— Но при этом упускаешь из виду главное — где это делать. Нам нужен собственный Нью-Плейс.
— Ну, может быть, Аллен еще продлит нам аренду, — беззаботно ответил Дик. — Он сам говорил, что собирается это сделать.
— Но не со мной.
— К тому же у нас будет Блэкфрайарз, это гораздо более теплое помещение, чем любой из старых театров. И ни местные толстосумы, ни даже Тайный совет не смогут нам в этом помешать. К тому же милорд сам сказал мне…
Богатые жители этого района были обеспокоены соседством с плебейским театром и жаловались на то, что он якобы будет нарушать благочестие, а толпы простолюдинов, жующих на ходу жареные колбаски, и грохот на сцене совершенно лишат их сна и покоя. Дик был настроен слишком оптимистично; и в этом тоже был своеобразный юмор.
— Так что у нас будет сразу два действующих театра, — заключил Дик, — вот увидишь.
— И в обоих будет ставиться что-нибудь смешное, — подсказал Уильям.
— Кстати, о смешном, — вспомнил Дик. — Этот каменщик уже что-то пишет для «слуг Пембрука». Я видел его в роли Иеронимо. Кстати, играл он очень даже недурно. Так вот, он просто помешан на юморе, и говорят, у него даже есть собственная теория на этот счет.
— У каменщика? — Уильям нахмурился.
— Ну да, — с отрешенным видом подтвердил Дик Бербедж, — это еще один поэт, который хоть и не джентльмен, но знает греческий. Как-то раз в пивной у датчан он по пьяному делу устроил целое представление, но его никто не слушал. А уж он так старался, читал и Анакреонта, и Ксенофон-та, и не только их. А под занавес взял и наблевал на пол.
— Каменщик, который знает греческий?
— Ну да, когда-то он учился в Вестминстер-Скул. Потом был в солдатах и даже вернулся домой с трофеями. Судя по его собственному рассказу, он отобрал их у какого-то негодяя, которого убил на глазах у обеих армий. Это было в Нидерландах. Очень даже по-гречески. У него не то отец, не то отчим был каменщиком, и сына он тоже обучил этому ремеслу. Я думаю, каменщику вполне по силам создавать неплохие пьесы.
— И еще более прочные театры, — подсказал Катберт.
— Каждый человек должен заниматься своим делом, — промолвил Уильям. — Я имею в виду ремесло. — Но потом он вспомнил, какое ремесло было изначально уготовано ему самому. — Кстати, а что он написал?
— Да так… просто Том Нэш взялся было за пьесу для труппы Пембрука, но так ее и не закончил. Это была сатира, ну там опять же насмешки и все такое… Он сделал два акта, а потом испугался и продолжать не стал. И вот откуда ни возьмись появляется этот увалень Бен и говорит, что берется написать оставшихся три акта, дайте только ему перо и бумагу.
— А как его зовут? — Спросил Уильям.
— Его зовут Бен. Бен Джонсон.
— Для каменщика имя вполне подходящее.
— Очень остроумно. Нэш дрожит от страха, что все это может зайти слишком далеко. Но этот Бен уверяет, что он не боится ни Бога, ни черта, совсем никого.
— И кому же больше всех достанется от его сатиры?
— Да всем подряд, — неопределенно ответил Дик Бербедж. — Сити, двору, придворным, Тайному совету… короче, всем.
Вроде бы пустяк, чужая пьеса. Кто бы мог подумать, что именно она сможет открыть дверь, что всегда держали закрытой на множество засовов?.. Унылое городское лето, работы невпроворот, Гарри вместе с Эссексом отбыл громить испанцев.
— Это секрет, — доверительно сообщил он Уильяму. — Но я обязательно привезу тебе какой-нибудь маленький подарок, будь то слиток испанского золота или черная, выдранная с корнем борода. А может быть, даже прихвачу какую-нибудь донну или сеньориту, или как там они у них еще называются.
— Кстати, если уж разговор зашел о черных женщинах…
— Ну вообще-то, они там не все черные. Говорят, попадаются и рыжие. — Гарри отпил глоток своей мадеры и, громко рыгнув, как то и подобает бравому солдату, сказал: — Ну да, море уже зовет. Сегодня вечером я выезжаю в Плимут.
— Будь там поосторожнее с белокурыми девицами Запада. Ну а как насчет той, что с Востока, совсем не белокурой и уж подавно не девицы…
— О ней уже давно нет никаких известий. Но похоже, она все еще тебя волнует.
Да, она его волновала. Воспоминания о ее теле не покидали Уильяма и когда он работал, и когда лежал ночью без сна, изнемогая от жары, и когда бродил по улицам Сити, подмечая типажи, лица, слова, шутки. Но последовавшие вскоре перемены в общественной жизни, в стороне от которых не остался и он, стали причиной того, что он вспоминал о своей смуглой леди все реже и реже. Что случилось, кем были эти грязные, одетые в жалкие лохмотья люди и убогие калеки, целыми стаями покидающие Лондон? Нищие уходили из города, но, что было причиной этого великого исхода, Уильям не знал. Он спросил об этом у цирюльника.
Ходят слухи, что театры снесут напрочь. Я слышал, мировые судьи уже получили соответствующие распоряжения.
— Только через наши трупы! — воскликнул Хе-минг.
— Да уж, — прорычал Бербедж, — можешь не сомневаться. Они с радостью снесут театры вместе с актерами, а потом поздравят друг друга с тем, какое богоугодное дело они совершили.
— Вот и поделом твоей сатире, — буркнул Уильям себе под нос.
— Что? Что ты сказал? Эй, что ты там сказал?
— А что случилось со «слугами Пембрука»? — спросил Гарри Конделл.
— Нэш оказался умнее всех, — ответил Бербедж. — Он предвидел, что этим все и кончится, а потому не стал тянуть и сбежал в Ярмут. А Джонсона, Ша и Гэба Спенсера засадили в Маршалси. Остальных просто не нашли. А до того, как оказаться в тюрьме, этот Джонсон успел заявиться в «Розу», поступить в труппу лорда-адмирала и выклянчить у Хенсло четыре фунта аванса. — Из груди Бербеджа вырвался истерический смешок. — Подумать только, вытряс из Хенсло целых четыре фунта. А взамен — фига!
— Вот так каменщик, — пробормотал Флетчер.
— Вот такие наступают времена, — заявил Бербедж, снова переходя на рык.
— А все оттого, что всякие неотесанные бездари и горлопаны суются не в свое дело. А ведь было время, когда нами восхищались благородные джентльмены. Было время, когда все шло гладко и хорошо. — Сказать по совести, Уильям, сколько ни пытался, так и не смог припомнить такого времени: трудности были всегда.
— Ну и ладно, — махнул рукой Катберт Бербедж, — мы лишимся «Театра» в любом случае. Так какая разница, произойдет это сейчас или чуть позже.
— А мне кажется, все обойдется, — высказал свое мнение Кемп. — Ведь всегда же обходилось.
— Но что нам делать сейчас? — спросил Филлипс.
Поехать домой, навестить Стратфорд, Нью-Плейс и герб: они были его оплотом, они должны были выдержать любые испытания…
— Разойтись по домам, — сказал Уильям.
И вот сэр Уильям Шекспир отправился домой. Хотя, сказать по совести, леди и джентльмены, было бы лучше, если бы он туда не ездил. Залитые ослепительным августовским солнцем пыльные дороги, встреча с радушной хозяйкой «Короны», что в Оксфорде, близ Корнмаркета… И наконец прямая дорога на Стратфорд. При мысли о доме сердце в груди, обтянутой великолепным камзолом, радостно забилось. Эй вы, духи великих, но уже покойных стратфордцев, готовьтесь принять в свой сонм нового сына, который преуспел в этой жизни. Город, склони передо мной голову! Значит, так: первым делом въехать в город по Шипстон-роуд и переехать через Клоптонский мост, под которым у затона растет молочай. Вернуться к истокам… Уильям улыбнулся, вспомнив о Тарквинии. Он снова увидел белое пышное женское тело и то, как уродливый южный правитель набрасывается на него. Улыбка получилось нервной: на солнце набежало облако. Вскоре облако освободило дневное светило из своих объятий, и Уильям принял вызов от самого Клоптона, восседая верхом на резвом гнедом скакуне, конь под стать седоку. Итак, проехать по Бридж-Фут, затем налево, в сторону Уотерсайд. Со счастливым возвращением домой, ваша честь. Да хранит вас Господь, сэр; ваш родной город и вся страна гордятся вами. Шип-стрит, залитая солнцем, где в воздухе витают овечьи шерстинки, потом Чепел-стрит, над которой плывет колокольный звон…
А вот и она, вершина всех стараний, воплощенная в жизнь мечта. Нью-Плейс» дом самого Клоптона. Уильям впервые в жизни взглянул на этот дом глазами хозяина, чувствуя при этом оглушительный стук в висках. Документы о передаче имущества оформлялись без его участия, у него тогда были неотложные дела в Лондоне. Уильям знал, что его жена и дочери уже перебрались сюда: он посылал им деньги на покупку мебели и прочего домашнего скарба. Тяжелая входная дверь поблескивала под лучами солнца, которое благосклонно сияло с небес и тоже, казалось, воздавало должные почести мастеру Шекспиру. Может, постучать? Нет, он не станет спрашивать разрешения, чтобы войти в собственный дом. Парадная дверь оказалась заперта; тогда, пройдя вдоль каменного забора, увитого плющом, Уильям увидел небольшую садовую калитку. Большой сад казался диким и заброшенным: Андерхилл, прежний владелец дома, совершенно не следил за ним. Кусты роз, люпины, жимолость, живая изгородь из тиса… Уильям уже представлял себе, как здесь будет красиво через некоторое время. А посреди той лужайки, вон там, нужно будет посадить тутовое дерево…
Дверь кухни была открыта, и Уильям наконец вошел в дом. Это была прекрасная кухня. Здесь было прохладно, на полках поблескивали начищенными боками медные кастрюли, но все они были пустыми: никто здесь ничего не стряпал и не взбивал масла. Уильям прошел через анфиладу гостиных. Простая, но до блеска отполированная мебель, сундук для приданого, жесткие стулья. Уильям поежился. Казалось, будто в доме никто не жил. Где же Джудит и Сьюзан? Где Энн? Можно подумать, что он купил этот дом для себя одного. Уильям направился к лестнице, стараясь идти на цыпочках, как будто в одной из этих спален наверху лежал покойник — его собственное безжизненное тело, лишенное полагающихся ему почестей. Он поднялся на второй этаж.
И остановился в нерешительности, увидев пять закрытых дверей. Почему-то на память пришло имя Джона Харрингтона. Аякс. Уборная. Ватерклозет. А почему бы и нет? Почему бы не завести в этом доме такую полезную вещь? Это была хорошая идея. Внезапно перед глазами Уильяма возник непрошеный образ Дика Бербеджа, который со спущенными штанами, но в своей унылой шляпе восседал на таком троне.
— Энн, Энн, — тихонько окликнул он. И в тот же миг из-за одной из дверей послышалась тревожная возня и сдавленный шепот. Недоумевая, Уильям повернул ручку, толкнул дверь и увидел…
…Дебелая нагота, попытки справиться с волнением.
— Это все она, она это, честное слово, — бормотал Ричард, стоя перед братом в расстегнутой рубашке, заискивающе улыбаясь и пытаясь засунуть обратно в штаны свой внушительных размеров, но уже опадающий инструмент.
Уильям по-прежнему неподвижно стоял в дверях, чувствуя, как его начинает бить озноб, и вместе с тем ощущая большое удовлетворение, какое испывает муж-рогоносец, получивший наконец наглядное доказательство очевидному. Он увидел, что кровать была та самая, из Шотери, и понимающе кивнул. Энн набросила на свои стареющие телеса ночную рубаху.
— Ей нездоровилось, — продолжал Ричард, — и она прилегла здесь, ведь было очень жарко… а я только что пришел и… — Неожиданно он, прихрамывая, отступил в сторону, уже надежно застегнутый на все пуговицы, и затянул другую песню. — Это все она, это она меня заставила… — И тихонько захныкал. — Я не хотел, но она… — Он даже указал дрожащим пальцем на Энн, которая скрестив руки на груди стояла у кровати, ставшей проклятием Нью-Плейс.
— Да, конечно, — почти примирительно сказал Уильям, — это все из-за нее.
ГЛАВА 9
Это все из-за нее, из-за этой женщины. Во всем была виновата она. Уильям не ожидал этого, но, возвращаясь в Лондон, пребывал в совершеннейшем душевном спокойствии. Огромное спасибо вам обоим за это долгожданное избавление, ведь ничто не придает мужчине таких сил и энергии, как осознание того, что ему наставили рога. Вы дали мне в руки козырь, этакую индульгенцию в отпущение моих прошлых и будущих грехов. Что же до того, что не было ни драки, ни скандала… Конечно, я мог бы помахать той джентльменской шпагой, что висела у меня на боку в ножнах, но разве не отдавало бы это театральным душком? А на сцену я выхожу только за деньги, задарма не работаю. Вот почему, моя дорогая женушка, я просто откланялся. Я вернусь к ужину и поговорю со своими дочерьми, если, конечно, они действительно мои. Что же до тебя, мой маленький братишка, то ты уж упражняйся в ублажении стареющих распутниц где-нибудь в другом месте. Жалкий червяк, залезающий в заброшенные норки…
О Господи, Господи, Господи, Господи…
Несмотря на свое спокойствие по поводу измены жены, Уильям не замечал ничего из того, что происходило вокруг. Отголоски лондонских событий посещали его только во сне, сливаясь в нестройный хор знакомых голосов:
ЭНДРЮ УАЙС
Касательно издания вашей пьесы «Ричард Второй», я, как книготорговец и мудрый человек, предлагаю вам проявить благоразумие и вырезать ту сцену, где речь идет о свержении короля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
— Ну, может быть, Аллен еще продлит нам аренду, — беззаботно ответил Дик. — Он сам говорил, что собирается это сделать.
— Но не со мной.
— К тому же у нас будет Блэкфрайарз, это гораздо более теплое помещение, чем любой из старых театров. И ни местные толстосумы, ни даже Тайный совет не смогут нам в этом помешать. К тому же милорд сам сказал мне…
Богатые жители этого района были обеспокоены соседством с плебейским театром и жаловались на то, что он якобы будет нарушать благочестие, а толпы простолюдинов, жующих на ходу жареные колбаски, и грохот на сцене совершенно лишат их сна и покоя. Дик был настроен слишком оптимистично; и в этом тоже был своеобразный юмор.
— Так что у нас будет сразу два действующих театра, — заключил Дик, — вот увидишь.
— И в обоих будет ставиться что-нибудь смешное, — подсказал Уильям.
— Кстати, о смешном, — вспомнил Дик. — Этот каменщик уже что-то пишет для «слуг Пембрука». Я видел его в роли Иеронимо. Кстати, играл он очень даже недурно. Так вот, он просто помешан на юморе, и говорят, у него даже есть собственная теория на этот счет.
— У каменщика? — Уильям нахмурился.
— Ну да, — с отрешенным видом подтвердил Дик Бербедж, — это еще один поэт, который хоть и не джентльмен, но знает греческий. Как-то раз в пивной у датчан он по пьяному делу устроил целое представление, но его никто не слушал. А уж он так старался, читал и Анакреонта, и Ксенофон-та, и не только их. А под занавес взял и наблевал на пол.
— Каменщик, который знает греческий?
— Ну да, когда-то он учился в Вестминстер-Скул. Потом был в солдатах и даже вернулся домой с трофеями. Судя по его собственному рассказу, он отобрал их у какого-то негодяя, которого убил на глазах у обеих армий. Это было в Нидерландах. Очень даже по-гречески. У него не то отец, не то отчим был каменщиком, и сына он тоже обучил этому ремеслу. Я думаю, каменщику вполне по силам создавать неплохие пьесы.
— И еще более прочные театры, — подсказал Катберт.
— Каждый человек должен заниматься своим делом, — промолвил Уильям. — Я имею в виду ремесло. — Но потом он вспомнил, какое ремесло было изначально уготовано ему самому. — Кстати, а что он написал?
— Да так… просто Том Нэш взялся было за пьесу для труппы Пембрука, но так ее и не закончил. Это была сатира, ну там опять же насмешки и все такое… Он сделал два акта, а потом испугался и продолжать не стал. И вот откуда ни возьмись появляется этот увалень Бен и говорит, что берется написать оставшихся три акта, дайте только ему перо и бумагу.
— А как его зовут? — Спросил Уильям.
— Его зовут Бен. Бен Джонсон.
— Для каменщика имя вполне подходящее.
— Очень остроумно. Нэш дрожит от страха, что все это может зайти слишком далеко. Но этот Бен уверяет, что он не боится ни Бога, ни черта, совсем никого.
— И кому же больше всех достанется от его сатиры?
— Да всем подряд, — неопределенно ответил Дик Бербедж. — Сити, двору, придворным, Тайному совету… короче, всем.
Вроде бы пустяк, чужая пьеса. Кто бы мог подумать, что именно она сможет открыть дверь, что всегда держали закрытой на множество засовов?.. Унылое городское лето, работы невпроворот, Гарри вместе с Эссексом отбыл громить испанцев.
— Это секрет, — доверительно сообщил он Уильяму. — Но я обязательно привезу тебе какой-нибудь маленький подарок, будь то слиток испанского золота или черная, выдранная с корнем борода. А может быть, даже прихвачу какую-нибудь донну или сеньориту, или как там они у них еще называются.
— Кстати, если уж разговор зашел о черных женщинах…
— Ну вообще-то, они там не все черные. Говорят, попадаются и рыжие. — Гарри отпил глоток своей мадеры и, громко рыгнув, как то и подобает бравому солдату, сказал: — Ну да, море уже зовет. Сегодня вечером я выезжаю в Плимут.
— Будь там поосторожнее с белокурыми девицами Запада. Ну а как насчет той, что с Востока, совсем не белокурой и уж подавно не девицы…
— О ней уже давно нет никаких известий. Но похоже, она все еще тебя волнует.
Да, она его волновала. Воспоминания о ее теле не покидали Уильяма и когда он работал, и когда лежал ночью без сна, изнемогая от жары, и когда бродил по улицам Сити, подмечая типажи, лица, слова, шутки. Но последовавшие вскоре перемены в общественной жизни, в стороне от которых не остался и он, стали причиной того, что он вспоминал о своей смуглой леди все реже и реже. Что случилось, кем были эти грязные, одетые в жалкие лохмотья люди и убогие калеки, целыми стаями покидающие Лондон? Нищие уходили из города, но, что было причиной этого великого исхода, Уильям не знал. Он спросил об этом у цирюльника.
Ходят слухи, что театры снесут напрочь. Я слышал, мировые судьи уже получили соответствующие распоряжения.
— Только через наши трупы! — воскликнул Хе-минг.
— Да уж, — прорычал Бербедж, — можешь не сомневаться. Они с радостью снесут театры вместе с актерами, а потом поздравят друг друга с тем, какое богоугодное дело они совершили.
— Вот и поделом твоей сатире, — буркнул Уильям себе под нос.
— Что? Что ты сказал? Эй, что ты там сказал?
— А что случилось со «слугами Пембрука»? — спросил Гарри Конделл.
— Нэш оказался умнее всех, — ответил Бербедж. — Он предвидел, что этим все и кончится, а потому не стал тянуть и сбежал в Ярмут. А Джонсона, Ша и Гэба Спенсера засадили в Маршалси. Остальных просто не нашли. А до того, как оказаться в тюрьме, этот Джонсон успел заявиться в «Розу», поступить в труппу лорда-адмирала и выклянчить у Хенсло четыре фунта аванса. — Из груди Бербеджа вырвался истерический смешок. — Подумать только, вытряс из Хенсло целых четыре фунта. А взамен — фига!
— Вот так каменщик, — пробормотал Флетчер.
— Вот такие наступают времена, — заявил Бербедж, снова переходя на рык.
— А все оттого, что всякие неотесанные бездари и горлопаны суются не в свое дело. А ведь было время, когда нами восхищались благородные джентльмены. Было время, когда все шло гладко и хорошо. — Сказать по совести, Уильям, сколько ни пытался, так и не смог припомнить такого времени: трудности были всегда.
— Ну и ладно, — махнул рукой Катберт Бербедж, — мы лишимся «Театра» в любом случае. Так какая разница, произойдет это сейчас или чуть позже.
— А мне кажется, все обойдется, — высказал свое мнение Кемп. — Ведь всегда же обходилось.
— Но что нам делать сейчас? — спросил Филлипс.
Поехать домой, навестить Стратфорд, Нью-Плейс и герб: они были его оплотом, они должны были выдержать любые испытания…
— Разойтись по домам, — сказал Уильям.
И вот сэр Уильям Шекспир отправился домой. Хотя, сказать по совести, леди и джентльмены, было бы лучше, если бы он туда не ездил. Залитые ослепительным августовским солнцем пыльные дороги, встреча с радушной хозяйкой «Короны», что в Оксфорде, близ Корнмаркета… И наконец прямая дорога на Стратфорд. При мысли о доме сердце в груди, обтянутой великолепным камзолом, радостно забилось. Эй вы, духи великих, но уже покойных стратфордцев, готовьтесь принять в свой сонм нового сына, который преуспел в этой жизни. Город, склони передо мной голову! Значит, так: первым делом въехать в город по Шипстон-роуд и переехать через Клоптонский мост, под которым у затона растет молочай. Вернуться к истокам… Уильям улыбнулся, вспомнив о Тарквинии. Он снова увидел белое пышное женское тело и то, как уродливый южный правитель набрасывается на него. Улыбка получилось нервной: на солнце набежало облако. Вскоре облако освободило дневное светило из своих объятий, и Уильям принял вызов от самого Клоптона, восседая верхом на резвом гнедом скакуне, конь под стать седоку. Итак, проехать по Бридж-Фут, затем налево, в сторону Уотерсайд. Со счастливым возвращением домой, ваша честь. Да хранит вас Господь, сэр; ваш родной город и вся страна гордятся вами. Шип-стрит, залитая солнцем, где в воздухе витают овечьи шерстинки, потом Чепел-стрит, над которой плывет колокольный звон…
А вот и она, вершина всех стараний, воплощенная в жизнь мечта. Нью-Плейс» дом самого Клоптона. Уильям впервые в жизни взглянул на этот дом глазами хозяина, чувствуя при этом оглушительный стук в висках. Документы о передаче имущества оформлялись без его участия, у него тогда были неотложные дела в Лондоне. Уильям знал, что его жена и дочери уже перебрались сюда: он посылал им деньги на покупку мебели и прочего домашнего скарба. Тяжелая входная дверь поблескивала под лучами солнца, которое благосклонно сияло с небес и тоже, казалось, воздавало должные почести мастеру Шекспиру. Может, постучать? Нет, он не станет спрашивать разрешения, чтобы войти в собственный дом. Парадная дверь оказалась заперта; тогда, пройдя вдоль каменного забора, увитого плющом, Уильям увидел небольшую садовую калитку. Большой сад казался диким и заброшенным: Андерхилл, прежний владелец дома, совершенно не следил за ним. Кусты роз, люпины, жимолость, живая изгородь из тиса… Уильям уже представлял себе, как здесь будет красиво через некоторое время. А посреди той лужайки, вон там, нужно будет посадить тутовое дерево…
Дверь кухни была открыта, и Уильям наконец вошел в дом. Это была прекрасная кухня. Здесь было прохладно, на полках поблескивали начищенными боками медные кастрюли, но все они были пустыми: никто здесь ничего не стряпал и не взбивал масла. Уильям прошел через анфиладу гостиных. Простая, но до блеска отполированная мебель, сундук для приданого, жесткие стулья. Уильям поежился. Казалось, будто в доме никто не жил. Где же Джудит и Сьюзан? Где Энн? Можно подумать, что он купил этот дом для себя одного. Уильям направился к лестнице, стараясь идти на цыпочках, как будто в одной из этих спален наверху лежал покойник — его собственное безжизненное тело, лишенное полагающихся ему почестей. Он поднялся на второй этаж.
И остановился в нерешительности, увидев пять закрытых дверей. Почему-то на память пришло имя Джона Харрингтона. Аякс. Уборная. Ватерклозет. А почему бы и нет? Почему бы не завести в этом доме такую полезную вещь? Это была хорошая идея. Внезапно перед глазами Уильяма возник непрошеный образ Дика Бербеджа, который со спущенными штанами, но в своей унылой шляпе восседал на таком троне.
— Энн, Энн, — тихонько окликнул он. И в тот же миг из-за одной из дверей послышалась тревожная возня и сдавленный шепот. Недоумевая, Уильям повернул ручку, толкнул дверь и увидел…
…Дебелая нагота, попытки справиться с волнением.
— Это все она, она это, честное слово, — бормотал Ричард, стоя перед братом в расстегнутой рубашке, заискивающе улыбаясь и пытаясь засунуть обратно в штаны свой внушительных размеров, но уже опадающий инструмент.
Уильям по-прежнему неподвижно стоял в дверях, чувствуя, как его начинает бить озноб, и вместе с тем ощущая большое удовлетворение, какое испывает муж-рогоносец, получивший наконец наглядное доказательство очевидному. Он увидел, что кровать была та самая, из Шотери, и понимающе кивнул. Энн набросила на свои стареющие телеса ночную рубаху.
— Ей нездоровилось, — продолжал Ричард, — и она прилегла здесь, ведь было очень жарко… а я только что пришел и… — Неожиданно он, прихрамывая, отступил в сторону, уже надежно застегнутый на все пуговицы, и затянул другую песню. — Это все она, это она меня заставила… — И тихонько захныкал. — Я не хотел, но она… — Он даже указал дрожащим пальцем на Энн, которая скрестив руки на груди стояла у кровати, ставшей проклятием Нью-Плейс.
— Да, конечно, — почти примирительно сказал Уильям, — это все из-за нее.
ГЛАВА 9
Это все из-за нее, из-за этой женщины. Во всем была виновата она. Уильям не ожидал этого, но, возвращаясь в Лондон, пребывал в совершеннейшем душевном спокойствии. Огромное спасибо вам обоим за это долгожданное избавление, ведь ничто не придает мужчине таких сил и энергии, как осознание того, что ему наставили рога. Вы дали мне в руки козырь, этакую индульгенцию в отпущение моих прошлых и будущих грехов. Что же до того, что не было ни драки, ни скандала… Конечно, я мог бы помахать той джентльменской шпагой, что висела у меня на боку в ножнах, но разве не отдавало бы это театральным душком? А на сцену я выхожу только за деньги, задарма не работаю. Вот почему, моя дорогая женушка, я просто откланялся. Я вернусь к ужину и поговорю со своими дочерьми, если, конечно, они действительно мои. Что же до тебя, мой маленький братишка, то ты уж упражняйся в ублажении стареющих распутниц где-нибудь в другом месте. Жалкий червяк, залезающий в заброшенные норки…
О Господи, Господи, Господи, Господи…
Несмотря на свое спокойствие по поводу измены жены, Уильям не замечал ничего из того, что происходило вокруг. Отголоски лондонских событий посещали его только во сне, сливаясь в нестройный хор знакомых голосов:
ЭНДРЮ УАЙС
Касательно издания вашей пьесы «Ричард Второй», я, как книготорговец и мудрый человек, предлагаю вам проявить благоразумие и вырезать ту сцену, где речь идет о свержении короля.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40