория. Я хочу еще раз просветить твою ногу рентгеном.
— Нет! Это не…
— А что будет с моим мехом? — спросила Джилл.
Телефон прожужжал снова.
— Черт бы вас побрал! — буркнул Рэндер и включил связь. — Да! Кто это?
— Ох, это я, босс. Я не вовремя?
— Винни! Послушайте, я не собирался орать на вас, но тут случилось черт знает что. Поднимитесь сюда. К тому времени, как вы придете, тут все будет в порядке…
— О'кей, если вы хотите. Только я на минутку. Я иду в другое место.
— Понятно. — Он выключил связь. — Останься здесь и прими ее, Джилл.
Мы вернемся через несколько минут.
— А что делать с мехом? И с софой?
— Успеется. Не переживай. Пошли, Пит.
Он вывел сына в коридор. Они вошли в лифт и спустились на шестой этаж. На пути вниз они встретили другой лифт, поднимающий Винни наверх.
— Питер, почему ты ведешь себя, как сопливый подросток?
Пит вытаращил глаза.
— Ты же сам знаешь, что я — акселерат, а что касается сопливости… Он высморкался.
Рэндер вздохнул.
— Поговорим позднее.
Дверь открылась.
Квартира доктора Хайдла находилась в конце коридора. Большая гирлянда из вечнозеленых растений и сосновых шишек висела над дверью, обрамляя дверной молоток. Рэндер поднял его и постучал.
Изнутри доносились слабые звуки рождественской музыки. Через минуту дверь открылась. Перед ними стоял доктор Хайдл, глядя на них из-под толстых очков.
— Добро пожаловать, певцы гимнов! — проговорил он низким голосом. Входите, Чарлз и…
— Мой сын Питер, — представил сына Рэндер.
— Рад познакомиться с тобой, Питер. Входи и присоединяйся к празднеству. Он распахнул дверь и посторонился.
Они вошли в праздничный взрыв, и Рэндер объяснил:
— У нас маленькое несчастье. Питер недавно сломал лодыжку, и вот сейчас опять упал на нее. Я хотел бы воспользоваться вашим рентгеновским аппаратом, чтобы просветить ногу.
— Конечно, пожалуйста, — сказал маленький доктор. — Пройдите сюда.
Очень грустно слышать об этом.
Он провел их через гостиную, в которой свободно расположились семь или восемь человек.
— Счастливого Рождества!
— Привет, Чарли!
— Счастливого Рождества, док!
— Как идет промывка мозгов?
Рэндер автоматически поднял руку и помахал в четырех разных направлениях.
— Это Чарлз Рэндер, нейроморфолог, — объяснил Хайдл остальным, — и его сын Питер. Мы вернемся через несколько минут. Им нужно посетить мою лабораторию.
Они вышли из комнаты, в два шага миновали вестибюль, и Хайдл открыл дверь в свою изолированную лабораторию, которая стоила ему немало времени и средств. Подписей потребовалось больше, чем для целого госпиталя: согласие местных строительных властей, согласие квартирного хозяйства, которое, в свою очередь, упирало на письменное согласие всех жильцов дома.
Как понял Рэндер, для некоторых жильцов потребовались экономические «доводы».
Они вошли в лабораторию, и Хайдл включил свою аппаратуру. Он сделал нужные снимки, быстро проявил их и высушил.
— Хорошо, — сказал он изучив снимки. — Никакого повреждения, и кость практически срослась.
Рэндер улыбнулся, заметив, что рука его дрожит. Хайдл хлопнул его по плечу.
— Итак, возвращаемся и пробуем наш пунш.
— Спасибо, Хайдл. Попробую. — Он всегда звал Хайдла по фамилии, потому что они оба были Чарлзами.
Хайдл выключил оборудование, и они вышли из лаборатории.
Вернувшись в гостиную, Рэндер пожал несколько рук и уселся с Питером на софу.
Он потягивал пунш, а один из мужчин, с которыми он только сейчас познакомился — доктор Минтон — начал разговаривать с ним.
— Вы ведь Конструктор, да?
— Да.
— Меня всегда интересовала эта область. На прошлой неделе в госпитале мы как раз разговаривали об отказе от этого.
— Вот как?
— Наш постоянный психиатр заявил, что нейротерапия не более и не менее успешна, чем обычный терапевтический курс.
— Я вряд ли поставил бы его судьей, особенно если вы говорите о Майкле Мэсмере, а я думаю, вы говорите именно о нем.
Доктор Минтон развел руками.
— Он сказал, что собрал цифры.
— Изменение состояния пациента в нейротерапии — это качественное изменение. Я знаю, что ваш психиатр подразумевал под «успешным».
Результаты успешны, если вы ликвидируете проблему пациента. Для этого есть различные пути, их так же много, как и врачей, но нейротерапия качественно выше некоторых других методов, потому что она производит умеренные органические изменения. Она действует непосредственно на нервную систему под паутиной реальности и стимулирует нейростремительные импульсы. Она вызывает желаемое состояние самоосознания и создает неврологическую основу для поддержки этого состояния. Психоанализ же и смежные с ним области чисто функциональны. Проблема менее склонна к рецидиву, если она упорядочена нейротерапией.
— Тогда почему вы пользуетесь ею для лечения психотиков?
— Раза два это делалось. Но вообще-то это слишком рискованное дело.
Не забывайте, что «соучастие» — это ключевое слово. Участвуют два мозга, две нервные системы. Это может обернуться своей противоположностью антитерапией, если схема отклонения слишком сильна для контроля оператора.
Его состояние самосознания может ухудшиться, его неврологический фундамент изменится. Он сам станет психотиком, страдающим органическим повреждением мозга.
— Наверное, есть какая-то возможность выключить принцип обратной связи? спросил Минтон.
— Пока нет. Этого нельзя сделать, не пожертвовав частично эффективностью оператора. Как раз сейчас над этим и работают в Вене, но до решения еще очень далеко.
— Если вы найдете решение, то, вероятно, сможете вторгнуться в области более серьезных душевных болезней, — понимающе кивнул Минтон.
Рэндер допил свой пунш. Ему не понравилось подчеркнутое слово «серьезных».
— А пока, — сказал он после паузы, — мы лечим то, что можем, и лучшим способом из тех, которые знаем, поскольку нейротерапия — действительно лучшее из того, что мы знаем.
— Кое-кто утверждает, что вы в действительности не лечите неврозы, а угождаете им — удовлетворяете пациентов, давая им маленькие миры, в которых их собственные неврозы свободны от реальности, миры, где они командуют, как помощники Бога.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
***
Чарлз Рэндер, Питер Рэндер и Джилл де Вилл праздновали Сочельник вместе.
Квартира Рэндера помещалась на самом верху башни из стали и стекла.
Здесь царила определенная атмосфера постоянства. Ряды книг вдоль стен; в некоторых местах полки прерывались скульптурами; примитивная живопись в основных цветах занимала свободное место. Маленькие зеркала, вогнутые и выпуклые, теперь обрамленные ветвями Гадуба, висели в разных местах.
На каминной доске лежали поздравительные открытки. Горшечные растения два в гостиной, одно в кабинете — и целый куст в спальне — были осыпаны блестками. Тихо лилась музыка.
Пуншевая чаша была из драгоценного камня в ромбовидной оправе. Она стояла на низком кофейном столике грушевого дерева в окружении бокалов, сверкающих в рассеянном свете.
Настало время развернуть рождественские подарки…
Джилл развернула свой и закуталась в нечто похожее на полотно пилы с мягкими зубьями.
— Горностай! — воскликнула она. — Какой величественный! Какой прекрасный! О, спасибо, дорогой Конструктор!
Рэндер улыбнулся и выпустил кольцо дыма.
Свет упал на мех.
— Снег, но теплый, лед, но мягкий… — шептала Джилл.
— Шкурки мертвых животных, — заметил Рэндер, — высокая награда за доблесть охотника. Я охотился за ней для тебя, я исходил вдоль и поперек всю Землю. Я пришел к самым красивым из мертвых животных и сказал:
"Отдайте мне ваши шкурки", и они отдали. Рэндер — могучий охотник.
— У меня тоже есть кое-что для тебя, — сказала она.
— Да?
— Вот. Это тебе подарок.
Он развернул обертку.
— Запонки, — сказал он. — Тотемические. Три лица, одно над другим, и все золотые. Ид, Эго и Супер-Эго — так я назову их. Самое верхнее лицо наиболее экзальтированное.
— А самое нижнее улыбается, — сказал Питер.
Рэндер кивнул.
— Я не уточнил, какое — самое верхнее, — сказал он мальчику. — А улыбается оно потому, что имеет собственные радости, каких вульгарное стадо никогда не поймет.
— Бодлер? — спросил Питер.
— Хм, — усмехнулся Рэндер. — Да, Бодлер.
— …Чертовски неудачно сказано.
— Обстоятельства, — проговорил Рэндер, — это дело времени и случая.
Бодлер на Рождество — это сплав чего-то старого и чего-то нового.
— Звучит, как свадьба, — сказал Питер.
Джилл вспыхнула под своим снежным мехом, но Рэндер сделал вид, что не заметил этого.
— Теперь твоя очередь открыть свои подарки, — сказал он сыну.
— Идет. — Питер разорвал пакет. — Набор алхимика, — заметил он, — как раз то, что я всегда хотел — перегонный куб, реторты, водяная баня и запас жизненного эликсира. Мощно! Спасибо, мисс де Вилл!
— Пожалуйста, называй меня Джилл.
— Хорошо. Спасибо, Джилл.
— Открой и второй.
— О'кей. — Он сорвал белую бумагу с падубом и колокольчиками. Сказочно: вторая вещь, которую я всегда хотел! Нечто старое, нечто новое, нечто заимствованное и нечто голубое: семейный альбом в голубом переплете и копия отчета Рэндера сенатскому подкомитету протоколов о социоматическом неумении приспособиться к обстановке среди правительственных служащих. А также собрания сочинений Лафтинга, Грэхема и Толкиена. Спасибо, папа! Ох, и еще! Таллис, Лорелли, Моцарт и добрый старый Бах. Мою комнату наполнят драгоценные звуки! Спасибо, спасибо вам. Что я могу дать вам взамен? Так, мелочь… Как вам это? — Он протянул один пакет отцу, другой Джилл.
Оба вскрыли свои пакеты.
— Шахматы, — констатировал Рэндер.
— Пудреница с пудрой и румянами, — воскликнула Джилл. — Спасибо!
— Не за что.
— А почему ты пришел с флейтой? — спросил Рэндер.
— Чтобы вы послушали.
Питер собрал флейту и заиграл. Он играл о Рождестве и святости, о вечере и пылающей звезде, о горячем сердце, о пастухах, королях, о свете и голосах ангелов.
Закончив, он разобрал флейту и спрятал ее.
— Очень хорошо, — сказал Рэндер.
— Да, хорошо, — сказала Джилл. — Очень…
— Спасибо.
— Как школа? — спросила Джилл.
— Хорошая, — ответил Питер.
— Много было беспокойства с переходом?
— Нет, потому что я хороший ученик. Папа меня здорово учил, очень здорово.
— Но тут будут другие учителя…
Питер пожал плечами.
— Если знаешь учителя, то знаешь только учителя. А если знаешь предмет, то знаешь его. Я знаю много предметов.
— А ты знаешь что-нибудь об архитектуре? — спросила Джилл.
— Что именно вы хотите спросить? — осведомился Питер с улыбкой.
— Раз ты задал такой вопрос, значит, ты кое-что знаешь об архитектуре.
— Да, — согласился он. — Я недавно изучал ее.
— В сущности, я именно это и хотела узнать.
— Спасибо. Мне приятно, что вы доверяете моей осведомленности.
— А зачем ты изучал архитектуру? Я уверена, что она не входит в учебный план.
— Нихиль хоминум… — он пожал плечами.
— О'кей, я просто интересовалась. — Она быстро взглянула на свою сумочку и достала сигареты. — А что ты о ней думаешь?
— Что можно думать об архитектуре? Она — как солнце: большая, яркая, и она — тут. Вот, примерно, и все — если только вы не хотите услышать что-нибудь конкретное.
Она снова покраснела.
— Я имею в виду — она тебе нравится?
— Инвариантно — если она старая и издали, если новая, а я внутри, когда снаружи холодно. Я утилитарен в вопросах физического удовольствия и романтичен в том, что относится к чувствительности.
— Боже! — сказала она и поглядела на Рэндера. — Чему ты научил своего сына!
— Всему, чему мог, и насколько мог.
— Зачем?
— Не хочу, чтобы ему когда-нибудь наступил на ногу кто-то размером с небоскреб, набитый фактами и современной физикой.
— Дурной тон — говорить о человеке в третьем лице, как будто его тут нет, — заметил Питер.
— Правильно, — согласился Рэндер, — но хороший тон не всегда уместен.
— По твоему, человек и извиняться не должен?
— Это каждый решает сам для себя, иначе это не имеет смысла.
— В таком случае, я решил, что не требую ни от кого извинений, но если кто-то желает извиниться, я приму это как джентльмен, в соответствии с хорошим тоном.
Рэндер встал и поглядел на сына.
— Питер… — начал он.
— Можно мне еще пунша? — спросила Джилл. — Он очень вкусный.
Рэндер потянулся к чаше.
— Я подам, — опередил его Питер, взял чашу и встал, опираясь локтем о спинку кресла.
Локоть соскользнул. Чаша упала на колени Джилл. По белому меху побежала полоса земляничного цвета. Чаша скатилась на софу, выливая на нее остатки пунша.
Питер грохнулся на пол, вскрикнул и схватился за лодыжку. Зажужжал телефон. Рэндер прорычал что-то по-латыни, взял одной рукой колено сына, другой — лодыжку.
— Здесь больно?
— Да!
— А здесь?
— Да! Везде больно!
— А тут?
— Сбоку… Вот!
Рэндер помог ему встать и поддерживал, пока мальчик тянулся за костылями.
— Пошли. Опирайся на меня. Внизу в квартире доктора Хайдла любительская лаборатория. Я хочу еще раз просветить твою ногу рентгеном.
— Нет! Это не…
— А что будет с моим мехом? — спросила Джилл.
Телефон прожужжал снова.
— Черт бы вас побрал! — буркнул Рэндер и включил связь. — Да! Кто это?
— Ох, это я, босс. Я не вовремя?
— Винни! Послушайте, я не собирался орать на вас, но тут случилось черт знает что. Поднимитесь сюда. К тому времени, как вы придете, тут все будет в порядке…
— О'кей, если вы хотите. Только я на минутку. Я иду в другое место.
— Понятно. — Он выключил связь. — Останься здесь и прими ее, Джилл.
Мы вернемся через несколько минут.
— А что делать с мехом? И с софой?
— Успеется. Не переживай. Пошли, Пит.
Он вывел сына в коридор. Они вошли в лифт и спустились на шестой этаж. На пути вниз они встретили другой лифт, поднимающий Винни наверх.
— Питер, почему ты ведешь себя, как сопливый подросток?
Пит вытаращил глаза.
— Ты же сам знаешь, что я — акселерат, а что касается сопливости… Он высморкался.
Рэндер вздохнул.
— Поговорим позднее.
Дверь открылась.
Квартира доктора Хайдла находилась в конце коридора. Большая гирлянда из вечнозеленых растений и сосновых шишек висела над дверью, обрамляя дверной молоток. Рэндер поднял его и постучал.
Изнутри доносились слабые звуки рождественской музыки. Через минуту дверь открылась. Перед ними стоял доктор Хайдл, глядя на них из-под толстых очков.
— Добро пожаловать, певцы гимнов! — проговорил он низким голосом. Входите, Чарлз и…
— Мой сын Питер, — представил сына Рэндер.
— Рад познакомиться с тобой, Питер. Входи и присоединяйся к празднеству. Он распахнул дверь и посторонился.
Они вошли в праздничный взрыв, и Рэндер объяснил:
— У нас маленькое несчастье. Питер недавно сломал лодыжку, и вот сейчас опять упал на нее. Я хотел бы воспользоваться вашим рентгеновским аппаратом, чтобы просветить ногу.
— Конечно, пожалуйста, — сказал маленький доктор. — Пройдите сюда.
Очень грустно слышать об этом.
Он провел их через гостиную, в которой свободно расположились семь или восемь человек.
— Счастливого Рождества!
— Привет, Чарли!
— Счастливого Рождества, док!
— Как идет промывка мозгов?
Рэндер автоматически поднял руку и помахал в четырех разных направлениях.
— Это Чарлз Рэндер, нейроморфолог, — объяснил Хайдл остальным, — и его сын Питер. Мы вернемся через несколько минут. Им нужно посетить мою лабораторию.
Они вышли из комнаты, в два шага миновали вестибюль, и Хайдл открыл дверь в свою изолированную лабораторию, которая стоила ему немало времени и средств. Подписей потребовалось больше, чем для целого госпиталя: согласие местных строительных властей, согласие квартирного хозяйства, которое, в свою очередь, упирало на письменное согласие всех жильцов дома.
Как понял Рэндер, для некоторых жильцов потребовались экономические «доводы».
Они вошли в лабораторию, и Хайдл включил свою аппаратуру. Он сделал нужные снимки, быстро проявил их и высушил.
— Хорошо, — сказал он изучив снимки. — Никакого повреждения, и кость практически срослась.
Рэндер улыбнулся, заметив, что рука его дрожит. Хайдл хлопнул его по плечу.
— Итак, возвращаемся и пробуем наш пунш.
— Спасибо, Хайдл. Попробую. — Он всегда звал Хайдла по фамилии, потому что они оба были Чарлзами.
Хайдл выключил оборудование, и они вышли из лаборатории.
Вернувшись в гостиную, Рэндер пожал несколько рук и уселся с Питером на софу.
Он потягивал пунш, а один из мужчин, с которыми он только сейчас познакомился — доктор Минтон — начал разговаривать с ним.
— Вы ведь Конструктор, да?
— Да.
— Меня всегда интересовала эта область. На прошлой неделе в госпитале мы как раз разговаривали об отказе от этого.
— Вот как?
— Наш постоянный психиатр заявил, что нейротерапия не более и не менее успешна, чем обычный терапевтический курс.
— Я вряд ли поставил бы его судьей, особенно если вы говорите о Майкле Мэсмере, а я думаю, вы говорите именно о нем.
Доктор Минтон развел руками.
— Он сказал, что собрал цифры.
— Изменение состояния пациента в нейротерапии — это качественное изменение. Я знаю, что ваш психиатр подразумевал под «успешным».
Результаты успешны, если вы ликвидируете проблему пациента. Для этого есть различные пути, их так же много, как и врачей, но нейротерапия качественно выше некоторых других методов, потому что она производит умеренные органические изменения. Она действует непосредственно на нервную систему под паутиной реальности и стимулирует нейростремительные импульсы. Она вызывает желаемое состояние самоосознания и создает неврологическую основу для поддержки этого состояния. Психоанализ же и смежные с ним области чисто функциональны. Проблема менее склонна к рецидиву, если она упорядочена нейротерапией.
— Тогда почему вы пользуетесь ею для лечения психотиков?
— Раза два это делалось. Но вообще-то это слишком рискованное дело.
Не забывайте, что «соучастие» — это ключевое слово. Участвуют два мозга, две нервные системы. Это может обернуться своей противоположностью антитерапией, если схема отклонения слишком сильна для контроля оператора.
Его состояние самосознания может ухудшиться, его неврологический фундамент изменится. Он сам станет психотиком, страдающим органическим повреждением мозга.
— Наверное, есть какая-то возможность выключить принцип обратной связи? спросил Минтон.
— Пока нет. Этого нельзя сделать, не пожертвовав частично эффективностью оператора. Как раз сейчас над этим и работают в Вене, но до решения еще очень далеко.
— Если вы найдете решение, то, вероятно, сможете вторгнуться в области более серьезных душевных болезней, — понимающе кивнул Минтон.
Рэндер допил свой пунш. Ему не понравилось подчеркнутое слово «серьезных».
— А пока, — сказал он после паузы, — мы лечим то, что можем, и лучшим способом из тех, которые знаем, поскольку нейротерапия — действительно лучшее из того, что мы знаем.
— Кое-кто утверждает, что вы в действительности не лечите неврозы, а угождаете им — удовлетворяете пациентов, давая им маленькие миры, в которых их собственные неврозы свободны от реальности, миры, где они командуют, как помощники Бога.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19