Вы уже наделали ошибок.
— Да, я знаю. Но это скопище механизмов, мостящих дорогу в ад…
Они обошли кучу банок, бутылок и матрасных пружин. Он остановился перед металлическим ящиком и поднял крышку.
— Посмотрите, что спрятано в брюхе этого бака на целые столетия!
Фантастическое сияние наполнило темную полость мягким зеленым светом.
— Чаша Святого Грааля, — объявил он. — Это энантиодромия, моя дорогая. Круг, замкнутый сам на себя. Когда он проходит через свое начало, начинается новый виток спирали. Откуда мне знать, когда это случится?
Грааль мог быть спрятан в машине. Со временем все меняется. Друзья становятся врагами, зло становится благодеянием. Но у меня еще есть время, и я расскажу вам маленькую легенду, как и вы угощали меня легендой о греке Дедале. Ее рассказал мне пациент по имени Росман, изучавший каббалу. Чаша Грааля, которую вы видите, есть символ света, чистоты, святости и небесного величия. Каково ее происхождение?
— Никто не знает.
— Да, но есть традиция, легенда, которую Росман знал: Чашу Грааля отлил Мелхиседэк, израильский первосвященник, предназначив ее для Мессии.
Но как Мелхиседэк ее сделал? Он вырезал ее из громадного изумруда, найденного им в пустыне. Этот изумруд выпал из короны Шамаэля, Ангела Тьмы, когда тот был сброшен с небес. Кто знает, какова вообще суть Чаши Грааля? Энантиодромия. Прощай, Грааль. — Он закрыл крышку, и все сделалось мраком.
Затем, идя по Винчестерскому кафедральному собору с плоским потолком и обезглавленной (Кромвелем, как сказал гид) статуей справа, он вспоминал следующий сеанс. Он вспоминал свою почти невольную позу Адама, когда называл всех проходящих перед ним и животных. Он чувствовал себя приятно буколически, когда, вызубрив старый ботанический текст, творил и называл полевые цветы.
Так что они были вдали от городов, вдали от машин. Ее эмоции были все еще мощными, даже при виде простых, осторожно вводимых объектов. Чтобы рискнуть ввести ее в сложную и хаотическую дикость, он должен был медленно строить ее город.
Что-то быстро пронеслось над собором, издав пронзительный гул. Рэндер на секунду взял Джилл за руку и улыбнулся, когда она посмотрела на него.
Джилл, склонная к красоте, обычно прилагала много усилий для ее достижения, но сегодня ее волосы были просто зачесаны назад и связаны пучком, глаза и губы не накрашены, маленькие белые уши были открыты и казались какими-то заостренными.
— Обратите внимание на зубцы капителей, — прошептал он.
— Фу! — фыркнула Джилл.
— Ш-ш-ш! — зашикала стоявшая рядом маленькая женщина.
…Позднее, когда они шагали обратно к своему отелю, Рэндер спросил:
— Ну что, Винчестер — о'кей?
— О'кей.
— Рада?
— Рада.
— Значит, можем вечером уехать?
— Идет.
— В Швейцарию…
— А может, мы сначала потратим деньги на осмотр старых замков? В конце концов, они же сразу через Пролив, а пока я буду осматривать, ты можешь попробовать все местные вина…
— Ладно.
Она посмотрела на него с некоторым удивлением.
— Что? Никаких возражений? — Она улыбнулась. — Где твой боевой дух?
Ты позволяешь мне вертеть тобой?
— Когда мы галопом неслись по потрохам этого храма, я услышал слабый стон, а затем крик. "Ради всего святого, Монтрезор!" Я думаю, это был мой боевой дух, потому что голос-то был мой. Я уступаю призраку, даже неустановленному. Давай поедем во Францию.
Вот и все!
— Дорогой Рэнди, это всего на пару дней…
— Аминь, — сказал он, — хотя мазь на моих лыжах уже сохнет.
…Они уехали. На третий день утром, когда она говорила ему о замках Испании, он вслух размышлял, что психологи нередко пьют, злятся и ломают вещи. Приняв это, как завуалированную угрозу Видсвудскому фарфору, который она коллекционировала, она согласилась с его желанием кататься на лыжах.
"Свободен!" — чуть не выкрикнул Рэндер.
…Сердце его стучало где-то в голове. Он резко наклонился и свернул влево. Ветер бил в лицо, жег и царапал щеки душем ледяных кристаллов.
Он был в движении. Мир кончился в Вайсфилде, и Дофтал вел вниз и прочь от его портала.
Его ноги были двумя мерцающими реками, несущимися по твердым, изгибающимся плоскостям. Они не мерзли на ходу. Вниз! Он плыл. Прочь от всего мира! Прочь от удушающей нехватки интенсивности, от избалованности благосостоянием, от убийственной поступи вынужденных развлечений, рубящих досуг, как Гидру.
Летя вниз, он чувствовал сильное желание оглянуться через плечо, не создал ли мир, оставшийся за спиной, грозное воплощение его самого, тень, которая гонится за ним, Рэндером. Поймает и утащит обратно в теплый и хорошо освещенный город в небе, где он будет лежать и беседовать с алюминиевым приводом, с гирляндой чередующихся токов, успокаивающих его дух.
— Я ненавижу тебя, — выдохнул он сквозь зубы, и ветер унес его слова.
Затем он засмеялся, потому что всегда анализировал свои эмоции, как цепочки рефлексов, и добавил:
— Беги, Орест, безумец, преследуемый фуриями…
Через некоторое время склон стал более пологим. Рэндер достиг конечной точки трассы и остановился.
Он закурил и пошел обратно на вершину, чтобы спуститься снова.
В этот вечер он сидел перед камином в большом помещении, чувствуя, как тепло пропитывает усталые мышцы. Джилл массировала ему плечи, пока он разыгрывал Роршаха. Он потянулся за блестящим стаканчиком, который тут же был выхвачен у него звуком голоса, донесшегося с другого конца Зала Девяти Сердец.
— Чарлз Рэндер? — произнес голос (только это прозвучало как "Шарльс Рундер").
Его голова тут же повернулась в том направлении, но в глазах его плясало слишком много остаточных изображений, чтобы он мог выделить источник зова.
— Морис? — спросил он. — Бэртльметр?
— Угу, — пришел ответ, и затем Рэндер увидел знакомое лицо, посаженное прямо на плечи, на красный с синим мохнатый свитер, безжалостно натянутый на винный бочонок. Человек пробивал себе путь в их направлении, ловко обходя разбросанные лыжные палки, сваленные в кучу лыжи и людей, которые, подобно Джилл и Рэндеру, пренебрегали стульями.
— Вы еще больше потолстели, — заметил Рэндер. — Это не к добру.
— Вздор, это все мышцы. Ну, как вы, что у вас нового? — Он посмотрел на Джилл, и она улыбнулась ему.
— Это мисс де Вилл, — представил ее Рэндер.
— Джилл, — уточнила она.
Он слегка поклонился и, наконец, выпустил из своих стальных тисков руку Рэндера.
— …А это профессор Морис Бэртльметр из Вены, — закончил Рэндер, ярый последователь всех форм диалектического пессимизма и весьма замечательный пионер нейроморфологии, хотя, глядя на него, этого никогда не подумаешь. Я имел счастье быть его учеником.
Бэртльметр кивнул, соглашаясь с ним, принял фляжку, которую Рэндер достал из пластиковой сумки, и наполнил до краев складные стаканчики.
— Ага, вы все еще хороший врач, — сказал он. — Вы сразу же диагностировали случай и дали правильное предписание. За здоровье!
— Дай Бог, не последняя, — ответил Рэндер.
Они сели на пол. Пламя ревело в громадной кирпичной трубе камина, коряги обгорали по ветвям, сучьям, по годовым кольцам. Рэндер подкладывал дрова.
— Я читал вашу последнюю книгу года четыре назад, — небрежно бросил Бэртльметр.
Рэндер кивнул.
— Вы занимались в последнее время какой-нибудь исследовательской работой?
— Да, — ответил Рэндер, — отчасти. — Он взглянул на Джилл, которая дремала, прижавшись щекой к ручке огромного кожаного кресла. По ее лицу пробегали малиновые тени. — Я натолкнулся на довольно необычного субъекта и начал некую сомнительную операцию, которую надеюсь со временем описать.
— Необычный? В каком смысле?
— Во-первых, слепая от рождения.
— Вы пользуетесь «яйцом»?
— Да. Она хочет быть Конструктором.
— Черт побери! Вы сознаете возможные последствия?
— Конечно.
— Вы слышали о несчастном Пьере?
— Нет.
— Это хорошо. Значит, все было удачно засекречено. Пьер преподавал философию и писал диссертацию об эволюции сознания. Прошлым летом он решил, что ему необходимо исследовать мозг обезьяны, чтобы сравнить менее тошнотворный мозг со своим, я полагаю. Во всяком случае, он получил незаконный доступ к «яйцу» и к мозгу нашего волосатого предка. Как далеко он зашел, подвергая животное стимулирующей терапии — так и не выяснено, но полагают, что такие вещи не могут немедленно передаваться от человека к обезьяне — звуки уличного движения, например, и тому подобное — и что-то испугало животное. И с тех пор Пьер находится в обитой мягким пластиком камере, и все его реакции реакции испуганной обезьяны.
Таким образом, поскольку он не закончил своей диссертации, он, вероятно, может дать достаточно материала для кого-то другого.
Рэндер покачал головой.
— Сюжет похож, — тихо сказал он, — но в нем нет ничего драматического. Я нашел исключительно стабильного индивидуума — психиатра, человека, уже потратившего немало времени на обычные анализы. Она хочет стать нейроморфологом, и ее не останавливает страх перед зрительной травмой. Я постепенно представляю ей целый ряд зрительных феноменов. Когда я закончу, она полностью привыкнет видеть и сможет отдать все свое внимание терапии, не будучи, так сказать, ослеплена видением. Мы уже провели четыре сеанса.
— И?..
— Все идет прекрасно.
— Вы уверены в этом?
— Да, насколько вообще можно быть уверенным в подобных вещах.
— М-м-м, — протянул Бэртльметр. — Скажите, вы находите ее исключительно волевой? Скажем, возможен ли навязчиво-принудительный рисунок чего-либо, в который ее можно ввести?
— Нет.
— Ей когда-нибудь удавалось перехватить у вас контроль над фантазиями?
— Нет.
— Врете, — просто сказал Бэртльметр.
Рэндер закурил и улыбнулся.
— Старый отец, старый мастер, возраст не уменьшил вашей проницательности. Я мог бы соврать любому, но не вам. Да, правильно, ее очень трудно держать под контролем. Она не удовлетворяется тем, что видит.
Она хочет творить. Это вполне понятно — и мне, и ей — но сознательное понимание и эмоциональное восприятие, кажется, никогда не совпадают. В некоторых случаях она начинает доминировать, но мне удается почти немедленно снова перехватить контроль. В конце концов, над клавиатурой-то я хозяин.
— Хм… Вы знакомы с буддийским текстом "Катехизис Шавкары"?
— Боюсь, что нет.
— Тогда я расскажу вам о нем. Он основан — отнюдь не для терапевтических целей — на истинном эго и мнимом эго. Истинное эго бессмертная часть человека, которая должна отправиться в Нирвану — душа, так сказать. Прекрасно. Мнимое же эго — нормальный мозг, опутанный иллюзиями. Ясно? Ясно. Дальше: ткань этого мнимого эго основана на скандхах, как они называют. Сюда включаются ощущения, восприятия, способности, самосознание и даже физическая форма. Крайне ненаучно. Да. Но это все не то же самое, что неврозы, мнимые жизни мистера Ибсена или галлюцинации — нет.
Каждая из пяти скандх есть часть оригинальности, которую мы называем личностью, а затем наверх выступают неврозы и все прочие неприятности, следующие за ними и дающие нам работу. О'кей? О'кей. Я прочел вам эту лекцию, потому что нуждаюсь в драматическом ограничении того, что сейчас скажу, а я хочу сказать кое-что драматическое.
Посмотрим на скандхи, как они лежат на дне водоема: неврозы ребят на поверхности реки: "истинное эго", если оно есть, закопано глубоко в песке на дне. Так. Рябь заполняет пространство между субъектом и объектом.
Скандхи — часть субъекта, основная, единственная часть и ткань его существа. Итак, вы согласны со мной?
— Со многими оговорками.
— Хорошо. Теперь, когда я установил свою границу, я буду ею пользоваться. Вы играете со скандхами, а не с простыми неврозами. Вы пытаетесь выправить у этой женщины всеобъемлющую концепцию ее самой и мира. Для этого вы используете «яйцо». Это то же самое, что играть с психотиками или с обезьяной. Все вроде бы идет хорошо, но… в какой-то момент вы можете сделать что-то, показать ей какое-то зрелище или какой-то способ видеть, который переломится в ее личности, сломает скандху и — пфф!
— словно пробито дно водоема. В результате — водоворот, который унесет все… куда? Я не хочу иметь вас в качестве пациента, молодой человек, молодой мастер, поэтому я советую вам не продолжать. «Яйцо» не стоит использовать подобным образом.
Рэндер швырнул сигарету в огонь и начал загибать пальцы:
— Во-первых, вы делаете мистическую гору из маленьких камешков. А я всего лишь настраиваю ее сознание на прием дополнительной области восприятия. Во многом это простая передача работы других чувств.
Во-вторых, ее эмоции были крайне интенсивны вначале, потому что это была действительно травма, но мы уже прошли эту стадию. Теперь это для нее просто новинка. Скоро это станет привычным.
В-третьих, Элина сама психиатр, она опытна во всех этих делах и прекрасно знает деликатную природу того, что мы делаем.
В-четвертых, ее чувство личности и ее желания, или ее скандхи, или как вы их там называете, тверды, как Гибралтарская скала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19
— Да, я знаю. Но это скопище механизмов, мостящих дорогу в ад…
Они обошли кучу банок, бутылок и матрасных пружин. Он остановился перед металлическим ящиком и поднял крышку.
— Посмотрите, что спрятано в брюхе этого бака на целые столетия!
Фантастическое сияние наполнило темную полость мягким зеленым светом.
— Чаша Святого Грааля, — объявил он. — Это энантиодромия, моя дорогая. Круг, замкнутый сам на себя. Когда он проходит через свое начало, начинается новый виток спирали. Откуда мне знать, когда это случится?
Грааль мог быть спрятан в машине. Со временем все меняется. Друзья становятся врагами, зло становится благодеянием. Но у меня еще есть время, и я расскажу вам маленькую легенду, как и вы угощали меня легендой о греке Дедале. Ее рассказал мне пациент по имени Росман, изучавший каббалу. Чаша Грааля, которую вы видите, есть символ света, чистоты, святости и небесного величия. Каково ее происхождение?
— Никто не знает.
— Да, но есть традиция, легенда, которую Росман знал: Чашу Грааля отлил Мелхиседэк, израильский первосвященник, предназначив ее для Мессии.
Но как Мелхиседэк ее сделал? Он вырезал ее из громадного изумруда, найденного им в пустыне. Этот изумруд выпал из короны Шамаэля, Ангела Тьмы, когда тот был сброшен с небес. Кто знает, какова вообще суть Чаши Грааля? Энантиодромия. Прощай, Грааль. — Он закрыл крышку, и все сделалось мраком.
Затем, идя по Винчестерскому кафедральному собору с плоским потолком и обезглавленной (Кромвелем, как сказал гид) статуей справа, он вспоминал следующий сеанс. Он вспоминал свою почти невольную позу Адама, когда называл всех проходящих перед ним и животных. Он чувствовал себя приятно буколически, когда, вызубрив старый ботанический текст, творил и называл полевые цветы.
Так что они были вдали от городов, вдали от машин. Ее эмоции были все еще мощными, даже при виде простых, осторожно вводимых объектов. Чтобы рискнуть ввести ее в сложную и хаотическую дикость, он должен был медленно строить ее город.
Что-то быстро пронеслось над собором, издав пронзительный гул. Рэндер на секунду взял Джилл за руку и улыбнулся, когда она посмотрела на него.
Джилл, склонная к красоте, обычно прилагала много усилий для ее достижения, но сегодня ее волосы были просто зачесаны назад и связаны пучком, глаза и губы не накрашены, маленькие белые уши были открыты и казались какими-то заостренными.
— Обратите внимание на зубцы капителей, — прошептал он.
— Фу! — фыркнула Джилл.
— Ш-ш-ш! — зашикала стоявшая рядом маленькая женщина.
…Позднее, когда они шагали обратно к своему отелю, Рэндер спросил:
— Ну что, Винчестер — о'кей?
— О'кей.
— Рада?
— Рада.
— Значит, можем вечером уехать?
— Идет.
— В Швейцарию…
— А может, мы сначала потратим деньги на осмотр старых замков? В конце концов, они же сразу через Пролив, а пока я буду осматривать, ты можешь попробовать все местные вина…
— Ладно.
Она посмотрела на него с некоторым удивлением.
— Что? Никаких возражений? — Она улыбнулась. — Где твой боевой дух?
Ты позволяешь мне вертеть тобой?
— Когда мы галопом неслись по потрохам этого храма, я услышал слабый стон, а затем крик. "Ради всего святого, Монтрезор!" Я думаю, это был мой боевой дух, потому что голос-то был мой. Я уступаю призраку, даже неустановленному. Давай поедем во Францию.
Вот и все!
— Дорогой Рэнди, это всего на пару дней…
— Аминь, — сказал он, — хотя мазь на моих лыжах уже сохнет.
…Они уехали. На третий день утром, когда она говорила ему о замках Испании, он вслух размышлял, что психологи нередко пьют, злятся и ломают вещи. Приняв это, как завуалированную угрозу Видсвудскому фарфору, который она коллекционировала, она согласилась с его желанием кататься на лыжах.
"Свободен!" — чуть не выкрикнул Рэндер.
…Сердце его стучало где-то в голове. Он резко наклонился и свернул влево. Ветер бил в лицо, жег и царапал щеки душем ледяных кристаллов.
Он был в движении. Мир кончился в Вайсфилде, и Дофтал вел вниз и прочь от его портала.
Его ноги были двумя мерцающими реками, несущимися по твердым, изгибающимся плоскостям. Они не мерзли на ходу. Вниз! Он плыл. Прочь от всего мира! Прочь от удушающей нехватки интенсивности, от избалованности благосостоянием, от убийственной поступи вынужденных развлечений, рубящих досуг, как Гидру.
Летя вниз, он чувствовал сильное желание оглянуться через плечо, не создал ли мир, оставшийся за спиной, грозное воплощение его самого, тень, которая гонится за ним, Рэндером. Поймает и утащит обратно в теплый и хорошо освещенный город в небе, где он будет лежать и беседовать с алюминиевым приводом, с гирляндой чередующихся токов, успокаивающих его дух.
— Я ненавижу тебя, — выдохнул он сквозь зубы, и ветер унес его слова.
Затем он засмеялся, потому что всегда анализировал свои эмоции, как цепочки рефлексов, и добавил:
— Беги, Орест, безумец, преследуемый фуриями…
Через некоторое время склон стал более пологим. Рэндер достиг конечной точки трассы и остановился.
Он закурил и пошел обратно на вершину, чтобы спуститься снова.
В этот вечер он сидел перед камином в большом помещении, чувствуя, как тепло пропитывает усталые мышцы. Джилл массировала ему плечи, пока он разыгрывал Роршаха. Он потянулся за блестящим стаканчиком, который тут же был выхвачен у него звуком голоса, донесшегося с другого конца Зала Девяти Сердец.
— Чарлз Рэндер? — произнес голос (только это прозвучало как "Шарльс Рундер").
Его голова тут же повернулась в том направлении, но в глазах его плясало слишком много остаточных изображений, чтобы он мог выделить источник зова.
— Морис? — спросил он. — Бэртльметр?
— Угу, — пришел ответ, и затем Рэндер увидел знакомое лицо, посаженное прямо на плечи, на красный с синим мохнатый свитер, безжалостно натянутый на винный бочонок. Человек пробивал себе путь в их направлении, ловко обходя разбросанные лыжные палки, сваленные в кучу лыжи и людей, которые, подобно Джилл и Рэндеру, пренебрегали стульями.
— Вы еще больше потолстели, — заметил Рэндер. — Это не к добру.
— Вздор, это все мышцы. Ну, как вы, что у вас нового? — Он посмотрел на Джилл, и она улыбнулась ему.
— Это мисс де Вилл, — представил ее Рэндер.
— Джилл, — уточнила она.
Он слегка поклонился и, наконец, выпустил из своих стальных тисков руку Рэндера.
— …А это профессор Морис Бэртльметр из Вены, — закончил Рэндер, ярый последователь всех форм диалектического пессимизма и весьма замечательный пионер нейроморфологии, хотя, глядя на него, этого никогда не подумаешь. Я имел счастье быть его учеником.
Бэртльметр кивнул, соглашаясь с ним, принял фляжку, которую Рэндер достал из пластиковой сумки, и наполнил до краев складные стаканчики.
— Ага, вы все еще хороший врач, — сказал он. — Вы сразу же диагностировали случай и дали правильное предписание. За здоровье!
— Дай Бог, не последняя, — ответил Рэндер.
Они сели на пол. Пламя ревело в громадной кирпичной трубе камина, коряги обгорали по ветвям, сучьям, по годовым кольцам. Рэндер подкладывал дрова.
— Я читал вашу последнюю книгу года четыре назад, — небрежно бросил Бэртльметр.
Рэндер кивнул.
— Вы занимались в последнее время какой-нибудь исследовательской работой?
— Да, — ответил Рэндер, — отчасти. — Он взглянул на Джилл, которая дремала, прижавшись щекой к ручке огромного кожаного кресла. По ее лицу пробегали малиновые тени. — Я натолкнулся на довольно необычного субъекта и начал некую сомнительную операцию, которую надеюсь со временем описать.
— Необычный? В каком смысле?
— Во-первых, слепая от рождения.
— Вы пользуетесь «яйцом»?
— Да. Она хочет быть Конструктором.
— Черт побери! Вы сознаете возможные последствия?
— Конечно.
— Вы слышали о несчастном Пьере?
— Нет.
— Это хорошо. Значит, все было удачно засекречено. Пьер преподавал философию и писал диссертацию об эволюции сознания. Прошлым летом он решил, что ему необходимо исследовать мозг обезьяны, чтобы сравнить менее тошнотворный мозг со своим, я полагаю. Во всяком случае, он получил незаконный доступ к «яйцу» и к мозгу нашего волосатого предка. Как далеко он зашел, подвергая животное стимулирующей терапии — так и не выяснено, но полагают, что такие вещи не могут немедленно передаваться от человека к обезьяне — звуки уличного движения, например, и тому подобное — и что-то испугало животное. И с тех пор Пьер находится в обитой мягким пластиком камере, и все его реакции реакции испуганной обезьяны.
Таким образом, поскольку он не закончил своей диссертации, он, вероятно, может дать достаточно материала для кого-то другого.
Рэндер покачал головой.
— Сюжет похож, — тихо сказал он, — но в нем нет ничего драматического. Я нашел исключительно стабильного индивидуума — психиатра, человека, уже потратившего немало времени на обычные анализы. Она хочет стать нейроморфологом, и ее не останавливает страх перед зрительной травмой. Я постепенно представляю ей целый ряд зрительных феноменов. Когда я закончу, она полностью привыкнет видеть и сможет отдать все свое внимание терапии, не будучи, так сказать, ослеплена видением. Мы уже провели четыре сеанса.
— И?..
— Все идет прекрасно.
— Вы уверены в этом?
— Да, насколько вообще можно быть уверенным в подобных вещах.
— М-м-м, — протянул Бэртльметр. — Скажите, вы находите ее исключительно волевой? Скажем, возможен ли навязчиво-принудительный рисунок чего-либо, в который ее можно ввести?
— Нет.
— Ей когда-нибудь удавалось перехватить у вас контроль над фантазиями?
— Нет.
— Врете, — просто сказал Бэртльметр.
Рэндер закурил и улыбнулся.
— Старый отец, старый мастер, возраст не уменьшил вашей проницательности. Я мог бы соврать любому, но не вам. Да, правильно, ее очень трудно держать под контролем. Она не удовлетворяется тем, что видит.
Она хочет творить. Это вполне понятно — и мне, и ей — но сознательное понимание и эмоциональное восприятие, кажется, никогда не совпадают. В некоторых случаях она начинает доминировать, но мне удается почти немедленно снова перехватить контроль. В конце концов, над клавиатурой-то я хозяин.
— Хм… Вы знакомы с буддийским текстом "Катехизис Шавкары"?
— Боюсь, что нет.
— Тогда я расскажу вам о нем. Он основан — отнюдь не для терапевтических целей — на истинном эго и мнимом эго. Истинное эго бессмертная часть человека, которая должна отправиться в Нирвану — душа, так сказать. Прекрасно. Мнимое же эго — нормальный мозг, опутанный иллюзиями. Ясно? Ясно. Дальше: ткань этого мнимого эго основана на скандхах, как они называют. Сюда включаются ощущения, восприятия, способности, самосознание и даже физическая форма. Крайне ненаучно. Да. Но это все не то же самое, что неврозы, мнимые жизни мистера Ибсена или галлюцинации — нет.
Каждая из пяти скандх есть часть оригинальности, которую мы называем личностью, а затем наверх выступают неврозы и все прочие неприятности, следующие за ними и дающие нам работу. О'кей? О'кей. Я прочел вам эту лекцию, потому что нуждаюсь в драматическом ограничении того, что сейчас скажу, а я хочу сказать кое-что драматическое.
Посмотрим на скандхи, как они лежат на дне водоема: неврозы ребят на поверхности реки: "истинное эго", если оно есть, закопано глубоко в песке на дне. Так. Рябь заполняет пространство между субъектом и объектом.
Скандхи — часть субъекта, основная, единственная часть и ткань его существа. Итак, вы согласны со мной?
— Со многими оговорками.
— Хорошо. Теперь, когда я установил свою границу, я буду ею пользоваться. Вы играете со скандхами, а не с простыми неврозами. Вы пытаетесь выправить у этой женщины всеобъемлющую концепцию ее самой и мира. Для этого вы используете «яйцо». Это то же самое, что играть с психотиками или с обезьяной. Все вроде бы идет хорошо, но… в какой-то момент вы можете сделать что-то, показать ей какое-то зрелище или какой-то способ видеть, который переломится в ее личности, сломает скандху и — пфф!
— словно пробито дно водоема. В результате — водоворот, который унесет все… куда? Я не хочу иметь вас в качестве пациента, молодой человек, молодой мастер, поэтому я советую вам не продолжать. «Яйцо» не стоит использовать подобным образом.
Рэндер швырнул сигарету в огонь и начал загибать пальцы:
— Во-первых, вы делаете мистическую гору из маленьких камешков. А я всего лишь настраиваю ее сознание на прием дополнительной области восприятия. Во многом это простая передача работы других чувств.
Во-вторых, ее эмоции были крайне интенсивны вначале, потому что это была действительно травма, но мы уже прошли эту стадию. Теперь это для нее просто новинка. Скоро это станет привычным.
В-третьих, Элина сама психиатр, она опытна во всех этих делах и прекрасно знает деликатную природу того, что мы делаем.
В-четвертых, ее чувство личности и ее желания, или ее скандхи, или как вы их там называете, тверды, как Гибралтарская скала.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19