- Ну пусть копыта.
- Хорошо, - подвел резюме Старик. - Мы еще подумаем, как их
встретить. Времени у нас много. Но ты не сомневайся, Григ. Делай свое
дело, а мы сделаем свое. Дай только бог, чтобы это оказалось не зря.
- И сбереги Чаку, - хмуро добавил Лонч.
- Спасибо, - сказал Григ. - Спасибо за все. Вы только не забудьте,
что вам никого нельзя убивать.
- Да уж Мистер Томпсон забыть не даст, - Лонч, кряхтя, начал
подниматься с земли. - Интересно, сколько же их все-таки случится по нашу
душу?..
Сенька Хвост уже успел добраться до Приказной избы в полку Васильева,
и сантеры, словно завороженные, не могли оторвать глаз от знобящего
зрелища стрелецкой тревоги, когда из распахнутой двери караульной,
застегивая на ходу кафтаны и цепляя сабли, высыпают на улицу ругающиеся на
чем свет стоит ездовые стрельцы. Зычная команда "На конь!", озноб по коже
- и вот уже прибылой караул, вытянувшись цепочкой, с гиканьем вынесся за
рогатки и поскакал, вздымая мелкую уличную пыль, к тому месту на крестце
Никольской и Воскресенской улиц, где свершилось нечто непонятное, а потому
и страшное.
- Два десятка... - пробормотал оценивший на глазок число
преследователей Барт. - Томпсон, десятки в полном составе?
- Нет, - через Гнома услышал Григ. - Один стрелец хворает животом,
другой находится в спуске. Впрочем, это не принципиально, тем более, что
второго заменяет сын. Главное же обстоятельство заключается в том, что
отсутствует второй десятник, Соколов - у него загноилась рана на ноге. Так
что, в итоге, тут действительно ровно двадцать человек.
Григ перевел дух. Везение было почти сказочным. Двадцать человек -
именно этот предел обозначил Группе Мистер Томпсон. Видать, сидевший
вместо головы пятисотенный Попов не очень-то поверил сбивчивому и путаному
рассказу Хвоста. Если бы он поверил, двумя десятками тут бы не обошлось.
- Луки почти у всех, - заметил Старик.
- Ровно двадцать... - задумчиво пробормотал Лонч. - Вот все и
определилось...
Теперь следовало ждать. Стрельцы должны были провести повальный обыск
в хоромах. Но как только они наткнутся на спящих и не сумеют их разбудить,
им станет не до обыска. Угадать, как поведут они себя дальше, найдя
опоенных неизвестным зельем товарищей, было трудно. Гном выдал несколько
вариантов, сводящихся к тому, что десятнику понадобится некоторое время,
чтобы выведать местонахождение села.
- А дальше? - нетерпеливо спросил Григ. - Узнают они, где находится
село, дальше что? Здесь ведь тоже не однозначно. Ну, кинутся они,
например, в приказ за подмогой. Их же всего два десятка. А тут дело
темное, происки дьявола, серой пахнет.
- Десятник, - отвечал Гном, - один. Решение принять может сам. Кроме
того, это Гришка Лопух, ты его знаешь. В десятники попал без выслуги,
сразу при приборе. Молод и очень самолюбив. Так что славой, судя по всему,
делиться ни с кем не захочет.
И оказался прав.
Название села сразу в руки Лопуху не далось. Но ему повезло с ходу
выведать имя Поротова, и, покрутившись с минуту на месте, десятник решил
не возиться с крючками в Поместном приказе, а сразу взять за грудки
сдатчика, благо жил тот буквально по соседству.
Дальше все покатилось с неописуемой быстротой. Вырвав у ничего не
скрывавшего Поротова заветное название и узнав, что находится сельцо
относительно недалеко, десятник, видно, сообразил, что успеть туда и
вернуться можно еще засветло. После этого он, ни секунды не колеблясь,
прыгнул в седло и, даже не озаботившись захватить в слободе хоть пару
пищалей, гикнул, и птицей полетел впереди своей гвардии к Живому мосту.
С разбойным посвистом кавалькада пронеслась стелющейся цепочкой
сквозь Заречье, миновала скопившиеся в Щупке у досмотра возы с сеном и,
горяча коней, ударилась по древней, хорошо наезженной дороге в сторону
Даниловского монастыря, помахивая ногайками, пригнувшись к холкам, хмелея
от бурлящей в жилах молодой и яростной крови.
- Ну, нам пора, - нарушил молчание Старик. - Будь здоров, Григ. Мы
поехали.
- Удачи вам, - сказал Григ. - Счастливо.
- И тебе удачи, - прогудел Барт.
- Не волнуйся, - пообещал Лип. - Все будет в порядке.
И только Лонч ничего не сказал, молча тронул коня.
Отключившись от них, Григ посмотрел на Чаку. Съежившись, она сидела
на песке, обхватив ноги руками, уставив подбородок между коленей, и в
глазах ее плескалась такая тоска, что Григ, не выдержав, вдруг импульсивно
сел рядом и обнял ее за плечи.
- Ну, ну, - сказал он. - Ну что ты, девочка, что с тобой? Не грусти,
Чака, улыбнись сейчас же. У нас впереди большое дело. Смотри веселей! Все
будет в порядке.
Он сильно прижал ее к себе, свободной рукой погладил по волосам. И
тут словно лопнула какая-то незримая струна, державшая Чаку до сих пор.
Лицо у нее сморщилось, перекосилось, и из глаз неожиданным потоком хлынули
слезы. Уткнувшись головой в грудь Грига, она рыдала в голос, ухватившись
за рубаху на его груди, кусала губы, зажимала себе рот и все же никак не
могла остановиться.
Григ растерялся. Безуспешно пытаясь успокоить Чаку, он неловко гладил
ее худенькие плечи, прижимал к себе, вытирал слезы, но ничего не
получалось. Чака рыдала навзрыд, повторяя в отчаянии: - Это конец, Григ,
это конец. Они погибнут, они все погибнут!
Чаку била истерика, и не зная, как ее остановить, Григ взял в ладони
ее лицо и стал целовать его, как бы желая высушить текущие по щекам слезы.
И прежде, чем он осознал, что происходит, Чака вдруг взглянула на него,
глаза ее распахнулись и трясущимися еще губами она прижалась к его губам.
- Люблю, - услышал он. - Люблю, давно люблю, Гаврюшка, Григ, чурбан ты
бесчувственный, милый мой, люблю тебя.
Григ ошеломленно глядел на нее. - А Лонч? - беззвучно выдохнул он. -
Как же Лонч...
- Лонч! - воскликнула Чака. - Что Лонч?! Господи, Григ, ну что ты
говоришь! Неужели ты не видел? Ты ничего, ничего не понимал? А то, что мне
даже думать о тебе было нельзя?! Я же не знала, что ты наш! А потом... Ох,
как мне плохо было в дороге. А ты! Ты на меня и смотреть не хотел! Я так
мучилась! Боже мой, Григ, как же мне было плохо, ты себе представить не
можешь!
И она опять заплакала, но на этот раз тихо и легко, и Григ, чувствуя,
как плавится от невозможного, неземного счастья его сердце, обнял ее и
сжал изо всех сил.
- Чака! - прошептал он, целуя ее волосы, и руки, и шею, и потом -
оторвав от себя ее заплаканное лицо - щеки, глаза и губы. - Чака, милая,
родная, любимая. Господи! Девочка моя, счастье мое, если бы ты знала, если
бы ты знала!.. Ты ведь ночами снилась мне, а я, я-то дурак, я ведь думал:
Лонч. Солнышко мое! Любимая!
Так они и сидели на берегу, то смеясь, то умолкая, и Григ целовал ее,
и она целовала Грига, и он ласково пушил ее короткие волосы, дул в
покрасневшие глаза, и она прижимала к щекам его ладони и водила пальчиком
по его лицу. Время замерло. Воздух застыл, словно стекло. Это было похоже
на сказку, на чудесный сон в волшебную ночь.
- Ты ошиблась, девочка, - сказал Григ. - Женщины любят мягких и
добрых. Опомнись, пока не поздно.
- Дурачок, - она прижалась к нему, обняв рукой за шею, уткнулась
носом в плечо. - Откуда у тебя эти шрамы? - услышал он ее голос.
Григ смотрел на ее ладошку, легко касающуюся его груди. Он помнил
биографию каждого, особенно четко того, который она трогала пальцем, но
говорить о них не хотел. Лишь непосвященному шрамы рассказывали о
безудержной смелости и отчаянной доблести. Те, чья кожа была исполосована
рубцами, знали, что практически все они - свидетели их просчетов и неудач.
Он чувствовал себя так же, как, наверное, чувствовал бы себя солдат,
приехавший в отпуск и безмолвно сидящий за столом, за которым набежавшие
соседи и родные жадно ждут рассказов о героических подвигах. А он мог
рассказать только то, что видел сам, но в этом не было ничего
героического, а была кровь, грязь, ненависть и сумасшедшее желание выжить.
Он вспомнил бесконечные заброски, синие, красные и желтые солнца, лупящие
сквозь исцарапанный пластик светофильтров, и останки Поисковиков,
размазанные изнутри по пробитым метеоритами скафандрам или переваренные в
кашу агрессивной биосредой, проникающей сквозь любые защитные поля. Это
были жестокие миры, и всех, кто прошел через них и не погиб, они делали
похожими на себя.
О чем он мог рассказать? О полетах, сплошь состоящих из головной боли
экстренных пробуждений? О постоянно выходящей из строя аппаратуре и потной
духоте тесных, неуютных форпостов? О том, как сходили с круга самые
выносливые и ломались, не выдержав, самые сильные? Даже думать об этом
было тошно - не то, что говорить.
- Не знаю, - сказал он вслух. - Разное было.
Чака поняла его по-своему и обиженно сжала губы.
- Я, наверное, ужасно глупая, - сказала она, помолчав.
- Я люблю тебя, - сказал Григ, чувствуя, как обмирает все внутри от
этой правды. - Ты даже не догадываешься, как давно я тебя люблю.
Ее длинные тонкие пальцы медленно скользнули по его шее, вычертили
замысловатую виньетку на плече, мягко сжали предплечье, и Григ
почувствовал, как перехватило у нет от этой нежности горло и как
отозвалось на нее судорожным стоном давно забывшее о ласке тело.
- Григ, - она прижалась к его груди. - А тебе там было страшно?
- Страшно? - переспросил он. - Да, пожалуй. Конечно, было.
- А ты не боялся умереть?
- Умереть? - Григ задумался. - Да нет, наверное, - сказал он. - Об
этом просто не думаешь. Там вообще бояться некогда И потом, знаешь, так
даже лучше, когда это происходит в деле или в бою. В постели умирать хуже.
Неопрятно как-то, да и родные тут же... А там сразу.
- И с мечом в руке, - со странной усмешкой сказала Чака.
Григ пожал плечами.
- Что ж, - сказал он, - тогда тебя, по крайней мере, ждет Валгалла.
Брось, Чака! Я не рисуюсь. Тем более сейчас, когда все мы под Богом...
- Господи! - встрепенулась Чака. - А где же ребята? Мы совсем о них
забили. Как они там?
Там все было в порядке. Группа уже подъезжала к переправе через
Пахру, и до встречи с погоней у нее еще было по расчетам верных полчаса.
- Мы их встретим на том берегу, - сказал Старик, - иначе нельзя. Они
же не знают дорог. Мало ли, как они поедут. Где их потом ловить?
- На берегу? Прямо возле переправы?
- Да. Мы будем поить лошадей. А увидев стрельцов, в панике бросимся
седлать. Я думаю, Лопух не промедлит ни секунды, тем более, что тут мелко.
Так что разрыв окажется минимальным. Они не отстанут и не потеряют нас.
Выглядеть все это будет естественно. А если они нас догонят, накидаем
"чечевицы". У нас есть.
- Хорошо. Делайте, как решили. И пусть с момента появления стрельцов
будет постоянная связь.
- Конечно.
- Ну, удачи вам.
- И вам.
- Ка эс, - сказал Григ, отключаясь. - Слышала? - обратился он к Чаке.
- Пора и нам за дело.
- Боюсь я за них, - прошептала Чака.
- Не бойся, - сказал Григ. - Они не пропадут. В конце концов, у них
есть Мистер Томпсон. Пошли что ли? - он протянул руку.
- Пошли, - тихо ответила Чака, и Григ понял, что ей и в самом деле
страшно.
- Не переживай, - сказал он. - Все будет хорошо. Вот увидишь.
- Ты так уверен... Почему ты так уверен? Ты не думаешь, что все может
сорваться?
- Может, - кивнул Григ. - Всегда что-нибудь может сорваться. Не
думать об этом нельзя. Просто кроме того, что думать, надо еще и быть
готовым действовать. Что бы ни случилось, ты должен всегда быть готов
действовать.
- И что, это спасет от поражения?
- Да. Если ты будешь все время действовать. Тебя могут свалить, но ты
должен попытаться встать. Ты можешь потерять сознание, но, придя в себя,
ты снова должен драться. Драться, сколько есть сил. И тогда ты победишь.
Только нельзя переставать драться.
- Драться?
- Драться, драться. Что б мы ни делали, это бой. А в бою нельзя
думать, что ты проиграешь.
- И мы найдем тех, кого ищем?
- Обязательно. Не сегодня, так завтра. Не сейчас, так в следующий
раз. Лучше, конечно, в этот раз и сегодня. Но если не выйдет, мы
продолжим. Я продолжу. Другие продолжат. Мы найдем их. Если будем верить в
победу.
- Верить?
- Да. И верить тоже.
Они шли по тропинке, Чака впереди, а он сзади, и солнечные зайчики
прыгали с листьев на их плечи, скатывались вниз и взлетали, растворяясь в
высокой синеве. Неподвижный, напоенный солнцем воздух впитывал и растворял
всю боль и горечь, утишал тревогу, мягко обволакивал, отгораживал стеной
от того, что уже происходило за многие километры отсюда, и от того, что
должно было скоро произойти совсем рядом, в той мрачной избе, к которой
лежал их путь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21