Запах стены, напоенной солнцем, как ни парадоксально было это ощущение здесь, в сердце тьмы. Она закрыла глаза и откинула голову, чтобы уловить аромат, созданный Дакомоном. Благодаря различным смесям, составленным после смерти архитектора, она рассчитывала найти возможность выделить его среди других запахов. Главное — суметь абстрагироваться от наиболее резких запахов. Запаха пигмеев, например, которых Нетубу не удалось уговорить помыться, несмотря на неоднократные просьбы Ануны. Девушка знала, что затхлый запах жирового выпота, распространяемый карликами-танцорами, будет мешать ей на месте работы. И сейчас она убедилась, насколько обоснованными были ее опасения. Имелись здесь и другие источники запахов: золото, битум, натрон, кедр, медь… тысяча дурно пахнущих вещей, неразличимых для обычного обоняния. И эти запахи облепляли ее лицо, словно рой ос, который нечаянно задели ногой. Здесь, в темной гробнице, все гудело, жужжало, вибрировало, словно множество невидимых насекомых, проникших в ее ноздри. Она даже — наверняка со стороны это выглядело нелепо — махнула рукой, чтобы прогнать их, как отмахиваются от надоедливой мошкары. И тут поняла, что от жара совсем лишилась рассудка. Но где же скрывался желанный запах? Единственный, который необходимо было как можно быстрее уловить? Где? Она вбирала в себя воздух частыми вдохами, но не чувствовала ничего, кроме вони от горячего жира, поднимающегося от светильника… или пота пигмеев, копошащихся среди разбросанных богатств. «Ути, возможно, был прав, — вдруг подумала она. — У меня нет таланта Дакомона. А я вообразила себе невесть что. Мой нос не такой уж чувствительный… Секретный аромат очень легкий, я не смогу его учуять. Я, как собака, буду принюхиваться часами, но он останется для меня неуловим».
Грубые запахи… Да, она станет заложницей грубых запахов и приведет всех к смерти. И это будет карой за то, что она посчитала себя более сильной, чем была на самом деле. Она станет кружить по лабиринту, а подвижные стены, перестраиваясь до бесконечности, будут исполнять вокруг нее танец смерти.
«Не теряй самообладания, — повторяла она себе. — Не поддавайся ни панике, ни горячке. Непахучие духи есть, они где-то там, среди толпы запахов. Ищи».
Она вдруг сообразила, что не все пигмеи на месте. Она насчитала шестерых; значит, двоих не хватало. По ударам, доносившимся из глубины кучи, она поняла, что два танцора все еще оставались в своих саркофагах. Очевидно, их товарищи не очень спешили их освободить. Ануна приблизилась к карликам, чтобы привлечь их внимание; они нетерпеливо отмахнулись от нее, занятые наполнением мешков жемчужинами и аметистами. Один из них даже пригрозил ей оружием. «Ну и твари!» — отходя, подумала девушка. Пошатываясь, она подошла к порогу погребальной камеры, туда, где начинался лабиринт. Нехватка света превращала коридор в необъятную черную дыру; темнота ее была очень плотной, и Ануне показалось, что она находится всего в локте от черной стены. Ей чудилось, что стоит протянуть руку, и кончиками пальцев можно будет коснуться этой холодной, твердой поверхности. Там, в извилистых коридорах, обитала смерть. Она подкарауливала их, притаившись под плитами, которых достаточно было коснуться ногой, чтобы начался танец подвижных стен. Позади раздался скрежет, и Ануна подпрыгнула от неожиданности. Повернувшись, она увидела пигмеев, упирающихся в каменную плиту, закрывающую базальтовую нишу с саркофагом фараона. Девушка не могла сдержать трепета. Привыкнув общаться с мертвыми, она впервые присутствовала при разграблении царского погребения. Она невольно отшатнулась и чуть было не очутилась в темном коридоре, но в последний момент сумела ухватиться за гранитные косяки проема. Не обнаружив таинственного запаха, она не должна была входить в коридор из опасения вызвать наихудшую из катастроф.
Карликам удалось сдвинуть плиту, упавшую на пол с глухим стуком, эхо от которого покатилось по лабиринту. Ануна прикусила губу, подумав, что шум этот, возможно, услышали снаружи, в том мире живых, куда ей вдруг показалось невозможным попасть, как и в чрево богини Нут — иначе говоря, в небесный свод. Пигмеи примостились на краях ниши, чтобы поднять крышку саркофага. Девушка знала, что им было нужно: золотая маска, прикрывающая лицо мумии, нагрудник, а также амулеты, скрытые под льняными лентами. Эти вещи, отлитые из самого чистого золота, ценились очень высоко. Толщиной они были с ладонь земледельца из долины Нила. Амулеты падали на дно мешков с мягким, приглушенным стуком, будто камни на сырую землю.
Когда же пигмеи стали поднимать большую погребальную маску, инкрустированную ляпис-лазурью, мумия Анахотепа приподнялась…
Карлики с крысиным писком шлепнулись на пол, выпустив свою добычу. Ануна увидела, как они запрыгали, словно лягушки, и скрылись под нагромождением погребальных принадлежностей. Саму ее так сильно отбросило назад, что она больно ударилась лопатками о стену. В мерцающем свете оставленного на полу светильника мумия села в саркофаге, обмотанными руками — каждый палец оканчивался золотым конусом — ухватившись за края базальтовой ниши.
«У меня бред, — мелькнуло в голове девушки. — Это все от лихорадки… Яд скорпиона… Не надо бояться, это всего лишь галлюцинация…»
Наклонившись вперед, мумия тяжело дышала. Золотая маска, свалившаяся с лица, лежала на ее тощих бедрах. Она вдруг произнесла два слова, которые, хоть и сказанные чрезвычайно слабым голосом, странно прозвучали в тишине гробницы:
— Хочу пить…
От этого замогильного голоса карлики еще глубже забились под кучу. Ануна машинально схватила бурдючок из козлиной шкуры, висевший у нее на поясе, и приблизилась к саркофагу. Когда до мертвеца оставалось не больше шести шагов, она увидела, как блестят его глаза в перекрестье лент. Девушка повидала немало трупов в Пер-Нефере и не верила, что перед ней воскресший покойник. И хотя она не в силах была понять, что делал здесь этот человек, но тем не менее была убеждена, что он абсолютно живой. Жрецы не могли похоронить его по ошибке, у приготавливаемого к мумифицированию трупа вырезались почти все внутренние органы. Оставалось два предположения: либо этого «мертвеца» приговорили к погребению заживо, либо он сам, добровольно, выбрал себе такую страшную участь по причинам, догадаться о которых было невозможно.
— Хочу пить, — невнятно проговорила мумия голосом старика, находящегося при последнем издыхании.
Ануна подошла. Кем бы он ни был, он напоминал ей стариков, бывших когда-то ее хозяевами. Погонщиков верблюдов, которым она служила и о которых потом заботилась, как о малых детях. Она подняла бурдючок, чтобы смочить повязку, закрывавшую незнакомцу рот. Тот застонал от удовольствия. Тогда Ануна стала разрезать повязки у него на голове. Ленты были сотканы из очень прочных нитей, способных противостоять времени. Вспомнилось, как, посещая Пер-Нефер, номарх обычно требовал изготовить для него ленты, «достаточно прочные, чтобы выдержать вес слона», и называл их «своими доспехами вечности».
Наконец из разрезанных полос показалось лицо Анахотепа. Девушка застыла от изумления. Она ничего не понимала в происходящем. Будь она истинной египтянкой, то, может быть, истолковала бы это воскресение как одно из чудес Осириса, но поскольку она не была ею, то увидела в этом старике живого человека, похороненного по ошибке или с умыслом. И это был Анахотеп, в чем она уже не сомневалась, поскольку лицо воскресшего было точной копией лица номарха, которого ей не раз приходилось видеть в Доме бальзамирования, куда он приходил примерять свой саркофаг.
— Я не мертвый, — глядя на нее, прошелестел старик. — Будь я мертв, я бы не хотел пить так сильно, правда?
Он казался слабее ребенка, и это странно тронуло ее. Перед ней был не жестокий властелин, когда-то царствовавший в Сетеп-Абу, а маленький старичок, тоненькими ручонками цеплявшийся за края саркофага, отчаянно пытаясь оттянуть момент кончины.
— Я ошибся, — повторил Анахотеп, — я считал себя мертвым… и все время говорил об этом жрецам. Как я был глуп…
Его бил озноб. В льняном покрове, подчеркивающем худобу его тела и сутулую спину, он казался совсем беззащитным.
— Помоги мне выйти, — простонал он, пытаясь поймать взгляд Ануны. — Надо уйти из пирамиды, пока жрецы не замуровали гробницу.
— Слишком поздно, — ответила девушка. — Проход уже закрыт.
— Но ты-то что тут делаешь? — удивился старик. — Ты согласилась похоронить себя заживо? Ты — одна из моих жен? Ты меня так любила, что предпочла жизни смерть со мной?
— Нет, — сказала Ануна. — Мы грабители гробниц. Анахотеп широко раскрыл глаза, будто стараясь понять значение этого слова. Вид у него был отсутствующий.
— А ты, — отважилась спросить Ануна, — что ты делаешь здесь, раз ты не мертвый? По всему ному объявлено о твоей кончине. Что это за комедия?
Она не знала, что говорила. Ей казалось, что все это сон, в котором она, скромная благовонщица, разговаривает с номархом Сетеп-Абу как равная.
Старик покачал головой.
— Меня хотели отравить, — плаксиво проговорил он. — Когда я проснулся, я уже не знал, кем я был, но другой «я» умер… Я видел своими глазами… Мой двойник… Злой человек…
«Он свихнулся, — решила Ануна. — Яд, который он выпил, повредил его разум… но почему жрецы похоронили его заживо?»
Эта загадка не давала ей покоя.
Так как старик силился вылезти, она помогла ему выбраться из саркофага и встать на гранитный пол. Он едва не потерял равновесие и уцепился за нее. Он ничего не весил. Совсем ничего. Он мог бы быть привидением… или мумией, очищенной от внутренностей. Казалось, что только жесткий панцирь из лент удерживал его в вертикальном положении.
Покачиваясь, он еле стоял, и Ануна усадила его, прислонив спиной к стене.
— Я не Анахотеп, — бормотал номарх, мучимый навязчивой мыслью. — Я Томак, его двойник, его тайный заместитель… Вам нечего бояться меня. Я совсем не злой. Настоящий Анахотеп умер… Он был слишком слаб и не устоял против яда. А я — бывший рыбак с Нила, я покрепче. Здоровье у меня всегда было лучше, потому-то он меня и ненавидел… Я это чувствовал.
Девушка присела на корточки рядом, пытаясь понять слова старика, явно лишенные смысла. Крючковатая рука номарха легла на ее руку, словно ища поддержки. И это тронуло ее.
— Ты считаешь меня сумасшедшим, правда? — вопросил старик. — Ты ничего не понимаешь. Это было государственной тайной. Было два номарха: один настоящий и один фальшивый. Это все придумал Анахотеп… чтобы защитить себя от покушений.
И он стал рассказывать девушке о двойнике номарха и о том, к чему привела попытка отравления.
— Анахотеп сразу свалился, — заключил он, — но Томак устоял, потому что был здоровее своего господина. Поэтому я и уверен, что я Томак. Жрецы попытались запутать меня, но я обрел ясность ума. Если бы я был Анахотепом, я бы не выжил после яда. Анахотеп был болен, близок к агонии. Его организм не был способен вынести действие отравленного вина.
Потрясенная, Ануна слушала его. Она начинала верить тому, что говорил старик. Нетуб опять промахнулся, он был плохо информирован. Ему и в голову не могло прийти, что у номарха имелся тайный двойник, шут, которого вытаскивали из его тайного убежища, чтобы показывать на публичных церемониях.
— Я Томак, — шептал старичок с упрямством капризного ребенка. — Я не злой, я никогда никому не делал ничего плохого. Я только показывался народу в одежде фараона и с накладной бородой. Я повторял слова, которые меня заставляли заучивать, делал движения, которым обучили меня жрецы. Я был куклой, мне доставались удары ножом во время покушений на номарха. Это все. Я хотел бы выйти отсюда, вернуться в свою деревню на берегу Нила и мирно умереть там.
— А ты помнишь название деревни? — спросила Ануна.
— Нет, — признался старик. — У меня нет никаких воспоминаний. Все угасло — тело, чувства. Ничто для меня не имеет ни вкуса, ни запаха. По этой причине я долго считал себя умершим.
Еле слышным голосом он объяснил, как требовал похоронить его поскорее, чтобы получить возможность возвратиться в поля Иалу.
— Жрецы не осмеливались мне противоречить, — выдохнул он. — Они принимали меня за Анахотепа. Забавно было смотреть, как они повиновались мне, трепетали… А я хотел, чтобы меня оставили в покое. Я был уверен, что уже мертв. Ошибку свою я понял только что, когда меня начала мучить жажда. Думаю, что мои тело и разум оживают после оцепенения от яда.
— Ты голоден? — поинтересовалась Ануна.
— Нет, — прошептал старик. — Я только хочу пить… Налей мне в рот немного воды, моя красавица, а то руки мои слабы и не удержат бурдюк.
Девушка исполнила его просьбу. Старик пил с удивительной жадностью, как будто чувство жизни возвращалось к нему вместе с этой тепловатой водой, вобравшей в себя вкус козлиной шкуры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41