— вскричала она, и голос ее зазвенел в лабиринте.
Старик съежился на полу, как обиженный ребенок.
— Это мне тогда не вспомнилось, — невнятно проговорил он. — И потом, я слишком стар… Что мы могли поделать с этими ужасными карликами? Я сам себя наказал… Угодил в собственную ловушку. Очевидно, этого хотели боги. Они покарали меня за кощунство. Успокойся, надо готовиться к смерти. Больше нам ничего не остается… Ведь это я велел Нетубу оставить тебя в гробнице, чтобы увеличилась доля каждого… К тому же, как видишь, проход слишком узок для нас…
— Они оставили веревку! — крикнула девушка. — Еще не все потеряно.
— Они обманули тебя, чтобы ты не беспокоилась, — простонал Томак. — Она подрезана… Потяни за нее, и она оборвется. Попытайся, сама убедишься. Я тебе повторяю: все было предусмотрено… Я подстроил нашу собственную агонию… Вина лежит на мне. Надо смириться и молить богов о милосердии. Вернемся в погребальную камеру, найдем мумию Анахотепа и уложим ее туда, где ей подобает находиться… суд Аменти, может быть, зачтет нам это? Я не хочу, чтобы мое сердце бросили адской собаке…
Он уцепился за ноги Ануны, но она безжалостно оттолкнула его.
— Хватит! — крикнула она. — Плевать мне на Анахотепа, я хочу выйти отсюда, хочу свою долю сокровищ, я ее заработала. Не позволю Нетубу издеваться над собой. А ты выйдешь вместе со мной.
— Это невозможно, — захныкал Томак, — у меня нет сил…
Перестав обращать на него внимание, Ануна схватила веревку и сильно потянула за нее. Та сразу оборвалась, как и предсказывал старик. Осмотрев конец веревки, она заметила, что он действительно наполовину надрезан.
— Видишь! — восторжествовал Томак. — Ничего не поделаешь. Вернемся в погребальную камеру и исправим наши ошибки… Милость богов, быть может, оградит нас от мучений ада.
Ануна не слушала его. Подняв голову, она пыталась уловить какой-нибудь звук в трубе. Все было тихо; из этого она заключила, что карлики пробили известковую облицовку, покрывавшую пирамиду, и спустились на землю. Следовало идти той же дорогой, не дожидаясь, пока погаснут светильники и не останется ни капли воды.
Повернувшись к старику, она начала снимать с него ленты, все еще остававшиеся на нем.
— Мы свяжем их, и получится веревка с узлами, — объяснила она. — Я полезу первая и буду тебя тянуть. Ты не толстый, а намазавшись бараньим жиром, легко проползешь по трубе.
— Но как ты влезешь в трубу? — заныл Томак, показывая на зияющее в потолке отверстие. — Даже подпрыгнув, ты не достанешь до нее.
— Я вскарабкаюсь на статую Упуаута, — сказала Ануна. — Если она не опрокинется, мне, может быть, удастся ухватиться за одну из выбоин, которые карлики выдолбили внутри трубы.
— Она сделана из хрупкого известняка, — заметил старик, проведя рукой по статуе бога-пса. — Если она упадет, то разобьется на тысячу кусков.
— А ты будешь держать ее, — проворчала девушка. — Обнимешь ее, как женщину из твоего гарема. Она и не пошевельнется… Давай снимай с себя все, надо намазаться жиром. Скоро рассветет. Если мы не вылезем сейчас же, мы подохнем от жажды до наступления вечера. Я будто наелась натрона, так у меня пересох язык.
Она сняла с себя всю одежду и натерлась жиром с головы до ног, особенно старательно намазывая плечи, которые казались ей слишком широкими. Потом она вытерла ладони песком, чтобы они не были скользкими, из лоскута материи сделала мешочек, наполнила его песочной пылью и повесила на шею. Ею она будет осушать ладони во время подъема. Посчитав себя готовой, она связала полосы материи и соорудила из них нечто вроде упряжи, завязав ее у старика под мышками. Затем она положила весь неизрасходованный жир в другой мешочек, который прикрепила к поясу Томака.
Ануна проделала все это, стараясь не думать о том, что ждет ее наверху. Больше всего она боялась застрять в трубе, не имея возможности двинуться ни вперед, ни назад. Если такое случится, она окажется обречена на смерть в нескольких метрах от свободы и будет лишь смотреть на дневной свет, проникающий в трубу через отверстие, проделанное в облицовке.
— Начали, — выдохнула она. — Я сейчас залезу на статую. Держи ее изо всех сил, чтобы она не шаталась.
Натерев ладони и ступни пылью, девушка взобралась на статую. Та была невысокой, но давала выигрыш в три локтя. Этого было достаточно, чтобы дотронуться до края отверстия кончиками пальцев. И все же, когда она встала на плечи бога-пса, то почувствовала, как статуя закачалась.
— Держи! — крикнула она Томаку. — Держи крепче! Старик делал все, что мог, однако в его худых руках почти не осталось силы.
Ануна, привстав на цыпочки, пальцами шарила в трубе, ища выбоину. Было слишком низко, и ей надо было подпрыгнуть… рискуя потерять равновесие, когда ее ноги вновь коснутся статуи. И все-таки выбоины там были, это она знала точно: она видела, как карлик долбил трубу… Девушка колебалась, не очень уверенная в силе своих рук. Ведь она была благовонщицей, а не каменщиком. Никогда ей не приходилось напрягать мускулы, чтобы заработать себе на жизнь. Впрочем, поздно об этом сожалеть. Сейчас надо прыгать.
Она согнула колени, напряглась, подняла руки и подпрыгнула, царапнув ногтями по внутренней части трубы. Пальцы нащупали трещину, уцепились за нее. Подтягиваясь, она сумела влезть в трубу. Не будь там широких выбоин, проделанных ее предшественниками, такой трюк ей вряд ли бы удался. К счастью, заостренный стержень легко входил в мягкий известняк, и выбоины получились достаточно глубокими. Был, правда, момент паники, когда она подтягивалась и от веса ее тела у нее чуть не порвались сухожилия, но, как только живот ее оказался внутри трубы, она поняла, что все получилось. Ей трудно было дышать в тесном пространстве, и, не намажься она жиром, продвигаться было бы крайне затруднительно. Подниматься она могла только с вытянутыми вперед руками, колени согнуть было невозможно.
«Если проход станет еще уже, я пропала», — подумала она.
Впереди ничего не было видно, и приходилось действовать вслепую. Кое-как она преодолела десять локтей, наткнулась на бронзовый крюк и привязала к нему конец связанных полос, которые тащила за собой, перекинув через плечо. Крюк она использовала в качестве блока для подтягивания Томака. Отодвинувшись назад и освободив пространство, она стала тянуть за «веревку».
— Залезай! — крикнула она, не зная, слышен ли старику ее голос. — Влезай на статую, я буду тебя тянуть.
Она откинулась, работая живым противовесом, и потихоньку стала затягивать Томака в трубу. Не было возможности посмотреть вниз, чтобы увидеть, что там происходит, — настолько узкой была труба. Долгое время веревка беспорядочно дергалась, потом успокоилась.
«Он или рядом со мной, или упал…» — подумала Ануна.
— Томак? — окликнула она. — Ты здесь? Дрожащие пальцы дотронулись до ее лодыжки и легонько сжали ее. Старику удалось взобраться в трубу.
— Упирайся ступнями в выбоины, — крикнула она ему. — Они на расстоянии локтя друг от друга, так ты не скатишься назад. Труба идет наклонно, но если мы сорвемся, то быстро покатимся вниз… Ведь мы намазаны жиром.
Томак пробормотал что-то неразборчивое. Она решила, не теряя времени, продолжать подъем. Проползшие здесь пигмеи оставили на стенках тонкий слой жира, что облегчало продвижение, однако одновременно усложняло задачу удержаться в трубе.
Всякий раз, когда приходилось проползать мимо очередного крюка, Ануна испытывала страшные муки, так как бронзовые штыри пропарывали ей кожу на груди, животе, спине и боках.
Она сжимала зубы; кровь теплыми струйками сочилась из порезов, смешиваясь с жиром и известковой пылью. Но она продолжала ползти, хотя руки ее сводило от боли, а пальцы были ободраны о шершавые края выбоин. Она смотрела только вперед, в дыру, проделанную пигмеями в конце трубы, откуда скоро польется свет начинающегося дня. Если солнце взойдет прежде, чем она доползет до выхода, ей придется, сжавшись, сидеть здесь до ночи, пока судорога не заставит ее отцепиться от стены и скатиться назад в чрево пирамиды. Нет, этого нельзя допустить… Она не выдержит еще один день. Солнце пустыни, бьющее в белую известковую облицовку, нагреет пирамиду, словно кусок металла в кузнечном горне. Тоннель быстро заполнится горячим воздухом и превратится в раскаленную печь.
«Без воды нам не выдержать, — подумала она. — Это все равно, что быть привязанным к скале посреди пустыни».
Ко всему прочему вполне возможно, что какой-нибудь зевака заметит дыру в гладкой поверхности пирамиды. Обычно после похорон сановных лиц много людей приходило к его гробнице — из любопытства или благочестия. Обязательно найдется один, который покажет пальцем на пробитое в пирамиде отверстие и начнет спрашивать: к чему оно?
А пока была ночь, и не все еще было потеряно. Ануна попыталась сосчитать выбоины, продолбленные карликами, и определить расстояние, которое им предстоит проползти. Все ее тело болело; стенки трубы сдавливали ребра, как будто хотели удушить Ануну. Девушка знала, что все это от страха, и старалась не поддаваться ему, однако дышать становилось все больнее, а мышцы сводило судорогой. Томаку, двигавшемуся сзади, было легче, потому что он был потоньше, к тому же она тянула его, значительно облегчая его собственные усилия.
«Смотри не застрянь, — повторяла она себе. — Главное — не застрять».
И тем не менее она чувствовала, что вот-вот застрянет. От тяжелого дыхания у нее распирало грудную клетку, и это еще больше увеличивало ощущение тесноты.
О близости выхода она узнала по прохладному ночному воздуху, вдруг ласково скользнувшему по ее лицу. Вместе с ним до нее донеслись и запахи. Аромат пальм, фиников, влажная прохлада Нила…
— Наконец-то! — выдохнула она. — Добрались! Томак, ты слышишь меня?
Если он и ответил, она все равно не услышала. Трясущимися от напряжения руками она цеплялась за последние выбоины. Не стоило расслабляться, иначе можно было сорваться и скатиться по трубе в обратном направлении.
«Если это случится, — сказала она себе, — то штыри и крюки, может быть, и остановят тебя, но пропорют до потрохов».
И вот она увидела звезды, луну… Отверстие было довольно узким, да еще карлики даже не потрудились сгладить неровности. На краю его были вбиты крюки и кольца, с помощью которых спускали мешки с добычей, но все веревки исчезли. Ануна высунула голову наружу, чтобы наполнить легкие свежим воздухом и прикинуть расстояние до земли. При свете луны ей показалось, что выходное отверстие находилось на высоте ста пятидесяти локтей. Многовато, даже если учитывать наклон поверхности. По такому скату не пройти и даже не проползти. Если не держаться за закрепленную наверху веревку, тотчас сорвешься и покатишься по известняковой облицовке, переворачиваясь на ходу, как камень, летящий по склону горы.
«Хоть она и гладкая, — подумала девушка, — я сдеру себе всю кожу, прежде чем коснусь земли».
Возможно, она и не разобьется насмерть, но будет выглядеть как освежеванное животное.
Насколько она могла судить, внизу не было ни души. Да и что там кому-то делать? Церемония закончилась, и жизнь вошла в свое русло. Жестокий номарх Анахотеп уже принадлежал прошлому.
Повернув голову назад, она подергала веревку, привлекая внимание Томака.
— Начинаем спускаться, — произнесла она, громко и отчетливо выговаривая слова. — Надеюсь, веревка выдержит. Только вот до земли она не достанет. Поэтому в конце концов ее придется выпустить, а дальше уж скользить по склону. Намажемся как следует оставшимся жиром, чтобы уменьшить трение, но не исключено, что кожу мы себе сдерем… Ты понял? Развязывай свою веревку, я распущу ее, чтобы она стала подлиннее. Я не смогу тебе помочь. Как только я вылезу, будешь выпутываться один.
Ануна подождала еще немного, потом дернула за веревку. Она знала, что для обмотки царской мумии бальзамировщикам потребовалось около ста пятидесяти локтей льняной ленты. Сто пятьдесят локтей… Приблизительное расстояние до земли… Но очень рискованно… Если сложить ее вдвое, длина уменьшится, зато увеличится прочность. Она знала, что Анахотеп потребовал для себя лен самого лучшего качества, дабы его похоронное одеяние пережило века. Нужно было принимать решение, потому что ночь начинала бледнеть.
По мере того как лента разматывалась, Ануна через отверстие спускала ее наружу. Ночной ветерок играл с нескончаемой тонкой перевязью, заставляя ее порхать по белой стене пирамиды.
Ануна все-таки решила сложить ее вдвое. Наполовину высунувшись наружу, она споро работала над пустотой, манипулируя с бесконечной лентой, хлопающей на ветру. Посчитав, что части получились равными, она привязала ее к кольцам, оставленным карликами на краю отверстия. Затем как смогла намазалась жиром и, намотав ленту на одну руку, стала вылезать наружу головой вперед. В узкой трубе нельзя было развернуться, так что пришлось смириться с таким положением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
Старик съежился на полу, как обиженный ребенок.
— Это мне тогда не вспомнилось, — невнятно проговорил он. — И потом, я слишком стар… Что мы могли поделать с этими ужасными карликами? Я сам себя наказал… Угодил в собственную ловушку. Очевидно, этого хотели боги. Они покарали меня за кощунство. Успокойся, надо готовиться к смерти. Больше нам ничего не остается… Ведь это я велел Нетубу оставить тебя в гробнице, чтобы увеличилась доля каждого… К тому же, как видишь, проход слишком узок для нас…
— Они оставили веревку! — крикнула девушка. — Еще не все потеряно.
— Они обманули тебя, чтобы ты не беспокоилась, — простонал Томак. — Она подрезана… Потяни за нее, и она оборвется. Попытайся, сама убедишься. Я тебе повторяю: все было предусмотрено… Я подстроил нашу собственную агонию… Вина лежит на мне. Надо смириться и молить богов о милосердии. Вернемся в погребальную камеру, найдем мумию Анахотепа и уложим ее туда, где ей подобает находиться… суд Аменти, может быть, зачтет нам это? Я не хочу, чтобы мое сердце бросили адской собаке…
Он уцепился за ноги Ануны, но она безжалостно оттолкнула его.
— Хватит! — крикнула она. — Плевать мне на Анахотепа, я хочу выйти отсюда, хочу свою долю сокровищ, я ее заработала. Не позволю Нетубу издеваться над собой. А ты выйдешь вместе со мной.
— Это невозможно, — захныкал Томак, — у меня нет сил…
Перестав обращать на него внимание, Ануна схватила веревку и сильно потянула за нее. Та сразу оборвалась, как и предсказывал старик. Осмотрев конец веревки, она заметила, что он действительно наполовину надрезан.
— Видишь! — восторжествовал Томак. — Ничего не поделаешь. Вернемся в погребальную камеру и исправим наши ошибки… Милость богов, быть может, оградит нас от мучений ада.
Ануна не слушала его. Подняв голову, она пыталась уловить какой-нибудь звук в трубе. Все было тихо; из этого она заключила, что карлики пробили известковую облицовку, покрывавшую пирамиду, и спустились на землю. Следовало идти той же дорогой, не дожидаясь, пока погаснут светильники и не останется ни капли воды.
Повернувшись к старику, она начала снимать с него ленты, все еще остававшиеся на нем.
— Мы свяжем их, и получится веревка с узлами, — объяснила она. — Я полезу первая и буду тебя тянуть. Ты не толстый, а намазавшись бараньим жиром, легко проползешь по трубе.
— Но как ты влезешь в трубу? — заныл Томак, показывая на зияющее в потолке отверстие. — Даже подпрыгнув, ты не достанешь до нее.
— Я вскарабкаюсь на статую Упуаута, — сказала Ануна. — Если она не опрокинется, мне, может быть, удастся ухватиться за одну из выбоин, которые карлики выдолбили внутри трубы.
— Она сделана из хрупкого известняка, — заметил старик, проведя рукой по статуе бога-пса. — Если она упадет, то разобьется на тысячу кусков.
— А ты будешь держать ее, — проворчала девушка. — Обнимешь ее, как женщину из твоего гарема. Она и не пошевельнется… Давай снимай с себя все, надо намазаться жиром. Скоро рассветет. Если мы не вылезем сейчас же, мы подохнем от жажды до наступления вечера. Я будто наелась натрона, так у меня пересох язык.
Она сняла с себя всю одежду и натерлась жиром с головы до ног, особенно старательно намазывая плечи, которые казались ей слишком широкими. Потом она вытерла ладони песком, чтобы они не были скользкими, из лоскута материи сделала мешочек, наполнила его песочной пылью и повесила на шею. Ею она будет осушать ладони во время подъема. Посчитав себя готовой, она связала полосы материи и соорудила из них нечто вроде упряжи, завязав ее у старика под мышками. Затем она положила весь неизрасходованный жир в другой мешочек, который прикрепила к поясу Томака.
Ануна проделала все это, стараясь не думать о том, что ждет ее наверху. Больше всего она боялась застрять в трубе, не имея возможности двинуться ни вперед, ни назад. Если такое случится, она окажется обречена на смерть в нескольких метрах от свободы и будет лишь смотреть на дневной свет, проникающий в трубу через отверстие, проделанное в облицовке.
— Начали, — выдохнула она. — Я сейчас залезу на статую. Держи ее изо всех сил, чтобы она не шаталась.
Натерев ладони и ступни пылью, девушка взобралась на статую. Та была невысокой, но давала выигрыш в три локтя. Этого было достаточно, чтобы дотронуться до края отверстия кончиками пальцев. И все же, когда она встала на плечи бога-пса, то почувствовала, как статуя закачалась.
— Держи! — крикнула она Томаку. — Держи крепче! Старик делал все, что мог, однако в его худых руках почти не осталось силы.
Ануна, привстав на цыпочки, пальцами шарила в трубе, ища выбоину. Было слишком низко, и ей надо было подпрыгнуть… рискуя потерять равновесие, когда ее ноги вновь коснутся статуи. И все-таки выбоины там были, это она знала точно: она видела, как карлик долбил трубу… Девушка колебалась, не очень уверенная в силе своих рук. Ведь она была благовонщицей, а не каменщиком. Никогда ей не приходилось напрягать мускулы, чтобы заработать себе на жизнь. Впрочем, поздно об этом сожалеть. Сейчас надо прыгать.
Она согнула колени, напряглась, подняла руки и подпрыгнула, царапнув ногтями по внутренней части трубы. Пальцы нащупали трещину, уцепились за нее. Подтягиваясь, она сумела влезть в трубу. Не будь там широких выбоин, проделанных ее предшественниками, такой трюк ей вряд ли бы удался. К счастью, заостренный стержень легко входил в мягкий известняк, и выбоины получились достаточно глубокими. Был, правда, момент паники, когда она подтягивалась и от веса ее тела у нее чуть не порвались сухожилия, но, как только живот ее оказался внутри трубы, она поняла, что все получилось. Ей трудно было дышать в тесном пространстве, и, не намажься она жиром, продвигаться было бы крайне затруднительно. Подниматься она могла только с вытянутыми вперед руками, колени согнуть было невозможно.
«Если проход станет еще уже, я пропала», — подумала она.
Впереди ничего не было видно, и приходилось действовать вслепую. Кое-как она преодолела десять локтей, наткнулась на бронзовый крюк и привязала к нему конец связанных полос, которые тащила за собой, перекинув через плечо. Крюк она использовала в качестве блока для подтягивания Томака. Отодвинувшись назад и освободив пространство, она стала тянуть за «веревку».
— Залезай! — крикнула она, не зная, слышен ли старику ее голос. — Влезай на статую, я буду тебя тянуть.
Она откинулась, работая живым противовесом, и потихоньку стала затягивать Томака в трубу. Не было возможности посмотреть вниз, чтобы увидеть, что там происходит, — настолько узкой была труба. Долгое время веревка беспорядочно дергалась, потом успокоилась.
«Он или рядом со мной, или упал…» — подумала Ануна.
— Томак? — окликнула она. — Ты здесь? Дрожащие пальцы дотронулись до ее лодыжки и легонько сжали ее. Старику удалось взобраться в трубу.
— Упирайся ступнями в выбоины, — крикнула она ему. — Они на расстоянии локтя друг от друга, так ты не скатишься назад. Труба идет наклонно, но если мы сорвемся, то быстро покатимся вниз… Ведь мы намазаны жиром.
Томак пробормотал что-то неразборчивое. Она решила, не теряя времени, продолжать подъем. Проползшие здесь пигмеи оставили на стенках тонкий слой жира, что облегчало продвижение, однако одновременно усложняло задачу удержаться в трубе.
Всякий раз, когда приходилось проползать мимо очередного крюка, Ануна испытывала страшные муки, так как бронзовые штыри пропарывали ей кожу на груди, животе, спине и боках.
Она сжимала зубы; кровь теплыми струйками сочилась из порезов, смешиваясь с жиром и известковой пылью. Но она продолжала ползти, хотя руки ее сводило от боли, а пальцы были ободраны о шершавые края выбоин. Она смотрела только вперед, в дыру, проделанную пигмеями в конце трубы, откуда скоро польется свет начинающегося дня. Если солнце взойдет прежде, чем она доползет до выхода, ей придется, сжавшись, сидеть здесь до ночи, пока судорога не заставит ее отцепиться от стены и скатиться назад в чрево пирамиды. Нет, этого нельзя допустить… Она не выдержит еще один день. Солнце пустыни, бьющее в белую известковую облицовку, нагреет пирамиду, словно кусок металла в кузнечном горне. Тоннель быстро заполнится горячим воздухом и превратится в раскаленную печь.
«Без воды нам не выдержать, — подумала она. — Это все равно, что быть привязанным к скале посреди пустыни».
Ко всему прочему вполне возможно, что какой-нибудь зевака заметит дыру в гладкой поверхности пирамиды. Обычно после похорон сановных лиц много людей приходило к его гробнице — из любопытства или благочестия. Обязательно найдется один, который покажет пальцем на пробитое в пирамиде отверстие и начнет спрашивать: к чему оно?
А пока была ночь, и не все еще было потеряно. Ануна попыталась сосчитать выбоины, продолбленные карликами, и определить расстояние, которое им предстоит проползти. Все ее тело болело; стенки трубы сдавливали ребра, как будто хотели удушить Ануну. Девушка знала, что все это от страха, и старалась не поддаваться ему, однако дышать становилось все больнее, а мышцы сводило судорогой. Томаку, двигавшемуся сзади, было легче, потому что он был потоньше, к тому же она тянула его, значительно облегчая его собственные усилия.
«Смотри не застрянь, — повторяла она себе. — Главное — не застрять».
И тем не менее она чувствовала, что вот-вот застрянет. От тяжелого дыхания у нее распирало грудную клетку, и это еще больше увеличивало ощущение тесноты.
О близости выхода она узнала по прохладному ночному воздуху, вдруг ласково скользнувшему по ее лицу. Вместе с ним до нее донеслись и запахи. Аромат пальм, фиников, влажная прохлада Нила…
— Наконец-то! — выдохнула она. — Добрались! Томак, ты слышишь меня?
Если он и ответил, она все равно не услышала. Трясущимися от напряжения руками она цеплялась за последние выбоины. Не стоило расслабляться, иначе можно было сорваться и скатиться по трубе в обратном направлении.
«Если это случится, — сказала она себе, — то штыри и крюки, может быть, и остановят тебя, но пропорют до потрохов».
И вот она увидела звезды, луну… Отверстие было довольно узким, да еще карлики даже не потрудились сгладить неровности. На краю его были вбиты крюки и кольца, с помощью которых спускали мешки с добычей, но все веревки исчезли. Ануна высунула голову наружу, чтобы наполнить легкие свежим воздухом и прикинуть расстояние до земли. При свете луны ей показалось, что выходное отверстие находилось на высоте ста пятидесяти локтей. Многовато, даже если учитывать наклон поверхности. По такому скату не пройти и даже не проползти. Если не держаться за закрепленную наверху веревку, тотчас сорвешься и покатишься по известняковой облицовке, переворачиваясь на ходу, как камень, летящий по склону горы.
«Хоть она и гладкая, — подумала девушка, — я сдеру себе всю кожу, прежде чем коснусь земли».
Возможно, она и не разобьется насмерть, но будет выглядеть как освежеванное животное.
Насколько она могла судить, внизу не было ни души. Да и что там кому-то делать? Церемония закончилась, и жизнь вошла в свое русло. Жестокий номарх Анахотеп уже принадлежал прошлому.
Повернув голову назад, она подергала веревку, привлекая внимание Томака.
— Начинаем спускаться, — произнесла она, громко и отчетливо выговаривая слова. — Надеюсь, веревка выдержит. Только вот до земли она не достанет. Поэтому в конце концов ее придется выпустить, а дальше уж скользить по склону. Намажемся как следует оставшимся жиром, чтобы уменьшить трение, но не исключено, что кожу мы себе сдерем… Ты понял? Развязывай свою веревку, я распущу ее, чтобы она стала подлиннее. Я не смогу тебе помочь. Как только я вылезу, будешь выпутываться один.
Ануна подождала еще немного, потом дернула за веревку. Она знала, что для обмотки царской мумии бальзамировщикам потребовалось около ста пятидесяти локтей льняной ленты. Сто пятьдесят локтей… Приблизительное расстояние до земли… Но очень рискованно… Если сложить ее вдвое, длина уменьшится, зато увеличится прочность. Она знала, что Анахотеп потребовал для себя лен самого лучшего качества, дабы его похоронное одеяние пережило века. Нужно было принимать решение, потому что ночь начинала бледнеть.
По мере того как лента разматывалась, Ануна через отверстие спускала ее наружу. Ночной ветерок играл с нескончаемой тонкой перевязью, заставляя ее порхать по белой стене пирамиды.
Ануна все-таки решила сложить ее вдвое. Наполовину высунувшись наружу, она споро работала над пустотой, манипулируя с бесконечной лентой, хлопающей на ветру. Посчитав, что части получились равными, она привязала ее к кольцам, оставленным карликами на краю отверстия. Затем как смогла намазалась жиром и, намотав ленту на одну руку, стала вылезать наружу головой вперед. В узкой трубе нельзя было развернуться, так что пришлось смириться с таким положением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41